Александр Бачило
Академонгородок. Роман в происшествиях
– Зачем же ты еще новых туда тянешь? – спросил Морок.
– Я хочу, чтобы они это увидели…
Накхта, дрожа, переступала босыми ногами в снежной каше. Ледяная полоса вдоль берега постепенно таяла.
– Твой рассказ тронул меня, мокрая тварь, – высокомерно произнес Морок. – Я позабочусь о тебе.
– Спасибо, господин! – русалка опустилась на колени, погрузившись в ледяное месиво почти по пояс. – Я постараюсь усладить твой досуг всем любовным жаром, на какой способно мое тело… если тебе будет угодно им воспользоваться.
– А вот это ты брось, – Морок строго нахмурил брови. – Что за нимфомания еще?
– Так я ведь нимфа, – Накхта позволила себе улыбнуться сквозь упавшие на лицо пряди волос. – Все, что у меня есть – это мое тело.
– Вот и не разбрасывайся им налево и направо!
– Разве оно некрасиво? Мне нравится дарить мое тело. Я хочу принадлежать тебе, мой господин!
– Ты и так принадлежишь мне, – Станислав протянул руку и взял девушку за подбородок. – Я могу сделать с тобой все, что захочу. Превратить в кусок льда или бросить в печь…
– Да, да… – шептала русалка.
Снег под ней таял и испарялся.
– Но сейчас у меня другая прихоть. Ты будешь жить на суше. Среди людей. И служить мне, – он пристально глядел в ее прозрачные глаза. – А дарить тело и отнимать жизнь будешь только по моему приказу.
– О! Только прикажи, господин!
– Ну все, остынь, – Морок оттолкнул девушку. – Завтра на этом же месте получишь одежду и бумаги. Люди не живут без бумаг. А пока иди, плавай. И чтоб никаких утопленников!
Когда круги на воде перестали тревожить лунную дорожку, Станислав поднялся и направился к лесу.
– Вот теперь, – прошептал он, – я настоящий бригадир!
1970. Инъекция счастья
Дождь то совсем заливал ветровое стекло, то вдруг отступал, словно отбрасываемый светом фар, и тогда впереди мелькали мокрые стволы деревьев и низкорослые кусты. Холодная сырость проникала сквозь ветхий брезент в кабину, и даже бешенная тряска не могла меня больше согреть. Дороги не было. То, что я принял за дорогу, оказалось всего лишь просекой, неизвестно куда ведущей сквозь лес. Но поворачивать назад не хотелось. Если я еще не окончательно потерял направление, где-то здесь должен проходить тракт. Рано или поздно я выберусь на него, мне просто больше ничего не остается, и вот тогда… какой же русский не любит быстрой езды!
Далеко впереди вдруг мелькнул свет, и скоро отчетливо стали видны фары приближающегося автомобиля. Ну, так и есть! Вероятно, просека выходит прямо к тракту. Вот это удача!
Я не мог прибавить газу, опасаясь налететь на пень, или засесть в какой-нибудь канаве в двух шагах от дороги. Однако встречный автомобиль тоже двигался очень медленно, и скоро я с удивлением заметил, что его также кидает на кочках и рытвинах. Что за черт? Еще один горе-путешественник пробирается по просеке? Нет, это, наверное, трактор из лесничества, или деревенские браконьерят потихоньку.
Когда до машины оставалось метров тридцать, я уже заподозрил неладное. Навстречу мне двигался точно такой же старенький «газик», как у меня. Он совершенно синхронно с моим проваливался в рытвины и подпрыгивал на ухабах.
Начиная догадываться, в чем дело, я остановился и вышел из машины. Возле открытой дверцы того «газика» тоже стоял человек. Помахав рукой, я убедился окончательно – передо мной было мое собственное отражение!
Сразу вспомнился эпизод из кино: шпионы натягивают на горной дороге большой лист фольги, и герой, пытаясь отвернуть от «встречной машины», летит в пропасть. Но кому понадобилось так тонко шутить здесь, в лесу?
Подняв воротник, я направился навстречу своему отражению. Мне хотелось рассмотреть вблизи и потрогать неведомую преграду, однако зеркальная поверхность была настолько чиста, что даже подойдя вплотную, я никак не мог ее увидеть. Мало того, на ней не было ни одной капли воды, а ведь дождь продолжал лить, и его струи метались в разные стороны, подчиняясь порывам ветра. Что же это за материал? Я вытянул руку навстречу зеркальному двойнику и вдруг с ужасом ощутил прикосновение его влажной и теплой ладони.
Не успев сообразить, в чем дело, я без оглядки бросился к машине. Мне казалось, что ожившее отражение, усмехаясь, глядит мне вслед. Только в машине я почувствовал себя в относительной безопасности и рискнул поднять глаза. «Газик» двойника стоял на прежнем месте, но его самого не было. Видимо, он продолжал разыгрывать из себя отражение и тоже залез в кабину. А может, все-таки показалось?
Сидеть без движения было невозможно, зубы стучали не столько от страха, сколько от холода. Наконец, я решился, быстро отворил дверцу, выбрался из машины и только тогда поднял глаза на двойника. Он стоял напротив.
Медленно, останавливаясь после каждого шага, я снова приблизился к незримой черте, отделявшей меня от него.
– Спокойно! – сказал я, обращаясь к нам обоим, – не надо нервов!
Снова медленно поднялись руки – моя правая и его левая – и снова встретились. Да, это без сомнения была человеческая ладонь, хотя я и не мог ее толком ощупать, так как пальцы всегда натыкались на пальцы. По той же причине мне поначалу никак не удавалось дотронуться до какой-нибудь другой части тела двойника. Я попытался было делать обманные движения – размахивал руками, приседал и снова, но это ни к чему не привело. С тем же успехом можно было проделывать подобные упражнения перед зеркалом. Страх постепенно проходил, уступая место любопытству. Неужели передо мной, в самом деле зеркальный двойник? Но как войти с ним в контакт, или, хотя бы, дотронуться до него? В конце концов я нашел решение и коснулся его лбом, затылком, спиной, коленом и носом. Сомнений не было – это не отражение, а живой человек, однако общаться с ним совершенно невозможно, ибо любые мысли приходят нам в голову одновременно, и все действия абсолютно синхронны. Я не мог ни договориться с ним, ни обойти, ни оттолкнуть. Передо мной была идеальная преграда – я сам.
Из глубины леса послышался вдруг треск сучьев. Человек или зверь пробирался там через бурелом. Шум постепенно приближался, но откуда именно он идет, определить было трудно. Я замер, прислушиваясь.
Впереди, за спиной двойника качнулись кусты, и из чащи на просеку выбралась темная фигура. За ней показалась другая, третья, четвертая. Выстроившись цепью, они медленно побрели ко мне. Свет фар упал на их лица, вернее, на их лицо, потому что у всех четверых оно было одно. Мое.
Я быстро оглянулся. Нет, сзади никого не было, они действительно шли только оттуда. Один из них, приблизившись к «газику» двойника, открыл дверцу и влез внутрь. Остальные трое последовали за ним. Прогудел сигнал, и двойник, до сих пор прилежно игравший роль моего отражения, вздрогнул, повернулся и побежал к машине. Он сел за руль, завел мотор, и «газик», развернувшись, быстро укатил в темноту, исчезли даже его огни.
Я не знал, что подумать. Любой нормальный человек на моем месте давно бы мчался в противоположную сторону и газу бы поддавал. Но я уже не чувствовал себя нормальным человеком.
В лесу снова послышался треск, и на просеке показалась еще одна фигура. Но это был не двойник. Ко мне, жмурясь от света, приближался немалого роста бородатый старик в длиннополом плаще. Подойдя вплотную, он небрежно, как старому знакомому, сунул мне широкую ладонь и, глядя на машину, произнес:
– Бог на помощь, странничек… Чего озираешься-то, напугал кто?
– Да нет, – ответил я, внимательно разглядывая его, – кто меня мог напугать?
– Ну, мало ли, – он безразлично пожал плечами, – бывает, померещится… А едешь откуда?
Я рассказал ему, что сбился с дороги.
– Это с тракту, что ли? Далеко ж тебя черти занести… Тут, парень, до тракту знаешь сколько? К утру тебе не доехать. Давай, глуши мотор, пойдем греться, сыро.
Я огляделся по сторонам. Оставлять машину на просеке не хотелось.
– Может, поближе подъедем?
Старик покачал головой.
– Ближе не подъедешь. Да и не сделается ничего с твоим тарантасом, тут недалеко…
Мы прошли около километра, продираясь сквозь густой ельник, и оказались на большой поляне у подножия лохматой сопки. Дождь кончился, над лесом повисла крупная луна, освещая двухэтажный бревенчатый дом в центре поляны. Старик прибавил шагу. Я немного отстал, оглядываясь по сторонам, но кроме еще одной, низенькой постройки в стороне от дома, ничего разглядеть не сумел.
Неожиданно откуда-то сверху, как мне показалось, с крыши дома, послышался тихий встревоженный голос:
– Что, все уже?
– Все, все, – буркнул старик, торопливо поднимаясь на крыльцо.
– А что вы с ним сделали?
Старик на мгновение замер у двери.
– Ну, ты! – гаркнул он вдруг. – Чего несешь-то спросонья, спать ложись! – и, повернувшись ко мне, кивнул головой, – заходи, заходи.
Он открыл дверь. Тусклый свет керосиновой лампы упал на крыльцо.
– Ох! – раздалось наверху, и луна блеснула в чьих-то глазах, широко раскрытых от удивления.
– Ну? Скоро? – спросил старик, обращаясь не ко мне, а к человеку на крыше.
– Да ладно, ложусь уже! Прячьтесь, – ответил тот.
Мы вошли в дом и, миновав заставленные разной рухлядью сени, оказались в просторной комнате с длинным столом и печью у стены. За столом, подперев кулаком сизую испитую ряшку, дремал парень в грязной майке. Руки его до плеч были расписаны синими узорами. У окна, устремив вдаль твердый, чуть ироничный взгляд, стоял видный седой мужчина в дорогом сером костюме. И, наконец, в углу, спиной ко всем, верхом на колченогом стуле, сидела и курила тощая белокурая девица в узких бриджах и сапогах на высоком каблуке, вся в ремешках и на замочках. Она даже не обернулась, когда мы вошли, и продолжала задумчиво пускать дым в потолок. Седой же, напротив, любезно мне улыбнулся и отвесил полный достоинства поклон. Узорчатый парень поднял голову, окинул меня с ног до головы мутным взглядом и хмыкнул.
– Дохтор, – произнес старик, снимая плащ, – ты, что ли, сегодня кухарил? Подавай.
Седой, не меняя гордого наклонения головы, величественной поступью подошел к плите, снял с нее большой чугун, накрытый облупленной эмалированной крышкой, и поставил его на середину стола.
– Какую миску дать молодому человеку, Хозяин? – осведомился он у старика.
– Студентову давай. Он на крыше нонче…
– Спасибо вам большое, – сказал я старику, хотя неестественность этого странного сборища сильно действовала мне на нервы, – выручили вы меня. Вот только, извините, имени и отчества вашего не знаю…
– А и не надо тебе мое отчество. – старик уселся во главе стола, огладил бороду. – Хозяином зови. Они так зовут, и ты зови. Тут, парень, все без отчества. Это вот – Дохтор (Седой кивнул и принялся разливать по мискам красный борщ), этот в майке – Блатной, а вон то, – Хозяин указал на девушку, все еще сидевшую к нам спиной, – вон то – Заноза…
– И если вы обратили внимание на крышу, – вставил Доктор, – то могли видеть там еще одного члена нашего маленького общества, так называемого Студента.
– А вы здесь просто так собираетесь, – спросил я как можно беззаботнее, – или у вас учреждение?
У девушки вдруг затряслись плечи. Она выронила сигарету и прижата ладони к лицу. Я думал, она разрыдается, но оказалось, что ее сотрясает безудержный хохот.
– У-учре… Ой, не могу! Учреждение! Слу… слушай! Санаторий тут! У-умора! Курорт!
Она, наконец, повернулась лицом ко мне. Очень симпатичное лицо. Даже красивое.
– Ну, ты даешь, Пациент!
Кличка, данная мне девушкой, приклеилась мгновенно. В следующей же фразе Доктор назвал меня Пациентом. Блатной произносил это слово с трудом, но переиначивать не пытался, что же касается Хозяина, то ему было совершенно все равно, как меня называть, и поэтому он удовлетворился этим именем, как первым попавшимся. Заноза, между тем, продолжала веселиться:
– Хозяин! Когда пойдем на процедуры?
Блатной снова хмыкнул, но старик нахмурился:
– После. Поесть-то надо, нет?
Доктор поднес ему на плоской тарелке пару соленых огурцов, головку чеснока и граненый стакан, до краев наполненный мутноватой жидкостью. Хозяин, никого не приглашая, вытянул жидкость, хрустнул чесноком и потянулся к борщу. Остальные, заняв свои места у стола, тоже принялись за еду. Я решил ничему не удивляться, по крайней мере до тех пор, пока не отогреюсь и основательно не закушу.
Некоторое время все молчали.
– Завтра на крыше Блатной, – сказал, наконец, Хозяин. – А кухарит Заноза…
– Кстати, продукты кончаются, – заметил Доктор, – и, с позволения сказать, кухарить становится затруднительно. Надо бы кого-нибудь послать в деревню.
– Ничего, – буркнул Хозяин, – может, скоро на машине съездим…
Я поднял голову и вдруг заметил, что Блатной, разинув рот, с испугом смотрит куда-то мимо меня.
– Во! – произнес он, указывая, как видно, на окно у меня за спиной. Заноза, сидевшая рядом с ним, тоже подняла глаза и сейчас же сморщилась, как от боли.
– Гадость какая… – прошептала она.
Я резко обернулся, но увидел лишь чью-то огромную спину, удаляющуюся в темноту. Спина была голая и иссиня-белая.
– Слушай, Блатной, – сказала Заноза, – выйди, разбуди его. Что он, в самом деле, нельзя же так!
– Х… тебе, – спокойно ответил Блатной, – сама выйди.
– Цыц! Пусть спит, – сказал Хозяин, – все нормально, ясно? Доктор, ты чего сидишь? Компот давай!
Самое страшное – я представления не имел, как себя вести. Кого они хотят будить? Неужели эта голая туша за окном – Студент?
– У него что, лунатизм? – осторожно спросил я.
– У кого? – не понял Хозяин.
– У Студента.
Доктор поставил передо мной стакан с компотом.
– Знаете что, Пациент, – сказал он, – вы не обращайте внимания. Ей-богу, ничего интересного не происходит. И со Студентом все в порядке – он спит на крыше. Там, видите ли, свежий воздух, А завтра на крыше будет спать Блатной. По той же причине.
– Я же говорю – санаторий! – хихикнула Заноза.
– Ну, допивай компот и пойдем, – сказал мне Хозяин, – покажу помещение.
По широкой скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж и оказались в небольшом коридоре, по обеим сторонам которого было несколько дверей. К моему удивлению, некоторые двери были аккуратно подписаны. Слева: «Доктор», «Блатной», справа: «Студент», «Заноза». Хозяин открыл самую дальнюю дверь по правой стороне, зажег огарок свечи и протянул его мне.
– Вот, располагайся. Отдохнешь хорошенько, а утром поговорим…
Он повернулся, было, чтобы уйти, но спохватился:
– Да! Если, часом, захочешь по нужде – вон в ту дверь. На двор не ходи. И окна на открывай…
– А почему? – спросил я.
Хозяин посмотрел на меня укоризненно.
– Ну, сказано – не ходи, и не ходи, не открывай – стало быть, не открывай. Мало ли что? Время ночное…
Он покачал головой и ушел.
Комната была совсем маленькая, железная кровать, покрытая бледным от старости одеялом, занимала почти все пространство от двери до окна. В углу, на облезлой деревянной вешалке висела не то лохматая шуба, не то просто шкура. Пахло псиной. Я задул свечу и подошел к окну. Луна освещала серебристую после дождя поляну, над верхушками елей проносились небольшие темные облака со светящимися рваными краями. В доме все утихло, снаружи тоже не доносилось ни звука. Некоторое время я вглядывался в кромку леса, мне все казалось, что там копошится какая-то бесформенная масса. Но это мог быть и туман или просто рябь в глазах.
«А идите вы все… – подумал я, разулся, повесил мокрую куртку на спинку кровати и залез под одеяло. – Спать я хочу, вот что…»
…Мягкий лунный свет заливает комнату и шепчется о чем-то с притаившимися в углах тенями. Тихо-тихо открывается дверь, и на пороге появляется девушка в белом платье. Она бесшумно подходит и склоняется надо мной. Я чувствую прикосновение ее нежных пальцев. Она что-то говорит мне на ухо…
Я вздрогнул и окончательно проснулся.
– Вставай, вставай, Пациент, – говорила Заноза, толкая меня в плечо. Она была в длинной ночной рубашке, ее распущенные волосы задевали меня по лицу.
– В чем дело? – спросил я, садясь на кровати.
– Тсс! Ты вот что, Пациент, если хочешь живым отсюда убраться, пусти меня в свою постель.
Она говорила это таким естественным и убедительным тоном, будто предлагала помидоры со своего огорода.
– Гм! – сказал я. – Однако, ты даешь!.. Уж больно неожиданное предложение…
– Идиот! – возмутилась Заноза, – ты что считаешь, я сюда любовью с тобой заниматься пришла? Да ты посмотри на себя! Каракатица… А, впрочем, черт с тобой! Пожалуйста, мне не жалко, – она вдруг принялась стаскивать с себя рубашку, – только быстро давай, чтоб до прихода Хозяина… Ты потом спрячешься под кроватью, а я останусь, вместо тебя, понял?
Заноза, наконец, справилась с рубашкой и комкала ее в руках, глядя, куда бы бросить. Она была чертовски аппетитно сложена, эта сумасшедшая девица, политая лунным светом, как сметаной.
– Ты погоди раздеваться-то, объясни толком! – зашипел я. – Что там про Хозяина? Зачем это он сюда придет?
– Дурак, – неожиданно спокойно произнесла Заноза, – я же говорю – санаторий здесь. Вот и всадит тебе Хозяин этой ночью прививочку. А от прививочки этой ты, Пациент, навсегда Пациентом останешься, и уж никакого имени-отчества у тебя не будет больше…
– Ну а ты-то зачем лезешь на мое место? – спросил я.
– А мне все равно! Я в свое время разок попробовала. Так что без Хозяина мне теперь долго не протянуть. Да и никому здесь не протянуть, а он, сволочь, пользуется этим и веревки из нас вьет. Сегодня меня без дозы оставил…
– А-а! – Я начинал понимать. – Он что же, наркотики вам колет?
Заноза подошла к окну, выглянула во двор и сейчас же задернула занавеску. Стало совсем темно.
– Нет, Пациент, тут вещь посильнее наркотиков. Он нам счастье наше продает…
– Как это счастье?
– А так. Именно так, как мы его себе представляем…
Я хотел было спросить еще что-то, но Заноза вдруг подскочила ко мне и прямо в лицо сунула свою скомканную рубашку.
– Тсс! Слышишь? Идет! – прошептала она и, толчком усадив меня под вешалку, обрушила сверху тяжелую сырую шкуру. Покончив со мной, она улеглась в постель и натянула на себя одеяло. В ту же минуту дверь открылась без скрипа, и кто-то осторожно заглянул в комнату. В темноте почти ничего не было видно, но чесночный дух и сивушный перегар удостоверяли личность лучше паспорта.
И действительно, скоро очертания массивной фигуры Хозяина проступили на фоне стены. Двигаясь уверенно, но почти бесшумно, он подошел к постели и наклонился. Наступила долгая тишина. Казалось, ни одной живой души нет на сотни километров вокруг, и это жуткое безмолвие тянется уже сотни лет. Наконец что-то тихо звякнуло, и к перегару вдруг прибавился запах жженого сахара. Хозяин выпрямился и быстро вышел из комнаты.
Когда в коридоре затихли его шаги, Заноза отбросила одеяло и села на кровати.
– Ну, что? – спросил я.
– Молчи, сейчас увидишь. Вот! Начинается!
Она поднялась, и я вытаращил глаза от изумления – на ней было черное блестящее платье, голые плечи укрыл газовый шарф, а на лице появилась бархатная полумаска. В комнате вдруг стало быстро светлеть, но вместо стен и потолка с отступлением темноты открывалась невообразимая даль. Я глянул под ноги и застыл. Земли не было, где-то далеко внизу клубилась белая пелена облаков.
– Скорее, – сказала девушка, – меня ждут!
Она шагнула, словно в пропасть, с невидимой площадки, которая была когда-то полом комнаты, и закружилась в свободном падении, стремительно удаляясь.
– Не отстава-ай! – услышал я, и опора подо мной вдруг исчезла…
Я, к своему счастью, не верил в реальность происходящего, иначе скончался бы в первое же мгновение полета.
Ветер засвистел у меня в ушах, и облака стали медленно приближаться. Кувыркаясь в воздухе, я увидел красный шар солнца – он тоже падал в туманное море. Мы врезались во мглу одновременно со светилом. Облачный слой был, видимо, очень толстым, и по мере погружения в него молочно-белая пелена, окутавшая меня, сменилась светло-серой, быстро превратилась в темно-серую и, наконец, стала черной. Я падал в полной темноте.
И вдруг совсем близко вспыхнуло море огней – подо мной был большой город! Светящиеся стрелы улиц со всех сторон вонзились в яблоко-площадь, пылающее золотым огнем. Все это быстро приближалось, и вот уже деревья какого-то парка метнулись мне навстречу. Я зажмурился, ожидая удара, но вместо этого ощутил легкий толчок в спину.
– Эй, приятель! – крикнул кто-то у меня над ухом. – Посторонись немного или шагай веселей, а то опоздаем на площадь!
Я открыл глаза и обнаружил, что стою на песчаной дорожке парка, а мимо меня валит пестрая толпа в карнавальных нарядах. Смирный гнедой пони, запряженный в тележку, увитую цветами и лентами, тихонько подталкивал меня сзади. В тележке сидел румяный толстяк в зеленом жилете, разлинованный, как арбуз, и две девушки в масках и нарядных платьях. Они смеялись и бросали в меня серпантин.
Я посторонился, пропуская пони, и пошел рядом с тележкой. На мне, как оказалось, тоже был надет какой-то шутовской балахон с кружевами. Он был белый, с черной, украшенной завитушками, заглавной буквой «П» на груди.
Вся праздничная толпа двигалась к выходу из парка, чтобы влиться в людскую реку, текущую по широкой, залитой светом улице.
В небе над нами то и дело вспыхивали букеты разноцветных ракет.
– Это буква «П» у вас на груди означает, как видно, «Пьеро»? – смеясь, спросила одна из масок, сидящих в тележке.
– Ах, если бы кто-нибудь мог это знать! – ответил я.
– А я знаю, – сказала другая.
– Ну и что же, по-вашему, означает это «П»? – спросил я, улыбаясь.
– «Пациент», – произнесла маска, и я сейчас же узнал ее.
Но тут пони, выбравшись на широкую дорогу, пустился вскачь, и скоро я потерял тележку из виду.
Улица была полна крика и смеха, музыки и веселья. Люди, фонари, лошади, дома – все плясало, в то же время дружно двигаясь вперед. На больших платформах, влекомых шестерками лошадей, возвышались громадные конструкции, усыпанные цветами, фонариками и мальчишками.
Я оказался вблизи одной такой платформы. На ней была установлена высокая пирамида, состоящая как бы из колец разного размера, нанизанных на одну ось. На уступах пирамиды расположились пестро раскрашенные клоуны, жонглирующие апельсинами, шляпами и даже горящими факелами. На caмой вершине стоял атлетического сложения молодой человек и держал на плече тоненькую девушку в разноцветном трико. Их лица тоже были ярко раскрашены, а на голове у гимнастки красовалась островерхая шляпка с бубенцами.
Мы приближались к. перекрестку, где вся процессия разделялась на два рукава, огибавшие большой мраморный фонтан. Струи воды, изрыгаемые золотыми львами, высоко взлетали в воздух и с шумом падали в центре фонтана. Громоздкая платформа, неуклюже поворачиваясь, задела колесом парапет, пирамида накренилась и клоуны под общий хохот посыпались прямо в воду. Вмиг поверхность фонтана, который оказался довольно глубоким, покрылась головами и шляпами.
Гимнаст и его партнерша тоже не удержались на вершине пирамиды и спрыгнули в воду. Некоторое время они не показывались на поверхности и вынырнули, наконец, возле самой лестницы, ведущей из воды на мостовую. Подхватив девушку на руки, гимнаст поднимался по мраморным ступеням, словно Нептун, выходящий из моря. Они весело смеялись, серебристые ручьи стекали с длинных волос девушки, вода смыла грим, и я снова узнал се, но в этот момент подкатил маленький лоскутный фургон и, забрав обоих, быстро скрылся из виду.
Я отправился дальше, разглядывая праздничную толпу и тщетно пытаясь понять: если все это – сон, то кому он снится? Было очевидно, что главный герой всего происходящего не я. Значит, сон чужой. Но чужой сон нельзя увидеть. Значит, это не сон. Но тогда получается, что на карнавал я действительно упал с неба, а это может быть только во сне. Круг замкнулся.
Я отведал мороженого, поднесенного мне дородной краснощекой женщиной в белом колпаке. Мороженое было очень вкусное и холодное, в его реальности сомневаться не приходилось. Для опыта я даже положил кусочек под язык и сейчас же взвыл от морозного укола, но нет – не проснулся.
Улица вдруг раздалась в стороны, и карнавальный поток вылился на площадь. Над головами запрудившего ее народа метались разноцветные лучи. В центре площади возвышалась большая, ярко освещенная сцена. Она была еще пуста, но именно на нее, не отрываясь, смотрели все собравшиеся. Пульсирующий гул и гомон накатился откуда-то издалека и, достигнув меня, превратился в дружный хор голосов.
– Свет-ла-на! Свет-ла-на! – грянули вокруг, и буквы этого имени вспыхнули вдруг в небе над площадью. Я взглянул на сцену и снова увидел ее – девушку, каким-то непостижимым образом заманившую меня в свой сон. В длинном черном платье и теперь уже без маски, счастливо улыбаясь людям, на сцене стояла Заноза.
Заноза?!
Черная вспышка ударила вдруг в глаза, мгновенно уничтожив и залитую светом площадь, и пеструю толпу на ней, тьма и тишина разом навалились на меня и с непостижимой силой бросили на землю. Сначала мне показалось, что я ослеп и оглох, но постепенно глаза привыкли к темноте, и тогда во мраке проступило белое, колышущееся пятно – это Заноза, сидя на кровати, облачалась в свою рубашку.
– Алкаш вонючий, – ругалась она шепотом, – и тут пожалел! Полдозы сэкономил, гад…
Слова относились, по-видимому, к Хозяину.
– Что это было? – спросил я, поднимаясь с пола и пристраивая на вешалку шубу.
Заноза ничего не ответила. Она встала, подошла в двери, прислушиваясь, нет ли кого в коридоре. Мне пришлось продолжать самому:
– Я сейчас видел сон, но он странный был какой-то. Все время казалось, что снится он тебе.
– Сон? – Заноза обернулась. – Дурак! Если бы мне снился сон, тебя бы тут уже не было. Ты попробуй на улицу выйди. Там Студенту как раз сон снится. Обхохочешься! Пока жив будешь.
– Это в каком смысле?
– Да в любом. Сон! Хорошо бы сейчас, в самом деле, поспать. А? – Она вздохнула. – Поспать… Просто лечь и вздремнуть… Ты вот что, Пациент, надевай-ка куртку свою, становись к двери и слушай. Как Блатной пойдет Студента сменять, так и ты за ним. Выберешься во двор – сразу беги, не жди, чтоб хватились. Уходи в лес и не останавливайся, сколько сил хватит, хоть ползи. Если уйдешь далеко, пока у них пересмена, тогда, может, и спасешься, понятно?
Ничего мне не было понятно. И главным образом непонятно, зачем она хочет меня запугать. Видимо, пытается избежать расспросов о том, что происходило здесь, в этой комнате, несколько минут назад.
– Хорошо, – сказал я, – раз уж у вас тут так плохо и страшно, я побегу. Но сначала расскажи мне, где мы с тобой были только что, ведь если это не сон, то карнавал, значит, происходил на самом деле?
– Да, – твердо сказала Заноза, – на самом деле. Здесь все происходит на самом деле, хоть и от укола…
Карнавал от укола, подумал я. Бред!
– А что он вам колет такое?
– Не знаю, – Заноза пожала плечами, – зелье какое-то. Хозяин его прячет от всех, по капле получаем, а где достает – никому не известно. Говорят, раньше просто пить давал, это Доктор его надоумил с уколами…
– Доктор? Он что, тоже здесь счастье нашел?
– Да он давно уже тут. Видно, нашел.
– А чем он занимается? Каждый раз устраивает вручение себе Нобелевской премии?
– Не знаю, что он там устраивает, только из комнаты своей выпадает весь в помаде и с расстегнутыми штанами…
– А зачем все это Хозяину? Он с вас деньги берет?
– Деньги… Деньги – это так, попутно. И все остальное – попутно…
– Но для чего же он пичкает вас зельем?
– А ты не понял еще? – Заноза усмехнулась и, подойдя к окну, отдернула занавеску. – Вот для чего, смотри!
Я глянул во двор. Луна все так же освещала поляну, но вместо мокрой серебристой травы я увидел сплошной ковер копошащихся на земле длинных червеобразных тел. Они сами излучали мутный, бледно-голубой свет, то собираясь в студенистые, ритмично подрагивающие кучи, то вдруг расползаясь в разные стороны, и тогда в земле открывались черные бездонные провалы.
– Что это? – спросил я, отворачиваясь от окна. Картина была страшной и в то же время вызывала тошноту.
– Ничего особенного, – ответила Заноза. – Это сон Студента.
Она равнодушно окинула взглядом двор и добавила:
– Еще так себе… бывает и пострашнее… а в общем-то всегда одно и то же. После укола, если в комнате запереться, наступают чудеса, все исполняется, чего ни пожелаешь, любая мечта сбывается… Потом, когда кончится действие снадобья – вроде становишься опять обычным человеком. Но только ляжешь спать, начинаются кошмары. Ты спишь, а они наяву… В комнате совсем спать нельзя, а на крыше – ничего, не опасно.
Хозяин говорит – это для охраны хорошо, но только все знают, что для него главное удовольствие – на такие гадости смотреть. Сидит у окна и любуется…
– А сам-то он употребляет?
– Употребляет, да не то. Пьет, как лошадь. Ты разве не заметил? Алкоголик он. Из-за этого, говорит, уколы на него не действуют. А может, и врет, бережется просто…
– И все-таки мне непонятно. Ну, любуется он всем этим, – я покосился на окно, – ну и что дальше? Зачем ему это нужно?
– Ох и надоел ты мне со своими вопросами! Любопытный какой-то, прямо как Студент. Тот тоже поначалу все выспрашивал да интересовался, а теперь утих – понял, что от вопросов доза не растет.
Заноза подошла к двери и выглянула в коридор.
– Хочешь отсюда смотаться – смывайся, – говорила она уже шепотом, – для этого бегать быстро надо, а не расспрашивать, что да зачем. Понял? Ну, все. Привет!
Она вышла в коридор и, неслышно ступая, удалилась. Я остался один. Картина за окном изменилась: там клубился теперь белесый фосфоресцирующий туман. В нем время от времени двигались гигантские уродливые тени.
Галлюцинация, думал я. Гипноз! Но сам себе не верил. Просто было страшно признаться, что я ничего не понимаю. «Здесь все происходит на самом деле», – говорила Заноза. Но ведь это невозможно. Невозможно мгновенно создавать и уничтожать города со всем их населением. Невозможно превращать всю округу в живую кашу из каких-то чудовищ, приснившихся одному человеку. Откуда все это берется? Куда потом девается? И что мне-то надлежит делать в данной ситуации? Бежать, куда глаза глядят, как советует Заноза? Ну, нет, бежать рановато. Я просто обязан взглянуть на это зелье, материализующее мечты и кошмары…
Доски пола тихо поскрипывали, когда я шел по коридору. Мне не удалось найти комнату Хозяина. Я подолгу стоял, прислушиваясь, возле каждой неподписанной двери, затем осторожно открывал ее и заглядывал внутрь. Ничего. Незаняты были еще три комнаты, кроме моей, но в них не было даже мебели. Видимо, апартаменты Хозяина располагались на первом этаже.
Я направился к лестнице и вдруг услышал шаги: кто-то поднимался по ней мне навстречу. Это мог быть Хозяин, и я вовсе не хотел, чтобы он увидел меня здесь. Ближе всех была дверь с надписью «Блатной», я толкнул ее, и она подалась. Что там, за ней? Если уж Доктор позволяет себе цветастые оргии, то этот, наверное… Но шаги приближались, и выхода у меня не было. Я открыл дверь и вошел.
