Александр Анатольевич Романов
Самый последний шедевр
– Ну что, резчик, ты доволен такой реконструкцией вещей? – спросила исследовательница, когда мастер начал торопливо одеваться.
– Вполне,– ответил он и взял с платформы одну из стамесок, чтобы проверить заточку лезвия.
Инструмент оказался острым, как бритва, а сам металл очень хорошего качества.
– Во, блин, реконструкция,– тихо сказал он себе под нос. – Мне бы такие стамески при жизни…
– Ты что-то сказал?
– Да так, мысли вслух, – отмахнулся Глеб. – Говорите скорее, что вам вырезать? Только придумайте что-нибудь попроще, а то у меня мало времени. Всего то одиннадцать с половиной часов.
– Но мы ведь не знаем темпа твоей работы, – смутилась женщина, убирая с глаз длинную прядь белых волос. – Поэтому решай сам, что ты успеешь вырезать за это время.
Глеб уставился в зеркальный потолок. Он попытался представить себе какой-нибудь простой, но оригинальный образ будущего изделия. Однако перед его мысленным взором вставали только те образные идеи резных картин, композиции людей и животных, которые он не успел реализовать при жизни. Все они были довольно сложны для исполнения, и могли занять не один день работы.
Ничего нового в голову не приходило, и это было не удивительно, если верить тому, что его психоматрица содержит одни мыслеформы прошлого.
Он снова нахмурился. Получалось, что образ нового изделия может родиться только при наличии в человеческом теле души. Той божественной искры, без которой невозможно никакое разумное творчество.
– Ну, резчик, ты что-нибудь придумал? – нарушила затянувшееся молчание исследовательница древности.
– Боюсь, что нет, – отрицательно покачал он головой. – Без души не могу!…
Женщина грустно улыбнулась.
– Ты не первый так говоришь. Другие мастера прошлого, реконструированные материализатором, тоже не могли создать ничего нового. Поэтому им приходилось творить то, что они когда-то уже делали или хотели сделать при жизни. Но для нас это не принципиально.
– Ну, ладно, – усмехнулся Глеб, – мне тоже всё равно, что я вам тут оставлю. А вы уж потом не обессудьте. Правда для работы мне ещё понадобится удобный стул, небольшой верстак и мелодичная музыка, а то я гробовую тишину терпеть не могу.
– Композиции Джеймса Ласта из двадцатого века тебе подойдут? Он тоже был нами воссоздан, и за отпущенное ему время успел сыграть целый концерт. А мы всё записали.
– Отлично, – обрадовался Глеб. Это один из моих любимых композиторов.
Он сел на появившийся возле него деревянный стул с мягкой обивкой и переложил все рабочие инструменты с платформы материализатора на возникший рядом верстак, который даже имел тиски.
«– Ну, что ж, приступим», – сказал он сам себе и взял в руки брусок красного дерева.
В зале неизвестно откуда раздались мелодичные звуки флейты, и Глеб сразу узнал композицию Ласта «Одинокий пастух».
Острое лезвие большой полукруглой стамески с приятным хрустом врезалось в плотную древесину экзотической породы, по твёрдости равной берёзе. Первые стружки, упавшие на столешницу верстака, запахли чем-то пряным, как пахнут обычно специи.
Глеб втянул ноздрями знакомый запах, и его руки невольно задрожали. К горлу подкатил комок от тех чувств, эмоций и переживаний, которые нахлынули на него в этот момент. Когда-то давно он уже испытывал подобное волнение, но теперь оно было связано с другим событием.
Он снова занимался резьбой по дереву. Снова и в последний раз, отчего на сердце становилось ещё тоскливее. И у него впереди всего лишь одиннадцать часов любимой работы. Шестьсот шестьдесят минут пряного аромата древесины, смачного хруста срезаемых стружек и упругого напряжения в мышцах рук и плеч. А потом…
