Александр Алексеевич Богданов
Сувенирчик

– Клеточкину-шаромыжнику наплевать!.. Живет он припеваючи, как хочет, волосы поповские отпустил, никакого начальства знать не знает, в посты скоромное жрет… А ведь ты, Веня, учитель… Сохрани, господи, не вышло бы чего?..

– Пустяки, мамурочка, – стараясь казаться спокойным отвечал Сувенирчик.

Матушка только ради любви к нему сделала уступку: без страха она не могла смотреть на портрет. В жизни она всегда и всего боялась: будучи еще девочкой, боялась школьного учителя, уличных мальчишек, строптивого отца – заштатного псаломщика; когда вышла замуж, боялась мужа – мелкого писца в конторе нотариуса, боялась знакомых, чтобы не осудили за что-нибудь, незнакомых – как бы случайно не обидели и не толкнули на улице, особенно же питала страх к полиции и ворам. Портрет не давал ей покоя. Казалось, он смотрел со стены преследующими строгими глазами и пророчил какие-то беды. Матушка, сгорбившись, ходила по комнатам и шептала:

– Господи, сохрани, помилуй и спаси!..

А по ночам она вставала и прислушивалась. Все ей чудилось, что вот-вот брякнет щеколдой в сенях и раздастся стук в дверь: нагрянула тайная полиция…

III

Дни «свободы» прошли так же неожиданно, как и пришли. Наступили крутые времена. Сувенирчик узнал о происшедшей перемене от заведующего школой, который сообщил ему, что уволены за участие в союзе две учительницы.

Домой Сувенирчик возвратился встревоженный и хмурый. А вечером он и матушка устроили продолжительный семейный совет. Припоминали все, что было сделано предосудительного. И грехов оказалось немало: посещение учительских собраний, вечера с пением у Клеточкина, портрет Чернышевского.

Матушка ахала и качала головой.

– Вот упреждала тебя, Веня, что толку не будет из ваших собраний… Так это и есть… Недаром говорят – старые люди прозорливые…

Сувенир виновато смотрел в пол и ничего не возражал.

– Вот теперь портрет тот самый… Куды его девать?.. В печке нешто спалить?..

– Неловко будет, мамурочка, – робко протестовал Сувенирчик. – Перед товарищами неловко… Все говорят, что не надолго эта самая, как ее называют, реакция… Опять свободные времена настанут…

– Перед кем это неловко-то? – настаивала матушка… Уж не перед Клеточкиным ли? Наплюнь ты, Веня, на них на всех… Послушай меня… Все по-старому будет… Выдумали там какую-то, как бишь ее, по-вашему, по-ученому, и не выговоришь, вроде дифтерита…

– Реакцию, мамурочка…

– Ревакцию… Глупость все это одна и ничего больше…

Спорили тихо и осторожно, точно боялись, что и стены подслушают разговор. Матушка, сознавая свою правоту, говорила авторитетно и строго… В конце концов согласились отдать портрет на сохранение знакомой Марье Васильевне Спандиковой, кассирше аптекарского магазина, сироте, жившей скромно, как отшельница, и прозванной «Божьей коровкой».