Александр Алексеевич Смирнов
Русская идея. Бороться с мировым злом
В ваших руках книга, ознакомившись с которой вы узнаете: что такое русская идея, когда она появилась, как происходили её поиски в XIX–ХХ веке и почему в веке XXI эти поиски всё еще продолжаются. Автор не стал систематизировать чужие мнения или выбирать из множества наиболее понравившуюся идею.
Мы с вами пойдем иным путем: проанализировав русскую историю, найдем идейную первооснову, которая явилась основанием величайшей империи, мечтой, вдохновлявшей наш народ на великие свершения.
Кому-то может казаться, что поиски русской идеи – это нечто отвлеченное, «игра в бисер», на самом деле это не так. Мы увидим, что за видимой тканью исторических событий лежит идейный каркас, разрушение которого приводит к обрушению империй. И как минимум дважды в русской истории происходит такое обрушение, и во многом из-за проблем, возникших на идейном уровне. Мы рассмотрим этот чувствительный аспект, разобрав вкратце причины обрушения Российской империи и СССР.
Поняв эту скрытую от взоров сущность исторического бытия, можно обосновать необходимость новой идеологической конструкции, которая была бы согласна с русской идеей. Мы сравним русскую идею с идеей совокупного Запада и увидим, что сегодняшнее столкновение России и Запада – это не случайность, а обострившаяся фаза многовекового противостояния.
В четвертой части данной работы мы рассмотрим прогнозы будущего, представленные западными и российскими учеными. И мы увидим, куда движется мир. Вы узнаете про готовящийся так называемый Великий антропологический переход, ожидаемый уже в этом веке. А также поймете, какую роль в будущем человечества может сыграть русский народ, если вернется к своей миссии, своей мечте.
1. Поиск русской идеи
1.1. Начало
Что такое русская идея? Нужно ли её придумывать или она существует, даже не будучи сформулированной? Или же поиск национальной идеи является досужим увлечением узкого круга мыслителей?
Перед вами не научное исследование, а, скорее, размышление, основанное на анализе разнообразного материала: статей, книг, писем, художественных произведений. Мы не ограничимся лишь исследованием текстов, но взглянем на историю нашего государства, проанализируем некоторые важные исторические периоды.
В истории России можно выделить два глобальных периода, разделенных революцией. Они настолько различаются между собой, что, на первый взгляд, не имеют ничего общего. Однако именно наличие этих двух столь различающихся между собой периодов помогло выявить сущность русской идеи. Ведь если бы мы рассматривали какой-то один период, то сделать это было бы сложнее. Могу предположить, что именно поэтому мыслители XIX века не смогли докопаться до сути.
Изначально была идея начать работу с подборки различных высказываний известных людей о том, как они понимают русскую идею, благо высказываний на эту тему достаточно. Была также идея показать, как менялись представления о русской идее у наших политиков самого высшего ранга. Но потом было принято решение не запутывать читателя и сразу перейти к истокам, начать со времени появления этого термина, то есть с XIX века, рассмотрев высказывания известных мыслителей, писавших о русской идее.
Но ведь русская идея не возникла в момент ее первого упоминания. Она, очевидно, существовала и раньше. Чтобы это доказать или опровергнуть, нам придется погрузиться в историю. Начнем с XV века. Углубляться ещё дальше в историю, в домонгольский период, мы не станем, ограничившись лишь кратким упоминанием истории возникновения Руси, крещения, периода раздробленности и начала новой сборки. Во-первых, потому, что данных о раннем периоде истории, которые помогли бы нам в нашем исследовании, сохранилось немного. Во-вторых, и такой уровень погружения уже позволит нам сделать интересные выводы.
Потом мы вернемся в XIX век, изучим переломный момент русской истории и попытаемся понять, что привело Российскую империю к обрушению.
На всем протяжении исследования будет много цитат. Может показаться, что в книге слишком много Достоевского. Ничего не мог с собой поделать. Федор Михайлович – гениальный мыслитель, много понимавший, глубоко чувствовавший и многое предсказавший.
Анализируя советский период, будем часто обращаться к крайне интересной, хоть и неоднозначной, работе русского философа Н. А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». Не всё сказанное Бердяевым можно принять, тем не менее им вскрыто много интереснейших аспектов коммунизма, народного русского характера, русской исторической судьбы.
Забегая вперед, считаю нужным сказать, что мы с вами увидим: в чем заключается сущность русской идеи, а также поймем, что для её «активации», для того чтобы она начала действовать, ей необходимо облечься в какую-то идеологическую форму. Большинство исследователей не смогли разглядеть саму русскую идею именно потому, что она всегда пребывает как бы в «обертке» некоей идеологической формы. И тогда как русская идея на протяжении веков остается неизменной, «обертка» может меняться. И эта скрытость, неочевидность русской идеи не позволила тем же мыслителям XIX века доискаться её сути. Поэтому существует огромное количество разных мнений, и тема остается актуальной до сих пор.
Первые упоминания
Впервые о русской идее заговорили в XIX веке. Федор Михайлович Достоевский упоминает русскую идею в письме к А. Н. Майкову 18 января 1856 г.: «Я говорю о патриотизме, об русской идее, о чувстве долга, чести национальной. <…> Вполне разделяю с Вами патриотическое чувство нравственного освобождения славян. Это роль России, благородной, великой России, святой нашей матери. <…> Да! Разделяю с Вами идею, что Европу и назначение ее окончит Россия. Для меня это давно было ясно». [1]
Другой раз Достоевский использовал данный термин в 1861 году: «Мы знаем, что не отгородимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы предугадываем, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях». [2]
Мы видим, что писатель говорит не только о русской идее, но и об идеях других национальностей Европы. А также о том, что русская идея может стать синтезом идей европейских национальностей. Пока просто отметим следующее: в XIX веке не только русский народ был озабочен поиском собственной национальной идеи.
Об этом, безусловно, размышлял не один только Федор Михайлович. Исследователи отмечают всплеск русского национального самосознания, начиная с 30-х – 40-х годов XIX века. Появились работы П. Чаадаева, А. Хомякова, К. Аксакова, В. Белинского, И. Киреевского, А. Герцена, Н. Чернышевского. Правда, зачастую можно говорить о самых общих размышлениях. Происходит, как бы сказать, формулирование проблемы. Русская интеллектуальная мысль разделяется на сторонников русского и европейского взглядов, появляются славянофилы и западники.
Русский менталитет зачастую не может согласиться с европейскими мыслителями, западным подходом к решению тех или иных вопросов. Различие русского и немецкого подходов в решении вопроса объединения нации мы можем видеть в стихотворении Фёдора Тютчева, оппонирующего немецкому канцлеру Отто фон Бисмарку:
«Из переполненной Господним гневом чаши
Кровь льется через край, и Запад тонет в ней.
Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши! —
Славянский мир, сомкнись тесней…
«Единство, – возвестил оракул наших дней, —
Быть может спаяно железом лишь и кровью…»
Но мы попробуем спаять его любовью, —
А там увидим, что прочней…» (Сентябрь 1870)
Тютчев, сославшись на известное выражение Бисмарка, считавшего, что нация может быть объединена «железом и кровью», говорит об актуальном для русских мыслителей XIX века так называемом «Славянском вопросе» или объединении славянских племен. И если германский подход заключается в использовании силы оружия, то русский идеал, озвученный Федором Тютчевым, есть идеал христианской любви.
Немецкая философская мысль в XIX веке оказывала огромное влияние на русскую интеллигенцию. Потому важно понимать, что происходило в это время в Германии, в каком направлении развивалась германская мысль.
Предыстория
В это время на месте современной Германии существовало более 30 государств, объединенных в так называемый Германский союз: одна империя – Австрийская; пять королевств: Пруссия, Саксония, Бавария, Ганновер, Вюртемберг; герцогства и княжества, а также четыре города-республики: Франкфурт, Гамбург, Бремен и Любек.
Германия выглядела как Русь периода раздробленности (XII–XV веков). Немецкий поэт и публицист Э. М. Арндт (1769–1860) писал в начале XIX века: «Что ты такое и где ты? Я ищу тебя и не нахожу… Германии нет, мы, немцы – ничто; знают лишь тюрингцев и вестфальцев, жителей Померании и баварцев… о немцах, о Германии не слышно ни слова».
Так называемый «Германский вопрос» – проблема политического статуса и границ Германии – становится одной из важнейших европейских геополитических проблем XIX–XX веков. Возникает немецкий национализм, идея исключительности германской нации.
Фридрих Людвиг Ян (1778–1852), современник Арндта, утверждал, что только греки и немцы являются исключительными народами. Он же пишет о чистоте крови, мечтает о единой Германии, во главе которой должен стоять лидер (der führer), при этом «народ должен почитать вождя как спасителя и доверяться ему». По его мнению, новая Германия обязана исповедовать исключительно немецкую культуру, обычаи и даже иметь собственный календарь. Он предлагает все имена иностранного происхождения заменить исконно германскими. Вскоре последователи Яна переходят к практическим действиям. В октябре 1817 года они показательно сжигают книги и предметы, признанные антинациональными. Впервые поднимается трехцветное знамя современной Германии.
Фридрих Ян произносит: «То, что не излечит железо, будет излечено кровью», переиначив слова Гиппократа: «Что не лечит лекарство, лечит железо, что не лечит железо, лечит огонь». Позже эту мысль мы встретим уже у Бисмарка: «Великие вопросы эпохи решаются не мнением большинства и либеральной болтовней в парламенте, а железом и кровью».
В 1875 году немецкий профессор-востоковед Пауль де Лагард говорит о том, что границы германского государства должны простираться на западе от Люксембурга до Бельфора, на востоке от Немана до древних готских земель Причерноморья, на юге с выходом к Адриатическому морю и с потенциалом расширения в Малую Азию. [3]
Рождается понятие: «жизненное пространство на Востоке», под которым понимаются славянские земли, должные, по мысли немцев, послужить делу расширения великой Германии. А вслед за этим рождается концепция германской экспансии: «Натиск на Восток» (Drang nach Osten).
В этой атмосфере формируется философия Ф. Ницше (1844–1900), воспевающая сверхчеловека, культ силы и относящаяся с презрением к христианству. Ницше говорит о том, что ХХ век станет веком борьбы за господство над миром.
Ф. Ницше: «Время мелкой политики прошло: уже грядущее столетие несет с собою борьбу за господство над всем земным шаром, – понуждение к великой политике». [4]
В 1871 году земли Германского союза объединяются в Германскую империю – второй рейх, просуществовавший до 1918 года.
Российская интеллигенция внимательно наблюдала за всеми движениями немецкой мысли, как, впрочем, и за европейской политикой, желая быть в курсе всех новомодных веяний и движений «передовой европейской мысли». Поэтому возникновение немецкого национализма, появление идеи превосходства немецкой нации не могло остаться незамеченным в России.
В 1877 году Достоевский пишет о немецкой «гордой идее»: «Германец, верящий слепо, что в нем лишь обновление человечества, а не в цивилизации католической. Во всю историю свою он только и грезил, только и жаждал объединения своего для провозглашения своей гордой идеи, <….> германец уверен уже в своем торжестве всецело и в том, что никто не может стать вместо него во главе мира и его возрождения. Верит он этому гордо и неуклонно; верит, что выше германского духа и слова нет иного в мире, и что Германия лишь одна может изречь его. Ему смешно даже предположить, что есть хоть что-нибудь в мире, даже в зародыше только, что могло бы заключать в себе хоть что-нибудь такое, чего бы не могла заключать в себе предназначенная к руководству мира Германия. <….> Но с недавних пор он уже начинает коситься на славян весьма подозрительно. Хоть ему и до сих пор смешно предположить, что у них могут быть тоже какие-нибудь цель и идея, какая-то там надежда тоже „сказать что-то миру“». [5]
Русские мыслители были прекрасно осведомлены о европейских исканиях. А некоторые современные исследователи полагают, что сами поиски русской идеи явились своеобразным ответом на интеллектуальный вызов европейской философии. Вот что, например, пишет по этому поводу кандидат исторических наук Томского ГУ С. А. Шпагин: «Методологические основы для новых философско-исторических поисков русской духовной элиты заложила немецкая классическая философия. Именно немецкие философы-романтики впервые избрали категорию „национальной идеи“ как критерий уровня развитости культуры того или иного народа. Для того чтобы доказать свое право на место в истории, Россия в представлении идеалистов-романтиков должна была, как и другие страны, предъявить оригинальную национальную идею». [6]
В XIX веке русская национальная идея так и не была сформулирована. По многим причинам. Однако ценно уже само по себе то, что такие поиски начались. Была предпринята попытка найти сокровенный смысл русской истории. Мыслители, писатели, философы размышляют о «русском пути», решении так называемого «Славянского вопроса» – возможности единения славянских народов – и о том, «какое слово может сказать миру русский народ» (Ф. М. Достоевский).
Однако, если сравнивать с Германией, наши поиски собственной национальной идеи все же более философские, не такие животрепещущие и не требующие немедленного решения.
Возможно, одним из основных результатов начавшегося осмысления явилось понимание инаковости русского исторического пути, разность русского и европейского подходов в политике, различие русской и европейской ментальности. И рассмотренное нами выше стихотворение Ф. Тютчева прекрасно показывает различие русского и немецкого взглядов. Поэт пишет о желании сохранять христианский подход в отношениях между народами. Культу силы первого языческого Рима Ф. Тютчев противопоставляет христианские идеалы Византии, Рима второго.
Но к каким выводам всё-таки пришли интеллектуалы XIX века? В чем они видели русскую идею: в сохранении православной веры, решении славянского вопроса, синтезе европейских идей или в чем-то ином?
В XIX веке едва ли не больше остальных отечественных мыслителей о русской идее размышлял Ф. М. Достоевский. Поэтому в следующей главе мы рассмотрим его взгляды.
Источники
[1] Достоевский Ф. М. (1821–1881). [Сочинения] Т. 28, кн. 1. Письма Достоевского/ Г. М. Фридлендер; Письма [1832–1859] – С 208 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl01005431140?page=204
[2] Достоевский Ф. М. Объявление о подписке на журнал «Время» на 1861 г. // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т.18. С.37. (Цит. по: Гулыга А. В. Русская идея и ее творцы, Эксмо 2003. С.13).
[3] Цитата из главы «Фёлькише бевегунг»; Uwe Puschner: Die völkische Bewegung im wilhelminischen Kaiserreich, Дармштадт 2001, ISBN 3–534–15052-X https://ru.wikipedia.org/wiki/ Жизненное_пространство_на_Востоке
[4] Ф Ницше. По ту сторону добра и зла. Прелюдии к философии будущего. Перевод Н. Полилова СПБ 1905 С.198 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl01003728982?page=101
[5] Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского, Том Двенадцатый, Дневник писателя 1877, январь СПБ 1883, C.8 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl02000000532?page=10
[6] Шпагин Сергей Александрович «Ранние славянофилы: у истоков «русской идеи», М., 1997 С.11 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl01000770844?page=11
1.2. Русская идея в произведениях Достоевского
Попытки осмысления исторического предназначения русского народа встречаются уже в самых ранних сохранившихся письменных источниках. О судьбе народа, о смысле существования Руси размышляли многие великие писатели, начиная со времен «Слова о Законе и Благодати» митрополита Иллариона (XI в.)
А. С. Пушкин, которого Достоевский называл главным славянофилом России, так писал о своеобразии национальной литературы:
«Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу». [1]
Вслед за Пушкиным Н. В. Гоголь пишет о России как о символической «птице-тройке». Размышления о судьбе России привели к возникновению трех основных направлений: западнического, славянофильского и консервативного, интенсивно развивавшихся в течение всего XIX века. В этом отношении интересны философско-публицистические труды Чаадаева П. Я., Белинского В. Г., Хомякова А. С., Грановского Т. Н., Киреевского И. В., Аксакова И.С и К.С, Данилевского Н. Я., Герцена А. И., Лаврова П. Л., Каткова М. Н., Победоносцева К. П. и др.
Однако мы ограничимся знакомством с трудами Федора Михайловича Достоевского, впервые использовавшего термин «русская идея» и много писавшего о судьбах русского народа.
Интеллектуальные и творческие искания гениального писателя и мыслителя отражены в его произведениях. И здесь следует особо отметить «Дневник писателя», ставший интереснейшим явлением русской литературы. В Дневнике Достоевский излагает свои размышления о русской душе, истории, геополитике, пытается определить, в том числе, и русскую идею.
Но и в других его произведениях мы встретим размышления писателя по поводу судеб русского народа и предназначения России. Знаток человеческих душ, он многое предвидел. Что-то из предсказанного им уже исполнилось, а что-то еще ждет своего времени. Будучи человеком верующим Достоевский, всё рассматривает через призму православного христианства.
В романе «Идиот» (время написания: 1867–1869 гг.) автор устами главного героя говорит о необходимости явить Европе Христа, Которого Европа потеряла, Которого она не знает. Атеизм и социализм называет порождением католицизма, его лжи, пустоты и духовного обнищания:
«Римский католицизм верует, что без всемирной государственной власти церковь не устоит на земле, и кричит: „Non possumus!“ [Не можем! Лат.] По-моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нем всё подчинено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор всё так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму? Атеизм от них вышел, из самого римского католичества! Атеизм прежде всего с них самих начался: могли ли они веровать себе сами? Он укрепился из отвращения к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного!» [2]
«Католичество римское даже хуже самого атеизма, таково мое мнение! Да! таково мое мнение! Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! Это мое личное и давнишнее убеждение, и оно меня самого измучило…» [3]
В цитате, приведенной ниже, мы снова видим отсыл к фразе немецкого «железного канцлера» об объединении через насилие – «железо и кровь».
«Ведь и социализм – порождение католичества и католической сущности! Он тоже, как и брат его атеизм, вышел из отчаяния, в противоположность католичеству в смысле нравственном, чтобы заменить собой потерянную нравственную власть религии, чтоб утолить жажду духовную возжаждавшего человечества и спасти его не Христом, а тоже насилием! Это тоже свобода чрез насилие, это тоже объединение чрез меч и кровь! «Не смей веровать в Бога, не смей иметь собственности, не смей иметь личности <….> И не думайте, чтобы это было все так невинно и бесстрашно для нас; о, нам нужен отпор, и скорый, скорый! Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, которого мы сохранили и которого они и не знали! Не рабски попадаясь на крючок иезуитам, а нашу русскую цивилизацию им неся…» [4]
Герой Достоевского говорит о социализме, который, по его мнению, хоть и является порождением жажды духовной и отчаяния, зиждется на вере в действенную силу насилия, и в этом сходен с немецким национализмом. В период написания романа (1867–1869 гг.) Достоевский смотрит на европейский социализм как на гибельный путь, от которого Россия может спасти Европу. В последнем романе великого писателя слышны уже другие нотки: как будто бы у писателя меняется взгляд на социализм, а вернее, проскальзывает мысль о возможности облагородить его христианской духовностью, впрочем, это прозвучит лишь намеком. Подробнее рассмотрим это в следующей главе.
Вдумчивому и внимательному читателю становится понятно, что для Достоевского Западная идея – в самом широком понимании – связана с языческой Римской империей. Именно языческий Рим как центр силы и власти стал для Запада потерянным идеалом, который Запад стремится воссоздать в той или иной форме. И даже католичество несет на себе отпечаток этой мечты, этого Западного идеала.
По сути своей Западная идея – есть стремление к всемирной власти. В XIX веке эта мысль прозвучала в Германии, а в XX веке о национальной исключительности и своем «праве» контролировать весь мир говорят англосаксонские идеологи США.
Западный мир влюблен в языческий Рим, ставший олицетворением силы, закона, порядка и власти над окружающими народами. Не забудем, что в языческом Риме все жители делились на «сорта»: патрициев, плебеев, римских граждан, латинян, перегринов (неграждан), дедитициев (бесправных) и рабов.
Западная идея понятна, но она органически неприемлема русскому человеку, ищущему духовности, высшего идеала. Поэтому некоторые пытаются найти «крепкий берег» вне отечества, и не находят, исступленно кидаясь в крайности:
«И не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в Бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! Отчего это, отчего разом такое исступление? ….Оттого, что он отечество нашел, которое здесь просмотрел… из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда ее и не знали!» [5]
Русские никогда не отворачивались от Запада, который видит в нас лишь варваров и ждет насилия, поскольку судит по себе:
«Они ждут от нас одного лишь меча, меча и насилия, потому что они представить себе нас не могут, судя по себе, без варварства». [6]
Федор Михайлович подмечает важную черту русского человека, которую он назвал духовной жаждой, порой принимающей причудливые формы, переходя даже в атеизм:
«Не из одного ведь тщеславия, не всё ведь от одних скверных тщеславных чувств происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной…. Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, легче, чем всем остальным во всем мире! И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак и не замечая, что уверовали в нуль. Такова наша жажда!» [7]
«Откройте русскому человеку русский Свет, дайте отыскать ему это золото, это сокровище, сокрытое от него в земле! Покажите ему в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, русским Богом и Христом, и увидите, какой исполин могучий и правдивый, мудрый и кроткий вырастет пред изумленным миром». [8]
Какие удивительные слова о русской исторической судьбе, поиске правды, который может привести русского человека как к богоборческому атеизму, так и к святости.
В письме цесаревичу Александру (10.02.1873 г.) по поводу романа «Бесы» Достоевский написал:
«…ибо, раз с гордостию назвав себя европейцами, мы тем самым отреклись быть русскими. В смущении и страхе перед тем, что мы так далеко отстали от Европы в умственном и научном развитии, мы забыли, что сами, в глубине и задачах русского духа, заключаем в себе, как русские, способность, может быть, принести новый свет миру, при условии самобытности нашего развития. Мы забыли, в восторге от собственного унижения нашего, непреложнейший закон исторический, состоящий в том, что без подобного высокомерия о собственном мировом значении, как нации, никогда мы не можем быть великою нациею и оставить по себе хоть что-нибудь самобытное для пользы всего человечества. Мы забыли, что все великие нации тем и проявили свои великие силы, что были так „высокомерны“ в своем самомнении и тем-то именно и пригодились миру, тем-то и внесли в него каждая хоть один луч света, что оставались сами гордо и неуклонно всегда и высокомерно самостоятельными». [9]
Здесь прозвучала важная мысль: нация, желающая сказать свое слово миру, – сделать самобытный вклад «для пользы всего человечества», – должна ощущать «собственное мировое значение».
По мысли писателя, следуя в фарватере Европы, и не имея идейной дерзости (веры в собственное мировое значение), мы рискуем потерять себя, не дав миру чего-то важного, не раскрыв «свои великие силы». А значит важно сохранить свою самобытность, иметь дерзновение, и веру в собственное мировое значение. И все это нужно не для эгоистического самолюбования, но для того, чтобы привнести нечто новое («хоть бы даже некий лучик света»).
Итак, появляются общие контуры русской идеи, которая должна иметь мировое значение и иметь целью пользу всего человечества!
Много раз Достоевский говорит, что Россия может дать нечто важное миру. Прежде всего, потому, что русский народ сохранил потерянное западным миром: «нашего Христа». По мысли писателя, западная католическая церковь, исказив христово учение, направила западный мир по гибельному пути. И это путь, ни много ни мало, антихристианский.
В легенде о великом инквизиторе Достоевский полнее раскрыл эту мысль, показав, что католичество, а если смотреть более широко, весь западный мир, стремится к мировой власти, мировому господству.
Инквизитор говорит Христу, что на самом деле, они уже служат другому, и что у людей нужно отнять свободу ради их же счастья. Ибо свобода невыносима для слабого, порочного, бунтующего и неразумного человеческого существа.
Эта легенда стала удивительным пророчеством о том пути, по которому движется Запад. Падшее человеческое естество требует либо преображения (восхождения), либо тотального контроля. И великий инквизитор сообщает нам о своем выборе, а точнее, о своем глубоком убеждении, что свобода человеку не нужна вообще. Как говорит он Христу, человек сам откажется от нее ради хлеба, зрелищ, а также возможности предаваться греху! И эту возможность инквизитор обещает предоставлять в виде награды. Ибо человек слаб! И только так, по его мнению, можно сделать человека по-настоящему счастливым!
Что это как ни пророчество о настоящем? Будто газету читаешь, настолько написанное актуально сегодня!
«…лишь советы великого страшного духа могли бы хоть сколько-нибудь устроить в сносном порядке малосильных бунтовщиков, „недоделанные пробные существа, созданные в насмешку“. И <….> он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми». [10]
Какое нелепое, рабское, инфантильное человечество рисует инквизитор в финале! И человеческое ли это общество? Что это за существа, обретшие в итоге некое мифическое счастье несвободы? Люди ли это? Какое новое невиданное рабство пророчески описывает Достоевский?
«Но стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. <….> И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей – всё судя по их послушанию – и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести – всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного». [11]
Изгнание Христа из жизни низводит человека, разрушает человеческую цивилизацию. Достоевский справедливо обвинил в этом католичество, исказившее христианское учение и ставшее причиной возникновения социализма и атеизма. Для Федора Михайловича, католицизм – это антихристианство.
Сознательно ли нет, Достоевский описал будущее, создающееся сегодня идейными наследниками великого инквизитора, служащими Духу лжи и смерти, теми, кто с христианством не имеет даже формальных связей, ибо сегодня не Ватикан задает мировые тренды.
Мы, живущие в XXI веке, можем своими глазами наблюдать становление мира, описанного Достоевским, мира тотальной несвободы. И уже не католичество стоит во главе этого, а нечто более темное и зловещее.
