Александр Аврутин
Когда солнце уходит за горизонт…
1978 год
В старинные времена набеги соседей – дело привычное. Для защиты от незваных гостей вокруг поселений возводили крепостные стены. Феодалы строили замки. Дабы враг не застал врасплох, на стенах ставили дозорные вышки. Сидели там стражники и обозревали окрестности – не видно ли коварного супостата. Или неторопливо патрулировали вдоль по стене. Днём и ночью вглядывались в даль. Без острого зрения нельзя. Но человек не сокол. Вот у кого зрение так зрение. Сокол-сапсан способен заметить дичь с расстояния в восемь километров.
С веками задача предупреждения появления врага не исчезла, а возросла и усложнилась. Усложнилась и сама военная техника нападения – от конницы до кораблей и самолётов. Пойди заметь летящий самолёт или корабль невооружённым глазом. Пока самолёты летали медленно, то их пытались находить «на слух»: направят рупор на звук и определяют где самолёт. Или включат мощные прожектора и ищут в небе вражеские самолёты. Примитивно и ненадёжно. Бинокли и подзорные трубы проблеме – на суше и на море – способствовали, но не решали.
Техника идёт вперёд, но и наука не стоит на месте. Знаменитый Генрих Герц в конце 19-го века открыл электромагнитные волны. В ходе экспериментов удалось генерировать и улавливать радиоволны. Они отражались и поглощались поверхностями в зависимости из какого материала сделаны. Великое открытие. Но от идеи до практического применения в военном деле прошло почти полвека. В конце 1930-х годов появились первые промышленные радиолокационные станции – РЛС или радары. Где только не используются сегодня: управление воздушным движением, навигационные, метеорологические, военной разведки, обнаружение летающих, двигающих и плавающих целей…
С развитием радаров стали разрабатываться и методы борьбы с ними: созданием активных и пассивных помех, применением ложных целей, ловушек и других хитроумных приёмов.
Тысячи учёных и инженеров по всему миру негласно соревнуются за создание самых-самых эффективных радаров и самых-самых надёжных способов радиоэлектронного подавления.
Без радаров не может эффективно бороться с противником Противовоздушная оборона. Имеются даже специальный части – радиотехнические.
Самое место краткому описанию «обязанностей» РЛС в ПВО. Иначе трудно понять важные события в книге. Дежурные расчёты наземных РЛС круглосуточно отслеживают воздушное пространство на сотни километров от государственной границы. Задача – дальнее обнаружение самолётов противника. Ежели он пересёк границу, то на перехват взлетают в небо истребители. РЛС помогают навести их на цель. На определённом расстоянии от противника включаются бортовые РЛС. «Увидев» цель, включается система опознавания «свой-чужой». Если цель на запрос не отвечает, то на командном пункте принимается решение об атаке.
СЕРГЕЙ БЕЛОВ
Конец апреля в Москве выдался на удивление тёплым. Погода, похоже, раздумывая приходить ли весне, каждый день меняла настроение, но всё живое, чувствуя неизбежность ухода зимы, доверчиво открылось первым тёплым лучам солнца.
Московское метро – большая трудяга. Сотни тысяч людей каждый день ручейками сквозь множество вестибюлей вливаются в подземное море, образуя единый поток, имя которому – пассажиры. И, не затерявшись в людском водовороте, растечься по всем цветам радуги рекам-линиям и позже вырваться опять на поверхность. Вырвавшись, перестать быть пассажирами, вновь стать москвичами и гостями города, и спешить на работу и учёбу, в театры и музеи, магазины и парки… Не спешить нельзя: столько дел, интересных мест и событий умещаются в течение дня в Москве, которые надо решить, посетить, участвовать. Не убавить, не добавить – одним словом, Столица.
У станции метро «Лермонтовская» оживлённо: рабочий день закончился и люди спешат – опять спешат – домой или по делам. Массивные двери северного вестибюля, находящегося в одной из семи знаменитых «сталинских» высоток, всегда «в работе». Входные двери практически не закрываются, впуская неиссякаемый поток людей, а у выходных между приходом на станцию очередного состава появляется возможность «передохнуть». Но минута-другая и на перрон из тёмного тоннеля сияя огнями врывается поезд: пассажиры, подталкивая друг друга, торопятся к усталым эскалаторам. Двери распахнулись и на Каланчёвскую улицу густо повалил народ.
Сергей Мельников, выйдя из метро, остановился, зажмурился на мгновение от солнечного света и неторопливо направился в сторону Садовой. Пройдя десяток метров, свернул под арку во внутренний двор высотки. Навстречу смешно семенил маленького роста старичок, бережно державший под мышкой футляр со скрипкой.
– Здравствуйте, Фёдор Васильевич, – поздоровался Мельников. – На концерт?
– Добрый вечер, Серёженька. Тороплюсь на музыкальные посиделки в Доме учёных, – бодро ответил старичок. – Приготовил новенькое.
– Успехов вам, Фёдор Васильевич.
– Спасибо, Серёженька. Маме большой привет передай. И не забудь. Знаю, как вы к просьбам стариков относитесь, – проворчал старичок.
– Передам, Фёдор Васильевич, обязательно передам.
Старичок засеменил по своим делам. Мельников посмотрел вслед: «Замечательный старик. Сколько же ему лет? Кажется, года четыре назад отмечали восьмидесятилетие. Ну да, ещё маму пригласил. Значит, 84. До сих пор активный. Здорово!»
С Фёдором Васильевичем Мельников знаком с первого дня жизни в высотке. Мельниковы получили квартиру в мае 1957 года в одном из самых престижных домов Москвы. Разумеется, квартиру дали папе. До этого семья – папа Николай Александрович, мама Валентина Кирилловна, десятилетняя сестра Лена и почти первоклассник Серёжа – жила в Ленинграде, где в Военно-воздушной инженерной академии служил папа. Они бы и жили там, но папа неожиданно получил приказ срочно переехать в столицу и возглавить закрытое учреждение, работающее для «войны и обороны» одновременно. Новая должность отца была столь высокой, что ему дали квартиру в доме на Садово-Спасской улице. Квартира после ленинградского жилья выглядела дворцом: три большие комнаты, кабинет с застеклённой дверью, огромная кухня, потолки в три с половиной метра. До них квартира принадлежала бывшему крупному партийному работнику, направленного в глубинку то ли на укрепление, то ли в почётную ссылку.
Знакомство Мельникова с Фёдором Васильевичем произошло в день вселения в квартиру. Маленького Серёжу поставили «охранять» вещи перед подъездом, пока грузчики неторопливо заносили их в квартиру. В тот день лифт, как назло, оказался на профилактике. И многие слова, которыми грузчики сопровождали свою работу, Серёжа не знал. К нему подошёл старик – в шесть лет все люди за 50 – старики, – и спросил:
– Молодой человек, на посту стоите?
«Молодой человек», чувствуя всю ответственность порученного дела, не ответил.
– Я вижу, человек вы серьёзный, – улыбнулся старик. – Давайте знакомиться. Я здесь живу на шестом этаже и меня зовут Фёдор Васильевич. А вас как величать?
Серёжа недоверчиво посмотрел на старика и с неохотой ответил:
– Серёжа, – подумал и продолжил: – Мельников. Мы под крышей жить будем.
Старик усмехнулся и понимающе кивнул. Он-то знал, в доме этаж квартиры зависел от места, занимаемого хозяином в советской иерархии – чем крупнее начальник или известнее имя, тем выше.
– Под крышей хорошо, – согласился старик. – Я только до шестого этажа заслужил.
Беседу с любопытным стариком прервал вышедший из подъезда отец:
– Серёжа, на посту порядок?
– Так точно, товарищ генерал, – по-военному чётко отрапортовал он. – Без происшествий. Имущество в сохранности.
Старик с большим удивлением посмотрел на Серёжу, потом на папу:
– Крепкая дисциплина. С таким часовым наша граница всегда на замке́. Пограничником станет? – обратился он к папе.
Серёжа обрадовался отцу: «Сейчас даст старику по голове, а то слишком любопытный. Точно шпион». Но тот к удивлению Серёжи не стал бить «шпиона», а вежливо ответил:
– Серёжа хочет быть лётчиком. И собирает спичечные этикетки об истории авиации.
– Много собрал? – поинтересовался старик.
– Пока нет, – вздохнул мальчик. – Редкие этикетки трудно найти. А простых четыре серии.
– Редкие? Какие же? Может я смогу помочь.
– Я знаю про серию «История отечественного авиастроения». Представляете, в 1917 году вышла. Найти бы, – Серёжа снова вздохнул.
– Обещать не буду. Поспрашиваю у знакомых филуменистов.
– А кто они? – не понял Серёжа.
– Филумения – коллекционирование спичечных этикеток. Серьёзное занятие! Им многие известные люди занимались. Например, президент Соединённых Штатов Франклин Рузвельт.
– Спасибо, буду знать. Надо мной сестра смеётся – мол, девичье занятие.
– Не права сестра. Самое что ни на есть мужское занятие. Но я слышал, королева Голландии увлекалась.
Старик улыбнулся своей «шпионской» улыбкой и представился папе:
– Дробышев Фёдор Васильевич, ваш сосед с шестого этажа.
Папа слегка поднял вверх брови. Ясно, папа чем-то сильно удивлён.
– «Линейка Дробышева»? – спросил папа.
– Да, – смущённо ответил старик.
Папа, широко улыбаясь, протянул руку старику:
– Рад познакомиться. Мельников Николай Александрович, ваш новый сосед, – представился он и повернулся к сыну: – Серёжа, Фёдор Васильевич – большой учёный. Он много сделал для нашей страны. И лётчиков тоже.
Раз старик не шпион, а ещё и лётчикам помогает, то Серёжа решил с ним подружиться:
– Большое спасибо, Фёдор Васильевич, – и протянул ладошку старику.
Тот пожал её и серьёзным тоном ответил:
– Служу Советскому Союзу!
Папа и старик рассмеялись. Серёжа не понял – почему? – но присоединился ко взрослым. Так и познакомились – профессор Дробышев и Серёжа. Познакомились и подружились. Серёжа любил ходить в гости к Фёдору Васильевичу, где всегда угощали вкусным, давали почитать умные книжки и дарили наборы спичечных этикеток. Серёжа не мог знать тогда, что спустя много лет его работа будет связана с некоторыми изобретениями профессора Дробышева.
ххх
Серёжа был ребёнком компанейским, друзей находил быстро и дружил преданно. Ему не раз приходилось кулаками защищать друзей: во дворе дома, где жили Мельниковы в Ленинграде, действовали свои законы. Впрочем, в каждом дворе, и не только ленинградском, дворовые правила мало отличались от соседнего: сила решала все детские проблемы. Доставалось маленькому Серёже недолго. В их доме, на первом этаже в служебной квартире жила дворничиха тётя Катя с двумя дочками-школьницами и мужем-инвалидом Петей. Жили в одной комнате, а в другой расположилась семья сантехника. Пете шёл пятый десяток, но во дворе звали просто по имени. Потеряв на войне ноги, он передвигался по двору на самодельной тележке с четырьмя подшипниками вместо колёс, отталкиваясь от асфальта деревянными колодками. Петя воевал лётчиком и был сбит под Кёнисбергом. Зимой и летом носил старый, некогда добротный пиджак, увешенный наградами. Иногда, будучи трезвым, разрешал пацанам потрогать их. Свой день, обычно, проводил около булочной или пивного ларька. Но милостыни не просил, а зарабатывал: играл популярные песни на немецкой большой губной гармошке. Прохожие кидали мелочь в засаленную кепку, лежащую перед ним на земле, или угощали пивом, нередко доливая в кружку немного водки. От «коктейля» быстро хмелел, начинал плакать и жаловаться на жену и детей, которым, он уверен, не нужен, а терпят за инвалидную пенсию. Петя был человеком не злобливым; его жалели и не обижали. Но как-то раз, парню лет двадцати, не из местных любителей пива, почему-то не приглянулся Петя. Глядя на него, парень громко, чтобы слышала вся очередь, зло закричал:
– Ты чё, пьянь безногая, крутишься здесь, людя́м опосля трудового дня расслабиться не даёшь? От твоих культяпок желание выпить пропадает. Катись к себе на Валаам, самовар несчастный.
Очередь, до того оживлённо, не стесняясь в выражениях, обсуждавшая недавний матч футбольной сборной с командой ФРГ, замолчала. Мужики с удивлением посмотрели на парня. Сантехник дядя Коля, Петин сосед, неторопливо подошёл к парню:
– Чего мелишь, дерьмо на палочке? Какое право имеешь такое говорить герою войны? Он кровь проливал, а ты за мамкины сиськи держался.
Парень растерялся. Дядя Коля обладал внушительными габаритами и длинными руками с короткими толстыми пальцами. Собранными в кулак, они становились мощным оружием рукопашного боя.
– А что я не прав? – начал оправдываться парень. – Самовар он и есть самовар.
Очередь задумалась. Может парень и прав. Инвалидов вроде Пети в народе, действительно, называли «самоварами». А то, что Сталин спровадил «самовары» на ладожский остров в народе знали. Вслух не говорили, боялись. Но дядя Коля имел другое мнение и за друга готов порвать на части и парня и всех мужиков в очереди. И мужики это знали.
– Ты, паря, катись отсюда подобру-поздорову. А то я случайно в рот твой поганый засуну кружку по самое никуда, у тебя желание выпить враз пройдёт, да и жрать перестанешь.
Парень испуганно посмотрел на дядю Колю и быстро выскочил из очереди. Очередь одобрительно засмеялась. Петя сидел и тихо плакал. Дядя Коля подошёл к нему, потрепал по плечу, и молча пошёл прочь от ларька, так и не выпив пива. Петя вытер рукавом слезы, оттолкнулся колодками от асфальта и покатил за другом. Очередь посмотрела в след. Кто-то тихо вздохнул:
– Мы немцев и в войну били, и в футбол тоже. Слышал я, свои «самовары» они в Балтике не топят. Дела, мужики.
Выговорил тихо, и ушёл тихо. Мужики в очереди то ли не расслышали, то ли не захотели услышать – времена уже не сталинские, но кто скажет какое время на Руси подходящее для таких разговоров…
Серёжа, который жалел героя-лётчика, часто выпрашивал мелочь у родителей и не кидал, как делали все, а осторожно клал деньги в кепку. Однажды Петя спросил:
– Пацаны обижают?
– Бывает, а что? – неохотно ответил Серёжа.
– А то, – жёстко отрезал Петя. – Ты им скажи, пусть тронут, я им все яйца оторву. Усёк?
Какими путями дошла угроза до дворовых хулиганов Серёжа не узнал, но больше никто не обижал.
ххх
Не успел Мельников войти в квартиру, раздались частые телефонные гудки. «Междугородний», – подумал он и, не раздеваясь, побежал в кабинет. Телефон верещал на всю квартиру. Мельников давно хотел сменить аппарат на современный, но руки не доходили. Ругаясь на ходу – да замолчи ты, ну нет дома, – успел схватить трубку.
– Алло. Сергей Мельников у аппарата.
– Здравствуй, Серёженька! – заговорила трубка маминым голосом.
– О, привет колыбель революции. Крейсер «Аврора» на месте стоит?
– Всё шутишь? – засмеялась мама.
– Шучу, шучу. Здравствуй, мамочка! Разрешите доложить, товарищ старший по званию? За время твоего нахождения в славном городе на Неве в связи с интернациональной помощью моей дорогой сестрёнке Лене никаких происшествий не произошло. Питание – калорийное, стул – регулярный, сон – крепкий. Во вредных привычках не замечен.
– Серёжа, ну хватит болтать. Ведёшь себя как ребёнок. А я волнуюсь: бросила сына на произвол судьбы, а сама укатила. Ешь нормально?
– Ну, мама. Мне почти тридцать лет.
– Не ври! – возмутилась мама. – Совсем старухой делаешь.
– Ну, хорошо, 28. Я не делаю тебя старше.
– Я бы на твоём месте не стала иронизировать над моим возрастом. Дурной тон. И, вообще, тебе давно пора жениться.
– Я не иронизирую. Согласен. Обязательно возьму голову в руки и женюсь. Мама, слово офицера, – в трубке раздался щелчок и связь пропала. – Алло, алло, не слышно.
Мельников посмотрел на трубку: передумает и заговорит? Но трубка не передумала. Мельников аккуратно, не обидеть бы, положил её на аппарат и, бормоча себе под нос: «Город над вольной рекой…», вернулся в прихожую.
Сытно поужинав, засел за доклад, порученный парторгом и посвящённый дню рождения Ленина. Мельникову более чем не хотелось, но не смог избежать «почётного» задания. И не отвертеться. Традиция – ленинский субботник и торжественный доклад.
Раз нужно, значит нужно. И, вздохнув, Мельников сел за письменный стол, заваленный книгами, журналами и газетами. Поставив на стол прихваченную из кухни чашечку с кофе, Мельников полистал партийную «Правду» и военную «Красную звезду». Ничего интересного не найдя, занялся изучением журнала «Коммунист». Статей много, разных. Заинтересовала небольшая заметка: в далёком колхозе коммунисты с большим интересом изучают ленинскую работу «Три источника и три составных части марксизма», постоянно находя в ней ответы на свои насущные проблемы. «Готовая тема доклада», – подумал Мельников. Искать саму статью не пришлось – напечатана рядом с заметкой. Мельников углубился в чтение, пытаясь, с одной стороны, сообразить какие-такие у колхозников могут быть насущные проблемы, кои решаются ленинской работой, а, с другой стороны, привязать её к задачам института в целом и отдела в частности. Мельниковские раздумья нарушил заверещавший телефон, бесцеремонно нарушая едва начавшейся процесс познания ленинского наследия.
Мельников поднял трубку, но не успел поднести к уху – прогремел мамин голос:
– Чего трубку повесил? Обиделся?
– Да ну, мам, какая обида. Я привык к твоим атакам в мирных целях. Как у молодых родителей дела?
– У них могут быть дела? Раз я здесь, то все дела закончились и началась праздничная жизнь – театр, друзья, туристические походы. Когда время остаётся, работают. О, да, забыла. Общение с ребёнком в объёме, не мешающем нормальному функционированию организма. Я имею в виду родителей.
– Устала? – заботливо спросил Сергей. – Или надоело?
– Немного устала, но единственный внук не может надоесть. Кого любишь и о ком заботишься, тот не надоедает.
– А я? – ревниво спросил Мельников.
– И ты тоже, – успокоила его мама. – Просто я тебя воспитываю… по инерции.
– Ага, ясно теперь! – воскликнул Мельников. И с иронией продолжил: – Что бы рахит не развился? Спасибо, доктор Мельникова.
– На здоровье, старший лейтенант Мельников, – в тон ответила мама. – Чем занят? Поужинал?
– Ага, сухари с чаем. Шучу. Котлеты – две, и на гарнир жаренная картошка. Сам приготовил. Теперь кофеёк пью, да «апрельские тезисы» пишу. Послезавтра день рождения Владимира Ильича – красный день календаря. Пришла очередь доклад делать. Поел и тружусь. Ма, извини, времени в обрез. Дел много, а я только с мыслями собрался. Передай всем привет. Димку поцелуй персонально, скажи – за мной пожарная машина.
Мельников положил трубку на рычаг, залпом выпил остывший кофе, вздохнул и продолжал изучать «Три источника…». Работа всего-то пару страниц, но весьма доходчиво объясняла значение марксизма на развитие всего человечества. Мельников дошёл до знаменитой ленинской фразы: учение Маркса всесильно, потому что оно верно. «Да, – подумал Сергей. – Куда уж проще. И не поспоришь». Но спорить с Лениным не собирался. Наоборот, пытался найти подтверждение важности овладевания массами марксизма и необходимости в работе отдела и института базироваться на философии материализма Маркса. Мельников удивился своей лёгкостью выразить суть доклада и умением «правильно» выражать чужие мысли. Не удержался и вслух произнёс:
– Да, силен. Может в комиссары пойти?
Вопрос остался без ответа. Мельников перечитал статью, и быстро, боясь потерять мысль, начал писать.
Вскоре, устав от материализма, утопического социализма и классовой борьбы, Мельников пошёл спать. Во сне ему приснился старый колхозник, который насыпал на кусок газетной бумаге махорку, завернул, поплевав склеил, загнул и получилась «самокрутка», или в народе ещё называли «козья ножка». Колхозник неторопливо раскурил, набрал полный рот дыма, вытянул губы в нечто, похожее на окружность, и медленно, в удовольствие выпустил дым колечками. Стянул с головы потрёпанную шапку-ушанку с торчащими в разные стороны «ушами» и спросил:
– На хрена, извинявайте, я работаю, а ты, дармоед-учёный, за мою прибавочную стоимость живёшь?
Мельников от такой наглости растерялся:
– Мне бесплатно изобретать разные приборы, которые твой мирный труд от американского империализма помогают охранять?
Но колхозник не сдавался:
– Ты сказки про империалистов не гнусавь. А то я не знаю, каким макаром мы пол-Европы раком поставили и дружить с собой заставляем. А на деревне бардак. То кукурузу заставляли садить, то передумали и похерили. А тут райком партии своим решение установил сроки сева озимых. А у природы спросили?
Внезапно прозвучал голос народного артиста Щукина в роли Ленина:
– Вот это, батенька, б-р-р-росьте, – закартавил вождь. – Не из кулаков ли вы? Па-р-р-ртия наша знает лучше когда сеять и сажать. Выко-р-р-рчёвывали мы в-р-р-рагов на-р-р-рода и посадили их вовремя. Спасибо Кобе. И не т-р-р-рогайте п-р-р-рокладку нашего общества – советскую интеллигенцию.
Мельников обиделся за «прокладку», но поддержал Ильича:
– Товарищ вождь трудящихся, – с пафосом обратился к Ленину, – спасибо большое за заботу партии об учёных.
На секунду задумался и выпалил эпохальное:
Да здравствует наука!
Да здравствует прогресс!
И мудрая политика ЦК КПСС!!!
– П-р-р-равильно, молодой человек! Вер-р-рной дорогой идёте, товар-р-рищи!
Ленин хотел возвестить ещё нечто важное, но резко зазвонил телефон. «Наверняка прямая линия с фронтом. Фрунзе у аппарата», – подумал Мельников и… проснулся.
До конца не отойдя от общения с товарищем Лениным, с закрытыми глазами нащупал на прикроватной тумбочке телефон, схватил трубку и с тревогой спросил:
– Мама, ты?
В ответ услышал насмешливый голос Петровского, начальника отдела, где трудился Мельников:
– В это время не мама звонит, а жена из командировки.
– Ой, извините, товарищ полковник. Старший лейтенант Мельников слушает.
– Сергей, тут странные дела завертелись. Сам толком не знаю, но генерал срочно приказал приехать в институт. Пять минут на сборы. Дежурная машина за тобой уехала. По дороге захвати Михайлова.
Мельников положил трубку и посмотрел на часы – 6:37 утра. «Странное время для совещания у генерала, – подумал Мельников. – Почему пожилым людям не спится?»
Войдя в кабинет начальника института генерала Пономарёва, Мельников понял, что зря подумал о нежелании пожилых людей поспать подольше. Генерал, судя по слегка припухшему лицу, приехал на работу в такую рань не по своей воле. Дело, по которому собрал сотрудников, явно серьёзное. За длинным столом совещаний, стоящим буквой «Т» к рабочему столу начальника, сидел полковник Петровский.
– Товарищи офицеры, – обратился к собравшимся генерал. – Вчера в 23:05 на Кольском полуострове, около города Кемь нашими лётчиками обстрелян и принуждён к посадке корейский пассажирский самолёт.
Генерал встал из-за стола и подошёл к большой карте страны, висящей на стене в раме и покрытой специальным прозрачным материалом, позволяющим рисовать на ней. Красным фломастером генерал очертил место посадки самолёта.
– Имеются жертвы, – продолжил генерал. – Самолёт пролетел прямо над нашими сверхсекретными объектами. В 9:30 на место вылетает комиссия. Задача: установить случайное ли нарушение или преднамеренное. На самолёте возможно шпионское оборудование и начальник управления приказал направить на место наших сотрудников.
Генерал на мгновение замолчал и выражение лица странным образом изменилось – из нормального человека, обсуждающего рабочие моменты с подчинёнными, неожиданно проявилось, словно чернила на промокашке из школьной тетради, лицо советского руководителя. Не важно его место в славной руководящей когорте и чем руководил – бригадой, цехом, заводом, институтом, – он всегда ощущал свою тяжёлую комиссарскую ношу – нести в массы политику партии и государства. У партийных работников «комиссарство» сидело обязательным атрибутом принадлежности к избранным и они всегда «несли», а у обычных руководителей-специалистов – необходимый добавок к должности, их «вторичный руководящий признак».
С «новым» лицом и тоном партсобрания, генерал обратился к сидящим за столом:
– Все должны понимать – дело ещё и политическое. Под контролем ЦК. Товарищ Брежнев должен сегодня лететь на переговоры к федеральному канцлеру в Германию. А тут возможна провокация. Многие из наших натовских «друзей» с удовольствием испортили бы важную встречу руководителей двух стран. Повторяю ещё раз – нужно самым серьёзным образом разобраться с корейцами. Тщательно проверьте, – генерал сделал паузу. – Честно говоря, ума не приложу – как корейский самолёт мог попасть в Карелию? Ну ладно, подробности узнаете на месте.
Генерал обратился к Мельникову.
– Понадобится, выходи прямо на Управление. Удачи. Все свободны.
Выйдя из кабинета, Мельников взглянул на часы – до вылета оставалось много времени.
– Сергей Николаевич, – слегка растерянно начал Михайлов, – не знаю, как и сказать. Поверьте, лететь никак не могу. Болею. Температура высокая и зуб нарывает. У меня на 10 номерок в нашу поликлинику.
– Владимир Андреевич, почему же генералу не доложили?
– Не знаю, не рискнул. Я подумал, вас отправят.
– Странно. И что прикажете делать? Идти к генералу и просить замену? Кого сейчас найдёт?
Михайлов виновато улыбнулся и по-детски пожал плечами. Мельников с жалостью посмотрел на него: перед ним стоял пожилой, болезненного вида человек. В прошлом боевой лётчик, тяжело раненный при оказании «братской помощи» корейским товарищам в 1953 году, Михайлов, отличный технарь, повидал не мало за долгие годы работы в институте. Все в отделе знали, что он дорабатывает последние месяцы до пенсии и старается не браться за сложные проблемы. «Действительно, – подумал Мельников, – зачем его брать. Только мешать».
– Хорошо, Владимир Андреевич, доложу генералу. Пусть решает.
Михайлов виновато улыбнулся:
– Спасибо, Сергей Николаевич. Уж извините, трудности сотворил на пустом месте.
Мельников махнул рукой и постучал в дверь к начальнику института. Получив разрешение, осторожно вошёл в кабинет.
– Что у тебя?
– Товарищ генерал, у Михайлова зуб нарывает. Терпит, но хочет лететь. А вдруг на морозе хуже станет? Где с ним там возиться? Может одному лететь?
– Да, старые кадры не подведут. Болит, но терпит! Одному не надо, возьми Егорова. Дежурный вызовет. Вдвоём быстрее разберётесь.
– Но товарищ генерал, мы же на самолёт опоздаем.
– Ничего. Я дам команду, на другом полетите. Свободен, Мельников.
Только в приёмной Мельников вздохнул с облегчением. В углу, весь съёженный и держась за щёку, понуро сидел Михайлов. Увидев Мельникова, он, продолжая сидеть, поднял на него глаза.
– Не волнуйтесь, Владимир Андреевич, – успокоил Мельников. – Порядок. Егоров вместо вас полетит.
– Не ругался? – Михайлов кивнул в сторону генеральского кабинета.
– Нет, что же ему ругаться? Я объяснил, что вы рвётесь лететь даже с больным зубом. Генерал похвалил за чувство ответственности.
Михайлов «изобразил» радостную улыбку на лице – похоже, у него действительно болит зуб.
– Сергей Николаевич, – тихо, хотя в приёмной никого кроме них не было, прошептал Михайлов, – спасибо вам большое. Разрешите пару слов о «корейце»?
– Весь во внимании.
– Они там будут доказывать – мол, залетели случайно. Наверняка компас виноват. Ага, компас – из Парижа в Сеул над нашими базами атомных подводных лодок. Не верю им. Хорошо знаю ещё по Корейской войне. Посмотрите внимательно не столько в кабине, сколько в салоне. Может интересное найдёте. Успехов вам, Сергей Николаевич, и спасибо от меня и моего зуба.
– И вам спасибо за совет. Ну раз шутите, то будет в порядке у вас и у вашего зуба.
ЭЛИЗАБЕТ ГРИН
Будильник звонил противно и долго. Мики с большим нежеланием оторвала голову от подушки и уставилась на большие цифeрки ненавистного будильника. Голова соображала плохо, но ещё несколько секунд, а может и минут, и до Мики дошло – будильник ни в чём не виноват. Вежливо, но настойчиво старался разбудить. Время выбрал крайне неудачное, но Мики не оставило ему другого варианта – сама и не добровольно попросила разбудить именно в 7:45 утра. О какой добровольности может идти речь – Мики должна быть на работе не позже девяти. Она терпеть не могла рано вставать, но жизнь требует и диктует. Мики – типичная сова: поздно ложится, поздно просыпается. Здесь уместнее не «просыпается» а «встаёт», но тут явно не до логики. Встаёт поздно, а просыпается ещё позже. Иначе говоря, утреннее вставание и утреннее просыпание понятия разные. Мики может спокойно встать, продолжая быть в состоянии не просыпания, и начать день как все остальные, или по утверждению папы, нормальные люди. А папе Мики верит.
Итак, Мики должна встать и начать новый день. Встаёт. Чувствует: тело и душа находятся в разных мирах. По опыту Мики знает – пока они не встретятся не только на Земле, в её квартире, но и в ней, ничего путного ждать не приходится. Сопротивляться бесполезно, нужно договариваться. Начинает с тела, с ним проще. Ага, дошло, тело просит нормального, человеческого обращения: пошла исполнять. Исполнила. А с душой-то что делать? Эврика, нашла способ примирения. Горячая ванна! Тело отмокает, расслабляется и получает удовольствие, а душа парит над земными потребностями и думает о прекрасном. Мики отправилась в ванную, включила воду, подождала когда ванна наполнится, медленно, в предвкушении приятного, погрузилась в неё и задумалась: почему же тяжело начался новый день? Ах, вспомнила! Вчера же случился её день рождения! Мики стукнуло ровно 25! И коллеги не позволили избежать радостного, – а кому грустного, – события.
– Мики, – обратился к ней Аллен Браун, – мне доложили, что ты не планируешь увидеть наш славный коллектив на своём торжестве.
Аллен – непосредственный начальник и очень даже симпатичный мужчина тридцати лет. В добавок холост и отличный журналист. Желающие осчастливить его семейной жизнью могли встать в очередь. Мики в их число не входила и это превращало её из женщины-потенциальной жены в женщину-друга. Они встретились в коридоре редакции газеты «Ревью Развлечений», где Мики нашла работу почти два года назад. Аллен шёл с грустным видом, явно возвращаясь с очередного нудного совещания у главного редактора. Но увидев Мики – она поймала себя на мысли, что поводом послужила её персона, – улыбнулся. Тогда и прозвучала раннее приведённая фраза.
– Аллен, о чём ты? – Мики изобразила удивление.
– Твой день рождения, – в ответ удивился тот.
– Врут, все врут, – холодно ответила Мики.
– И шеф врёт? – с некоторым сарказмом произнёс он.
– Шеф? – пришла очередь Мики удивляться.
– Да, именно шеф. Мы обсуждали материалы воскресного номера и он, дойдя до твоей статьи, с большим раздражением проворчал: «Дожила до 25 лет, а пишет как школьница. Кстати, у Мики сегодня день рождения. Аллен, передайте мои поздравления и пожелание поскорее повзрослеть».
– Так выразился? – Мики покраснела.
– Да… почти. Я не все слова осмелился передать.
