Александр Аркадьевич Кандауров
По направлению к любви

39

И тогда родители усадили тебя за стол и сбивчиво рассказали всё.

При этом они выглядели жалко и виновато. Ты испугался, ты понял, что стал большим. Тебе надо платить им за эту их откровенность, а ты не уверен, можешь ли ты и хочешь ли ты. И какой монетой? И где её взять?

Тайна их взрослости оказалась дутой.

До тебя дошло: они такие же, как ты, только большие. Тебя дурили, а ты верил, как маленький зритель ТЮЗа верит, что мальчик Том и мальчик Гек – это мальчики, а на самом деле они – маленькие тёти. Только пищат, как дети.

Какие ещё тайны они скрывают, о чём шепчутся в своих спальнях? О чём ещё они, когда придёт время, тебе поведают – только потому, что далее скрывать будет невозможно?

Ты понял, что незащищён. Никогда ещё они не оправдывались перед тобой.

Они перебивали друг друга, потому что сами для себя ещё ничего не решили про этого деда, потому что до этого они никогда не могли поговорить об этом во весь голос, не опасаясь тебя.

Они говорили друг другу «тише» и «да что ж ты кричишь на весь городок», они не могли остановиться. Они говорили, что он виноват, но он не виноват. Что он несчастен, и мы все будем тоже несчастны, если эта наша непрошенная тайна откроется.

Дородный краснолицый твой дед стал скелетом в шкафу. Доступ в шкаф был закрыт для всех: одноклассников и однокашников, родственников, барышень, друзей. Допуск в этот шкаф нового человека обсуждался всей семьёй. Это стало твоей тайной на тридцать лет.

Ты открывал душу перед другом, но шкаф был заперт, и тебе было стыдно перед другом, ты знал, что врёшь, недоговариваешь. Ты шептал в то или другое девичье ушко разные слова, но створки шкафа были на замке.

Ты распахнёшь их через десять лет на улице Волочаевской в Москве, в кабинете генерал-полковника Андреева, Начальника Военного Института иностранных языков, когда он завопит стариковским фальцетом про то, чтобы тебя – врага и гада – на шаг к границе не вздумали подпускать.

40

А родители всё говорят и говорят, и только бабушка молчит, а ты вдруг понимаешь, что речь идёт не о книжном или киношном персонаже, а о муже, её единственном и неповторимом муже, который провинился перед ней и твоей мамой, и дядей Игорем, и вообще перед всеми людьми, который потерялся, а теперь нашёлся, и никто, по сути, не знает, что с этим делать. А она о нём думает.

А он – он виноват по всем статьям всех кодексов.

Он виноват в том, что его не шлёпнули, что он выжил.

Это из-за него женщины получали похоронки и теряли карточки на хлеб, из-за него мужчины заводили походно-полевых жён и шли на таран, из-за него сдавались в плен, шли в каратели, бежали из концлагерей, чтобы сгинуть без следа в застенках СМЕРШа.

Это он виноват во всех отступлениях, потерях, штрафбатах, окружениях и заградотрядах.

Это из-за него немцы дошли от своей Германии до подмосковных Снегирей.

Всё из-за него.

Ты представляешь себе его голос, ты хочешь увидеть своего деда и её, его смешливую невесту Наденьку, услышать, как она рассказывает своему Бореньке про то, как она вместе с подружками-гимназистками встречала на армавирском вокзале великого князя, как поезд остановился на несколько минут и он вышел на платформу, а гимназистки ликовали и бросали в воздух чепчики.

Ты хочешь увидеть своего деда – высокого, крепкого, надменного, знающего себе цену, гордого человека. И в то же время – обиженного, униженного этой властью, затаившегося, прячущего свою тайну – отца – священника, от которого он, в отличие от брата Виктора, не отрекался, не брал греха на душу.

Они ждали рождения твоей мамы много лет, они хотели её, а она всё никак не рождалась, потом родилась с вывихом сустава, болела, лежала в постели долгими неделями, шесть или семь раз её оперировали, она осталась хромоножкой, но в девках не засиделась, и это после войны, в стране голодных женщин.

Так все мы балансируем на грани быть или не быть. Не быть никогда, не быть совсем. Какая простая гамма.

А ещё через семь лет после мамы родился мальчик, твой дядя. Они назвали его Игорем.

Как ты хотел бы проникнуть в 1940-й год, в этот их последний год без слёз и горя, в этот дом у крутого спуска к Кубани, за забор и за занавески, услышать, как они обсуждают это имя, как спорят, увидеть, как твоя семилетняя хроменькая мама качает его кроватку.

Они будут звать его Лёка, но ты узнаешь об этом только после смерти Игоря в 1989-м году, читая старые письма деда к маме. Ты узнаешь о его смерти, позвонив в Москву на халяву из советской миссии в Потсдаме, где будешь на советских учениях переводить брифинги для натовских наблюдателей.

Ты прилетишь на Чкаловский аэродром из Германии, ты успеешь к кремации и похоронам, но потом могила с урной потеряется.

Вот ты вместе с шестилетним Арканькой лазишь на карачках по 44-му участку Хованского кладбища в начале 1990-го.

Ты думаешь, что учишь своего сына заботиться о могилах, думаешь, что ему это пригодится, а ему не пригодилось.

И вот, наконец, вы находите железку с полустёртым номером его могилы, под ней – урна, там Лёка, там всё, что осталось от Морица.

Через четыре года там же окажется урна с прахом твоей мамы, а ещё через двенадцать лет недалеко будет похоронен твой сын Аркадий с женой Лизой.

41

И вот тогда, когда уйдёт Аркаша и уйдёт его Лиза, когда это уродливое горе оглушит и ослепит тебя, ты безошибочно определишь, ты поймёшь: это Он отобрал у тебя то, что отбирать нельзя, совсем нельзя, ни при каких обстоятельствах нельзя, и как же Он – такой мудрый – этого не понимает, и когда иссякнут слёзы, когда они совсем кончатся, тогда ты задерёшь голову и, уставившись в такое пустое, такое безнадёжно равнодушное небо своими выплаканными, невидящими глазами, прокричишь свои гневные слова, а Он всё будет себе помалкивать, и тогда ты совсем отчаешься и сделаешь ужасную вещь: ты плюнешь в это небо, где Он поселился, в Его небо, которое Он обжил за две тысячи лет, где Он торчит безвылазно целых две тысячи лет, откуда Он поглядывает на дела рук Своих, этот вечный Соглядатай, Всезнайка и Творец нашего горя и слёз, откуда Он смотрит прямо в наши грешные души и определяет наш век, откуда Он не хочет, откуда Он боится спускаться к нам на Землю, потому что здесь ещё есть я и миллионы мне подобных, у которых тоже отобрали то, что отбирать нельзя.

Как странно, что Он делает это.

Тебе будут говорить разные слова про Него, какой Он справедливый да какой Он добрый, как милостив Он да как, любя, пасёт Он суровой рукой грешных агнцев своих, но поздно, тебе уже всё равно, ведь это только слова, а слова – вообще никакие слова – не могут выразить твоё горе, и ты ждёшь, когда Он наберётся храбрости и спустится с неба по золочёной лестнице и предстанет, наконец-то, перед тобой и тебе подобными, вернее, мы предстанем перед Ним, и тогда мы ничего не будем Ему говорить, совсем ничего, только будем молчать и смотреть Ему в глаза, молчать и смотреть, ты ждёшь, когда Он спустится со всем своим небесным воинством, со всеми небесными силами, со всем своим зефирным спецназом, а ты будешь молчать и смотреть Ему в глаза.

Он будет метать громы и молнии и обещать нам вечные муки, а мы будем просто смотреть Ему в глаза и не будем бояться, потому что Он сделал нас дерзкими, мы уже не можем бояться, мы разучились бояться, ибо самое страшное уже произошло, произошло по Его воле.

Нам не надо от Него ничего. Мы не станем ничего просить у Него.

Мы будем просто смотреть Ему в глаза, пока не ослепнем, потому что есть на свете то, что отбирать у человека нельзя.

Лучше не давать ему рождаться.

42

Выезд назначен на 31 июня 1964 года.

Маршрут: г. Мары Туркменской ССР – г. Астрахань.

Расстояние: 2 500 километров.

Автомобиль: ЗАЗ 965 «б» 1962 года выпуска, 23 л/с.

Командир автопробега и первый пилот:

Аркадий Кандауров, 36 лет, военный лётчик-истребитель первого класса, майор запаса, шофёр-любитель

Второй пилот:

Игорь Ярошевич, 25 лет, ефрейтор запаса, шофёр-профессионал

Штурман:

Саша Кандауров, 12 лет, пионер

Выдержки из бортового журнала автопробега (орфография и пунктуация подлинника сохранены)

Записи Командира:

«Дорога хорошая и мы за 1 ч. 30 минут доехали до посёлка Хауз-Хан. Проехав его, остановились, одели туристскую форму и начали делать пыль. 1-й занос прошли сами, на 2-м руками уже гребли песок из под днища и толкали Игорь и Саня, так как я был за рулём. Но впереди был ещё один занос песка на котором мы надёжно сели на «мель»… и стали ждать «буксировщика».

Через 10–15 минут нас догнал ГАЗ-69. На нём следовал шофёр и геолог в трусах в Теджен… Мы достали свой тонкий, капроновый Васи-Антонова трос (фалу), прицепили его к газику и он нас поволок. Протащив нас метров 50 наша фала лопнула как ниточка. Тогда сам шофёр газика достал стальной трос и протащил нас до конца заносов (150–200 м).

…………………….

В Теджене был завтрак в железнодорожном ресторане, покушав, по хорошей дороге пошли на Ашхабад. У Душака остановил пограннаряд, проверили документы, зарегистрировали всех пассажиров – наш боевой экипаж и открыли шлагбаум.

Едем дальше впереди я, Игорь и Саня на заднем сиденье. Доехали до Каахка. Заехали в столовую, пообедали. Вопреки данному обещанию я, так как не сидел за рулём, рискнул выпить кружку пива, после которой стало плохо в желудке. С этого случая был дан окончательный зарок не употреблять разные фрукты, пиво, молоко, и т. п.

 

…………………………………

В Ашхабаде было много дел: послать открытку, купить продуктов, пополнить запас воды, бензина, масла, подстричься, так как волосы мешали в пути и были в песке. Покушали уже в 8 вечера в столовой-кафе закусочная (самообслуживание). Подстриглись все, сделав короткие причёски, послали открытку.

Купили продуктов быстро, но в поисках бензина исколесили весь город, т. к. одна заправочная станция была закрыта, а остальные заправляли госмашины. С большим трудом вымолили у шофёра 20 литров и поехали дальше в поисках ночлега т. к. было уже поздно (9 ч.) и наступала ночь»

43

Записи Второго пилота:

«Конечно, по Ашхабаду и дальше рулил я, т. к. места знаю отлично. Выехали за город… И под хорошее настроение прошли ещё около 70 км. Свернули в сторону от дороги метров 50 и стали на ночлег. Санёк уже спал. Расположились так: я в машине, а отец с сыном на чехле рядом с машиной.

………………………………

На рассвете встали, заправили машину и желудки и…

День второй 1.07.64 г.

………………………………….

Позавтракали в Бами, в станционном буфете. Пили отличный холодный компот. Быстро добрались до Кызыл-Арвата, заправили канистру, купили очки, расспросили дорогу, и ту началось самое интересное. Грунтовую дорогу после недавнего ремонта разбило до такой степени, что в пыли мы не видели друг друга. Пыль глиняная, рыжая, и по колено. В духоте в самую жару мы не могли открыть дверные стёкла. Машина стала неопределённо-жуткого цвета. На моторе, как и на нас, пять пальцев этой пыли.

Уже, казалось, близко Казанджик, как вдруг впереди большой овраг с подъёмом из него около 30–35 градусов и длиной около 100 метров. Остановились, посоветовались и… благополучно перебрались на другую сторону.

Испытания «гиганта» продолжались. Впереди овраг, в нём вода и нет объезда.

Выхожу из машины, закатываю штаны и начинаю изучать дно и глубину. Я даже не думал, что можно пройти там. В воде скрылся даже номер «гиганта». Вот пишу, а мне советуют написать, что периодически скрывалась крыша «Запорожца», а виднелась одна голова командира автопробега.

44

Записи Штурмана:

В Казанджике голодный экипаж отправился в столовую. Пока мы умывались столовая начала закрываться, увидев наши усталые рожи, официантки сжалились и решили нас накормить.

Подъезжая к Джебелу стояла автобусная остановка, на которой стояли два молодых туркмена и один офицер. Мы спросили у них дорогу на Красноводск. На Красноводск шли две дороги: одна шла за горами – по ней до Красноводска было 200 км. Вторая дорога шла вдоль железной дороги, но дорога эта была такая – 20 км песка, а остальные 100 км шла грунтовая, но вся разбитая дорога. Подумав мы решили ехать по второй, так как она почти вдвое короче первой.

Когда мы выехали из Джебела, солнце уже давно село и было уже темно. Мы уже хотели ночевать на открытом месте, как вдруг увидели вдалеке домики разъезда и поехали к ним.

В домике жили три семьи казахов. Мы попили у них чаю, около полотна нашли несколько досок, положили их на землю, на них положили брезент потом одеяло, вторым одеялом укрылись и заснули. Между тем начал подниматься сильный ветер с пылью и песком, но мы спали крепко и ничего не слыхали. За ночь ветер крепчал, и нас постепенно заносило песком. Утром, когда мы проснулись, мы увидали страшное зрелище: одеяла, подушка и мы сами были покрыты сантиметровым слоем пыли. Глаза были забиты песком и открывались как двери старого сарая – со скрипом. Рот был забит песком, песок хрустел на зубах. Уши были полностью забиты песком. Волосы превратились в мочало. Наша обувь, которая лежала на песке, была полностью засыпана песком. Мы вытряхнули пыль из нашей постели и умылись сами.

В 5 ч. утра мы отъехали от разъезда. Потом всю дорогу мы шутили называя разъезд кемпингом, а песок покрывавший нас – сервисом.

В Красноводск мы прибыли в час дня. Узнав, что паром Красноводск-Баку под названием «Советский Азербайджан» приходит в Красноводск в 7 ч. вечера, а уходит в 10 ч. вечера, мы решили привести себя в порядок: помыться, переодеться.

В Красноводске Командир со Вторым пилотом решили искупаться в море. На берегу оказался какой-то чёрный мазут. После купанья в море кожу у них стянуло от солёной морской воды, ступни ног были все в чёрном мазуте, который смывать надо было бензином. Потом водой с водопровода помылся я, а они обмылись от солёной морской воды.

Приведя себя в порядок мы отправились покупать билеты на паром и оформлять машину на перевозку на пароме. Мы купили билеты: два откидывающихся кресла и один палубный. Потом сели в сквер, накупили газет и журналов и стали читать. Прочитав все газеты и журналы экипаж пошёл обедать в здание аэропорта. Плотно поели и тут пришло время ехать в порт, куда приставал паром.

На пароме нам сообщили, что это самый лучший паром в Европе. Он вмещает 30 вагонов в трюме и 300 пассажиров. Сначала начали погружаться вагоны, которые толкал паровоз. Потом погружалась почта с багажом, а за ними уже частные автомобили. Кроме нас ещё погружалась одна «Победа».

Закрепив машину колодками и поставив её на все тормоза и на скорость мы поднялись на палубу. Потом стали разыскивать наши кресла. Узнали, что на пароме есть ресторан, душ, умывальня и туалет. Когда отчаливали, была уже ночь. В каюту мы не пошли, а остались стоять на палубе и любоваться паромом. Когда пристань скрылась из виду и смотреть на воду надоело, мы пошли в ресторан ужинать.

Поужинав пошли спать: штурман на палубе под одеялом, а я с командиром в общей каюте на откидывающихся креслах, и все сразу уснули. Мы спали хорошо кроме штурмана: он за пол ночи перемёрз, а на вторую половину ночи перебрался в трюм, в машину и там заснул.

В Бакинскую пристань паром заталкивал маленький буксир. В это время мы спустились в трюм, сели в машину и стали ждать когда паром причалит. Зад у него был уже открыт. Причальный мост у него стоял выше пола в трюме, но лебёдки опустили его до нужного уровня. С парома бросили швартовые и на пристани закрепили паром. Рельсы сошлись, можно было выезжать.»

Глава 4
Всё, что я мог потерять

Всё, что я мог потерять, утрачено начисто. Но и достиг я начерно всё, чего было достичь назначено. Даже кукушки в ночи звучание трогает мало…

Иосиф Бродский

1

Не только можно, мой юный друг, – нужно было выезжать из парома, из туркменско-армавирского детства, из жизни в маленьком военном городке. Впереди лежала дорога до Астрахани, твоего первого большого города, в котором ты задержишься на пять лет, чтобы окончить школу, повзрослеть и в семнадцать лет уехать из дома навсегда.

В Астрахани тебя удивят многие вещи, но более всего трамваи, река Волга и наличие большого количества родственников. Обо всём этом ты знал по рассказам, но увиденное, тем не менее, произведёт сильное впечатление.

Запылённое трамваи будут звенеть и грохотать на стыках, Волга будет плыть издалека, долго. К родственникам придётся привыкать.

Ты познакомишься ещё раз с бабой Ариной и по первому разу с дядями Петром с тётей Раисой, Никифором с тётей Ниной, Виталием с тётей Тамарой, а также с двумя кузинами по имени Светлана и Валечка и с кузеном по имени Илья.

Последний сразу поведает тебе, что в астраханском канале Кутуме водятся крокодилы, что тебя несколько смутит и сильно затруднит дальнейшее общение. Светлана окажется большой, взрослой и совсем не интересующейся сопливым кузеном, прибывшим вечерним караваном из Туркмении.

А вот с Валечкой ты подружишься на долгие годы.

Ты будешь встречаться с новой роднёй преимущественно на многочисленных днях рождения и других застольях.

Все жёны всех четверых братьев – крупные, шумные, жизнелюбивые дамы чрезвычайно весомых достоинств, любящие поесть, попить и повеселиться на всю катушку. Во время танцев тумбочка с телевизором «Рубин» отлетает в угол от одного лишь прикосновения крутого бедра, словно пёрышко. Лихая владелица бедра этого опасного столкновения даже не замечает.

Исполнение песен советских композиторов по лирическому накалу и, главное, децибелам, легко посрамило бы любой Краснознамённый ансамбль.

Твоя мама очень хочет, но не очень может петь, зато она знает все слова всех песен; пока исполнители делают мощный вдох, она скороговоркой озвучивает следующую строчку, а остальные радостно подхватывают во весь голос.

Забившаяся в угол бабушка качает головой и шепчет, судя по губам, что-то вроде «господи помилуй». Мама ядовито намекает на то, что бабушкина комната пустует, и там намного тише; бабушка делает лицо оскорблённой добродетели и продолжает укоризненно и однообразно, как китайский болванчик, качать головой. Но не уходит.

Заметив не сдающую позицию качающуюся бабушку, гости дружно желают немедленно выпить за её здоровье, она не возражает, но скорбного качания головой не прекращает. Никто этого не замечает, за исключением твоей мамы, которая в мимолётной вспышке гнева слегка выдвигает нижнюю челюсть, но тут же берёт себя в руки и задвигает её на место, тем более, что гости, наскоро закусив, уже грянули «летят утки, летят утки и два гуся, ой, кого люблю», не зная других слов, кроме этого орнитологического наблюдения и следующего за ним риторического вопроса, и им надо подсказывать.

Расходятся за полночь, обессилев. И так до следующего раза.

Ты видишь их только на этих шумных застольях. Ты не представляешь их работающими, как не представляешь любимого артиста чистящим зубы или моющим посуду.

2

В 1964-м году, когда вы переедете в Астрахань, – твоему папе стукнет тридцать пять, а выглядеть он будет, как ты сейчас понимаешь, на тридцать. Этот подтянутый, улыбчивый, загорелый папа явится в пенсионный отдел и вызовет изумлённое любопытство у старушек в очереди: а ему-то за что?

Едва успев дать ремонт потрёпанному «Двухтрубному гиганту» в компании с братом, а твоим дядей Виталием, папа улетит обратно в Туркмению за бабушкой, мамой с пятилетним Юркой и Любой с новорожденной Маринкой. Всех он должен привезти, разместить и накормить.

Пока его нет, дядя Никифор берёт тебя с собой на рыбалку в село Зеленгу. Белая, подрагивающая от скрытой мощи «Ракета» быстро разгоняется, встаёт на подводные крылья и несётся, окутанная брызгами, в которых различается радуга.

В Зеленге дядька знакомит тебя с роднёй. Ты видишь, что гостям здесь рады, что хозяева – немногословные, основательные люди. Это рыбаки, живущие непонятной для тебя жизнью и говорящие на почти непонятном для тебя языке, и это притом, что ты слушаешь их разговор внимательно, опасаясь ответить на вопрос невпопад.

Вас везут то ли на «яму», то ли на «перекат», где, как ты понимаешь, рыба и больше, и слаще. Тебе попадается упирающийся, режущий руку леской судак. Ты вытаскиваешь упрямую рыбу с острым спинным плавником и безумными глазами. Она заглотила живца так, что снять её с крючка может только дядя Никифор.

Позже обнаружится: в астраханских сёлах у нас столько родни, что разобраться в этих переплетениях решительно невозможно. Только мама в состоянии распутать эти узлы.

«Ну что ты, Аркаша. Помнишь, приезжал твой троюродный брат из Разина? Он ещё через слово «ужо» говорил? Вспомнил? Хороший мужик, спокойный. Так вот на прошлой неделе был дядька его сводной сестры».

Папа кивает, сосредоточенно уставившись в потолок, как будто именно там прорисованы сложные переплетения его родственных связей, он честно старается, но последнее замечание про сводную сестру лишает его всякой надежды, и он сдаётся.

Окончательно же он разуверится в своей способности разобраться с собственной роднёй, когда выяснится, что живущий в нашем же подъезде железнодорожный начальник Толя Чернышев есть не кто иной, как папин то ли троюродный брат, то ли двоюродный племянник.

Потом ты часто будешь наблюдать такую картину: в дверь звонят, раздаются громкие приветствия, происходят похлопывания по плечу или поцелуи, за ними следует тёплый вечер с выпивкой и закуской в виде волжских даров.

Далеко за полночь незнакомец или незнакомка шумно прощается, обещает заходить и зовёт в гости. Приглашение неизменно и с благодарностью принимается.

Когда захлопывается дверь, папа беззаботно спрашивает у мамы: «Ирка, а кто это был?» Мама терпеливо объясняет, и так до следующего визита.