Александр Зиновьев
Несостоявшийся проект (сборник)
Нужны были идеологические тексты, с которыми можно было бы уверенно, настойчиво и систематично обращаться к массам. Главной проблемой стало не развитие марксизма как явления отвлеченной философской культуры, а отыскание наиболее простого способа сочинения марксистскообразных фраз, речей, лозунгов, статей, книг. Надо было занизить уровень исторически данного марксизма так, чтобы он стал идеологией интеллектуально примитивного и плохо образованного большинства населения. Занижая и вульгаризируя марксизм, сталинисты тем самым вышелушивали из него рациональное ядро, единственно стоящее, что в нем вообще было.
Пусть читатель обратит внимание на тот идеологический хаос, какой имеет место в сегодняшней России, на бесплодные поиски некоей «национальной идеи», бесконечные жалобы на отсутствие эффективной идеологии! А ведь образовательный уровень населения неизмеримо выше, чем был в начале сталинской эпохи, в поиски идеологии вовлечены огромные интеллектуальные силы, за плечами опыт по этой части многих десятков лет мирового прогресса! А результат – ноль. Чтобы по достоинству оценить сталинизм в этом плане, достаточно сравнить те времена с нынешними. Конечно, марксизм со временем стал предметом насмешек. Но это случилось через несколько десятков лет, причем в сравнительно узких кругах интеллектуалов, когда сталинская идеологическая революция уже выполнила свою великую историческую миссию. И советская идеология, родившаяся в сталинские годы, не умерла своей смертью, а была просто отброшена в результате антикоммунистического переворота. То идеологическое состояние, которое пришло ей на смену, явилось колоссальной духовной деградацией России.
Идеология вместо религии. Общеизвестно, какая настойчивая и ожесточенная борьба против религии и церкви велась в Советском Союзе после революции. Почему? По меньшей мере наивно рассматривать это просто как проявление беспричинной злобности, глупости и прочих отрицательных качеств деятелей революции и строителей нового общества. Причины для этого были, причем самые глубокие и серьезные с точки зрения хода истории. Это была не криминальная операция группы злодеев, а грандиозный исторический процесс. Указать на эти причины не значит оправдать историю. История не нуждается ни в каком оправдании. Она проходит, игнорируя всякие морализаторские оценки ее событий и результатов. И нам остается лишь ломать голову над тем, как и почему это случилось.
Было бы также недостаточно объяснять эту борьбу против религии и церкви тем, что последняя оказалась на стороне контрреволюции и что вожди революции организовали эту борьбу в угоду марксистской доктрине относительно религии. На религию и церковь действительно были обрушены репрессии сверху. Марксистская доктрина, несомненно, сыграла какую-то роль в деятельности отдельных людей. Но дело не столько в этом и даже в каком-то смысле совсем не в этом. Это лишь поверхность исторического процесса, его пена, а не глубинный поток. Дело тут главным образом в том, что массы населения, совершенно незнакомые с марксистской или иной доктриной, сами с ликованием ринулись в безбожие как в новую религию, сулившую им рай на земле и в ближайшем будущем. Более того, они ринулись в безбожие даже не ради этого рая, в который они в глубине души никогда не верили, а ради самого безбожия как такового. Это была трагедия для многих людей. Но для еще большего числа людей это был беспрецедентный в истории человечества праздник освобождения от пут религии. Какую бы великую историческую роль религия ни играла, она играла эту роль, накладывая на людей тяжелые обязательства и ограничения на их поведение. Религия действительно давала людям то, на что она и претендовала, но она при этом взваливала на людей тяжелый груз и служила средством их порабощения. Подобно тому, как многомиллионные массы населения в революцию и в Гражданскую войну сбросили путы социального гнета, игнорируя все их позитивное значение и не имея ни малейшего представления о том социальном закрепощении, которое их ожидало в будущем, они в последующий мирный период сбросили путы религиозного духовного гнета, даже не подозревая о том, какого рода духовное закрепощение идет ему на смену. Новое закрепощение приходило к ним прежде всего как освобождение от старого, которое, согласно законам массовой психологии, воспринимается как наихудшее. Массы населения сами шли навстречу насилию и обману сверху. Они стимулировали его, становились его носителями и исполнителями. Без поддержки населения власти не смогли бы добиться такой блистательной и стремительной победы над религией, прораставшей в душах людей в течение многих столетий. Репрессии и обман «сверху» означали в тех условиях организацию самих масс на эти репрессии и этот обман.
Но это было не только насилие и самонасилие, не только обман и самообман. Чтобы новое общество, рожденное революцией, выжило и укрепилось, ему необходимо было определенным образом перевоспитать и воспитать многомиллионные массы населения, породить многие миллионы более или менее образованных людей, способных хотя бы на самом минимальном уровне выполнять бесчисленные и разнообразные функции в обществе, начиная от простых рабочих и кончая государственными руководителями всех рангов и профилей. Коммунистическая идеология должна была в этом беспрецедентном в истории социальном, культурном и духовном перевороте сыграть решающую роль. Религия и церковь, доставшиеся в наследство от прошлого, разрушенного революцией социального устройства, встали на пути этого переворота как одно из главных препятствий. Началась битва за души и умы масс населения. Коммунистическая идеология должна была занять в обществе то место, какое до революции занимала религия, причем всемерно и всесторонне расширить и усилить эту роль.
Сталинская национальная политика. Одной из многочисленных несправедливостей в оценке Сталина и сталинизма является то, что на них сваливают вину и за те национальные проблемы, которые возникли в результате разгрома советского блока, Советского Союза и советского (коммунистического) социального строя в странах этого региона. А между тем именно в сталинские годы имело место наилучшее решение национальных проблем из всего того, что было известно в истории человечества. Именно в сталинские годы началось формирование новой, наднациональной и действительно братской (по установкам и в главной тенденции) человеческой общности. Сейчас, когда сталинская эпоха стала достоянием истории, важнее не выискивать недостатки ее, а подчеркивать достигнутые на самом деле успехи интернационализма. Я не имею возможности в этой статье останавливаться на данной теме. Замечу лишь одно: для моего поколения, сформировавшегося в довоенные годы, национальные проблемы считались решенными. Они стали искусственно раздуваться и провоцироваться в послесталинские годы как одно из средств «холодной войны» Запада против нашей страны.
Сталин и международный коммунизм. Тема международной роли Сталина и сталинизма точно так же выходит за рамки цели моей статьи. Ограничусь лишь кратким замечанием. Сталин начал свою великую миссию по построению реального коммунистического общества с решительного отрицания общепринятой догмы классического марксизма, будто коммунизм можно построить только во многих передовых западных странах одновременно и с провозглашения лозунга построения коммунизма в одной отдельно взятой стране. И это намерение он осуществил. Более того, он сознательно встал на путь использования достижений коммунизма в одной стране для распространения его по всей планете. К концу сталинского правления коммунизм действительно начал стремительно завоевывать планету. Лозунг коммунизма как светлого будущего всего человечества выглядел как никогда реальным. И как бы мы ни относились к коммунизму и к Сталину, бесспорным остается тот факт, что никакой другой политический деятель в истории не добивался такого успеха, как Сталин. И ненависть к нему до сих пор не угасает не столько из-за причиненного им зла (многие в этом отношении превзошли его), сколько из-за этого его беспримерного личного успеха.
Триумф сталинизма. Война 1941–1945 годов против гитлеровской Германии была величайшим испытанием для сталинизма и лично для самого Сталина. И надо признать как бесспорный факт, что они это испытание выдержали: величайшая в истории человечества война против сильнейшего и страшнейшего в военном и во всех прочих аспектах врага завершилась триумфальной победой нашей страны, причем главными факторами победы явились, во-первых, коммунистический социальный строй, установившийся в нашей стране в результате Октябрьской революции 1917 года, и, во-вторых, сталинизм как строитель этого строя и лично Сталин как руководитель этого строительства и как организатор жизни страны в военные годы и Главнокомандующий вооруженными силами страны.
Казалось, что все баталии Наполеона в совокупности ничто в сравнении с этой баталией Сталина. Наполеон в конечном итоге был разгромлен, а Сталин одержал триумфальную победу, причем вопреки всем прогнозам тех лет, предрекавшим скорую победу Гитлеру. Казалось, что победителя не судят. Но в отношении Сталина все делается наоборот: тьма пигмеев всех сортов прилагает титанические усилия к тому, чтобы сфальсифицировать историю и украсть это великое историческое деяние у Сталина и сталинизма. К стыду своему должен признаться, что я отдал дань такому отношению к Сталину как к руководителю страны в годы подготовки к войне и в годы войны, когда был антисталинистом и очевидцем событий тех лет. Прошло много лет учебы, исследований и размышлений, прежде чем на вопрос «А как бы поступал ты сам, окажись на месте Сталина?», я ответил себе: «Я не смог бы поступать лучше, чем Сталин».
И что только не инкриминируют Сталину в связи с войной! Послушать этих «стратегов» (о них поэт еще в XIX веке сказал: «Каждый мнит себя стратегом, глядя бой со стороны»), так глупее, трусливее и т. п. человека на вершине власти, чем Сталин в те годы, не придумаешь. Сталин якобы не готовил страну к войне. На самом деле Сталин с первых дней пребывания у власти знал, что нам нападения со стороны Запада не избежать. А с приходом Гитлера к власти в Германии знал, что воевать нам придется именно с немцами. Даже мы, школьники тех лет, знали это как аксиому. А Сталин не просто предвидел это, он готовил страну к войне. Но одно дело – организовать и мобилизовать наличные ресурсы с целью подготовиться к войне. И другое дело – создать эти ресурсы. А чтобы создать их в условиях страны тех лет, нужна была индустриализация, а для индустриализации нужна была коллективизация сельского хозяйства, нужна была культурная и идеологическая революция, нужно было образование населения и многое другое. И все это требовало титанических усилий в течение многих лет. Я сомневаюсь в том, что какое-то другое руководство страны, отличное от сталинского, справилось бы с этой задачей. Сталинское справилось.
Стало буквально штампом приписывать Сталину, будто он прозевал начало войны, не поверил донесениям разведки, будто поверил Гитлеру и т. п. Я не знаю, чего больше в такого рода утверждениях – интеллектуального идиотизма или умышленной подлости. Сталин готовил страну к войне. Но далеко не все зависело от него. Мы просто не успевали как следует подготовиться. Да и западные стратеги, манипулировавшие Гитлером, как и сам Гитлер, были не дураки. Им нужно было разгромить Советский Союз, напав на него раньше, чем он подготовится лучше к отражению нападения. Это все банально. Неужели один из самых выдающихся политических стратегов в истории человечества не понимал таких банальностей? Понимал. Но он к тому же участвовал в мировой стратегической «игре», стремился любой ценой отсрочить начало войны. Допустим, он в этом шаге истории проиграл. Зато он с лихвой компенсировал неудачу в других шагах. История ведь не остановилась на этом.
На Сталина сваливают вину за поражения Советской Армии в начале войны и за многое другое. Не буду утруждать читателя анализом такого рода явлений. Сформулирую лишь мой общий вывод. Я убежден в том, что в понимании совокупной ситуации на планете в годы Второй мировой войны, включая как часть войну Советского Союза против Германии, Сталин был на голову выше всех крупнейших политиков, теоретиков и полководцев, так или иначе вовлеченных в войну. Было бы преувеличением утверждать, будто Сталин все предвидел и планировал в ходе войны. Конечно, было и предвидение, было и планирование. Но не меньше было и непредвиденного, непланируемого и нежелательного. Это очевидно. Но важно тут другое: Сталин правильно оценивал происходившее и использовал в интересах победы даже наши тяжелые поражения. Он мыслил и поступал, можно сказать, по-кутузовски. И это была военная стратегия, наиболее адекватная реальным и конкретным, а не воображаемым условиям тех лет. Если даже допустить, что Сталин поддался на гитлеровский обман в начале войны (во что я не могу поверить), то он блестяще использовал факт гитлеровской агрессии для привлечения на свою сторону мирового общественного мнения, что сыграло свою роль в расколе Запада и образовании антигитлеровской коалиции. Нечто подобное имело место и в других тяжелых для нашей страны ситуациях.
Заслуги Сталина в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов настолько значительны и бесспорны, что было бы проявлением элементарной исторической справедливости вернуть имя Сталина городу на Волге, где произошла важнейшая битва войны. Пятидесятилетие со дня смерти Сталина подходящий повод для этого.
Сталин и Гитлер. Один из способов фальсификации и дискредитации Сталина и сталинизма – отождествление их с Гитлером и соответственно с немецким нацизмом. То, что между этими явлениями имеет место сходство, не дает оснований для их отождествления. На таком основании можно обвинить в сталинизме и Брежнева, и Горбачева, и Ельцина, и Путина, и Буша и многих других. Конечно, тут влияние было. Но влияние Сталина на Гитлера было большее, чем второго на первого. Кроме того, тут действовал социальный закон взаимного уподобления социальных противников. Такое уподобление в свое время фиксировали западные социологи в отношении советской и западнистской социальных систем – я имею в виду теорию конвергенции (сближения) этих систем.
Но главное не в сходстве сталинизма и нацизма (и фашизма), а в их качественном различии. Нацизм (и фашизм) есть явление в рамках западнистской (капиталистической) социальной системы в ее политической и идеологической сферах. А сталинизм есть социальная революция в самих основах социальной системы и начальная стадия эволюции коммунистической социальной системы, а не только явление в политике и идеологии. Не случайно потому имела место такая ненависть нацистов (фашистов) к коммунизму. Хозяева западного мира поощряли нацизм (фашизм) как антикоммунизм, как средство борьбы с коммунизмом.
И не забывайте, что Гитлер потерпел позорное поражение, а Сталин одержал беспрецедентную в истории победу. И не мешало бы нынешним антисталинистам подумать о том, в каких конкретно исторических условиях это происходило и какое грандиозное влияние на человечество и на ход мировой истории оказала эта победа.
И если уж проводить аналогии исторических деятелей, то последователем Сталина стал исторический великан Мао Цзэдун, а последователем Гитлера – исторический пигмей Буш-младший. Но о такой глубокой и далеко идущей аналогии нынешние антисталинисты помалкивают.
Десталинизация. Фактическая борьба против крайностей сталинизма началась еще в сталинские годы задолго до непомерно раздутого доклада Хрущева на двадцатом съезде КПСС. Она шла в недрах советского общества. Сам Сталин заметил необходимость перемен, и свидетельств тому было достаточно. Доклад Хрущева был не началом десталинизации, а итогом начавшейся борьбы за нее в массе населения. Хрущев использовал фактически начавшуюся десталинизацию страны в интересах личной власти. Придя к власти, он отчасти способствовал процессу десталинизации, а отчасти приложил усилия к тому, чтобы удержать его в определенных рамках. Он все-таки был одним из деятелей сталинской правящей верхушки. На его совести преступлений сталинизма было не меньше, чем на других ближайших сподвижниках Сталина. Он был сталинистом до мозга костей. И даже десталинизацию проводил волюнтаристскими сталинскими методами. Десталинизация была сложным и противоречивым процессом. И нелепо приписывать ее усилиям и воле одного человека с интеллектом среднего партийного чиновника и с повадками клоуна.
Что означала десталинизация по существу, с социологической точки зрения? Сталинизм как определенная совокупность принципов организации деловой жизни страны, масс населения, управления, поддержания порядка, идеологической обработки, воспитания и образования населения страны и т. д. сыграл великую историческую роль, построив в труднейших условиях основы коммунистической социальной организации и защитив их от нападений извне. Но он исчерпал себя, став помехой для нормальной жизни страны и ее дальнейшей эволюции. В стране отчасти благодаря, а отчасти вопреки ему созрели силы и возможности для его преодоления. Именно для преодоления в смысле перехода на новую, более высокую ступень эволюции коммунизма. В брежневские годы эту ступень назвали развитым социализмом. Но как бы ни называли, подъем произошел на самом деле. В годы войны и в послевоенные годы предприятия и учреждения страны уже во многом стали функционировать не по-сталински. Достаточно сказать, что число деловых коллективов государственного значения (заводов, школ, институтов, больниц, театров и т. п.) к середине брежневских лет увеличилось сравнительно со сталинскими годами в сотни раз, так что оценка брежневских лет как застойных есть идеологическая ложь. Благодаря сталинской культурной революции качественно изменился человеческий материал страны. В сфере власти и управления сложился государственный чиновничий аппарат и партийный сверхгосударственный аппарат, который был эффективнее сталинского народовластия и сделал последнее излишним. Уровень государственной идеологии перестал соответствовать возросшему образовательному уровню населения. Одним словом, десталинизация происходила как естественный процесс созревания русского коммунизма, перехода его в рутинное зрелое состояние.
Снятие Хрущева и приход на его место Брежнева произошли как заурядный спектакль в заурядной жизни партийной правящей верхушки, как смена одной правящей клики другою. Хрущевский «переворот», несмотря на то что и он был верхушечным с точки зрения смены личностей у власти, был прежде всего переворотом социальным. Брежневский же «переворот» был таковым лишь в высших сферах власти. Он был направлен не против того состояния общества, какое сложилось в хрущевские годы, а против нелепостей хрущевского руководства, против Хрущева лично, против хрущевского волюнтаризма, который перерос в авантюризм. С социологической точки зрения брежневский период стал продолжением хрущевского, но без крайностей переходного периода.
В результате десталинизации на место коммунистической диктатуры сталинского периода пришла коммунистическая демократия хрущевского и затем брежневского периода. Я связываю этот период с именем Брежнева, а не Хрущева, поскольку хрущевский период был лишь переходным к брежневскому. Именно второй явился альтернативой сталинизму, причем самой радикальной в рамках коммунизма. Сталинский стиль руководства был волюнтаристским: высшая власть стремилась насильно заставить подвластных граждан жить и работать так, как хотелось ей, власти. Брежневский же стиль руководства оказался приспособленческим: сама высшая власть приспосабливалась к объективно складывавшимся обстоятельствам. Другая черта брежневизма – система сталинского народовластия уступила место системе административно-бюрократической. И третья черта – превращение партийного аппарата в основу, ядро и скелет всей системы власти и управления.
Сталинизм не потерпел крах, как утверждают нынешние антисталинисты. Он одержал блистательную победу. Он сошел со сцены истории, исчерпав себя и сыграв свою роль еще в послевоенные годы. Сошел осмеянный и осужденный, но непонятый.
Москва, 2003
Часть вторая
ПЕРЕЛОМНЫЙ ПЕРИОД
Горбачевизм
Словом «перестройка» называют период советской истории, начавшийся с приходом к высшей власти в Советском Союзе (с избранием на пост Генерального секретаря ЦК КПСС) М.С. Горбачева в 1985 году, а также преобразования (реформы) в Советском Союзе по инициативе и под руководством Горбачева. Характерные черты деятельности горбачевского руководства (власти) я называю словом «горбачевизм». Ниже я кратко рассмотрю некоторые из них, представляющие социологический интерес. При этом я не намерен объяснять современную ситуацию в советской системе власти и управления личными качествами Горбачева и особенностями его поколения партийных работников, как это обычно делают пишущие на эту тему. Личные качества отдельных исторических деятелей и особенности целых поколений таких деятелей играют важную роль в историческом процессе лишь в той мере, в какой они соответствуют объективным потребностям, возможностям и закономерностям этого процесса. Поэтому я использую имя Горбачева лишь постольку, поскольку именно этот советский партийный карьерист-чиновник волею обстоятельств оказался выразителем и олицетворением определенного явления советской истории.
О тех людях, которые образовали инициативное ядро горбачевского руководства (горбачевизма), я начал писать уже в книге «Зияющие высоты» (1976). Тогда они находились на средних ступенях власти и второстепенных постах, но уже уверенно двигались к ее вершинам. В той же книге я предсказал их приход к высшей власти и форму их демагогии. Например, в конце книги один из персонажей, будущий перестройщик, выдвинул идею гласности как начало преобразований. И именно с лозунга и политики гласности горбачевское руководство приступило к своей перестройке.
Непосредственно о горбачевизме я начал писать и говорить в публичных выступлениях с первых же его шагов на исторической арене. В одном из первых выступлений я ввел в употребление термин «катастройка», предсказав неизбежность катастрофических последствий перестройки. Впрочем, я этим предсказанием не горжусь, ибо эти последствия были очевидны и ряду других западных аналитиков. За короткое время мною опубликованы буквально десятки статей и интервью о горбачевизме. Уже в 1987 году в Швейцарии, Франции, Голландии, Канаде и Чили был опубликован сборник моих выступлений о горбачевизме, а в 1988-м он был переиздан в Нью-Йорке. Это говорит о том, какой огромный интерес имел место в мире к событиям в Советском Союзе. Показательно то, что почти никто не высказывал опасения, что Советский Союз преодолеет трудности и окрепнет в результате перестройки. Ее воспринимали больше как начало падения «империи зла» (так называли тогда Советский Союз его злейшие враги). Ниже я кратко изложу основные идеи упомянутых моих выступлений.
Феномен Андропова. Горбачев начал свою деятельность перестройщика как наследник той линии в советском руководстве, родоначальником которой был Ю.В. Андропов. Вернее, последний сделал лишь попытку в этом направлении. Он умер, не успев дать имя этой линии. Горбачев имел шансы прожить дольше и обнаружить все потенции ее. Потому данному явлению предстоит войти в историю скорее не под именем андроповизма, а под именем именно горбачевизма.
Приход Андропова, бывшего в течение многих лет главой КГБ (а что это такое – нет надобности пояснять), к высшей власти был в советской системе преемственности власти явлением из ряда вон выходящим, но не случайным. Напомню читателю о том, что первая попытка прихода к высшей власти шефа КГБ Берии провалилась. Провалилась и вторая попытка такого рода – Шелепина. Это и понятно. Репутация главы КГБ была тогда еще слишком одиозной. Приход такого человека к высшей власти нанес бы огромный ущерб стране во внешних отношениях, а внутри страны – самому высшему руководству. Теперь же ситуация в мире и в стране изменилась настолько радикально, что именно репутация Андропова как бывшего главы КГБ сработала в его пользу. Положение в стране в конце брежневского правления было очень тяжелое. Коррупция достигла высочайшего уровня. Трудовая дисциплина упала даже ниже привычного низкого уровня. Уровень же пьянства превысил все прошлые рекорды. Каково стало положение в экономике – общеизвестно. Пожалуй, лишь одно ведомство добилось выдающихся успехов. Была сломлена оппозиция. Советская агентура на Западе достигла неслыханных масштабов. КГБ стал силой, играющей существенную роль в военной сфере, в экономике и в политике. Среди высших руководителей шеф КГБ был лучше всех осведомлен о положении в стране и в мире, причем объективно, без иллюзий, очковтирательства, без идеологической болтовни. В его распоряжении был мощный аппарат исполнительной и карательной власти. Он был способен пойти на серьезные меры, взять на себя ответственность за исправление тяжелого положения в стране.
Исторические явления всегда бывают результатом совпадения обстоятельств. В конкретном факте допуска к высшей власти именно Андропова сыграло роль также то, что ни одна из группировок в высшем эшелоне власти не получила подавляющего перевеса. Так что Андропов стал отчасти фигурой компромиссной. Он был болен, и из этого не делалось тайны. Более того, создавалось впечатление, что это даже подчеркивали. В его распоряжении не было времени, необходимого для создания аппарата личной власти вроде брежневского. Он был допущен к власти как временная фигура, наиболее подходящая для непопулярных чрезвычайных мер, без которых было невозможно остановить движение страны к глубокому и всестороннему кризису.
Одно дело – занять высший пост в системе власти, и другое дело – удержаться на этом посту и суметь осуществить свои замыслы. Приступив к выполнению последних, Андропов неизбежно столкнулся с объективными условиями и закономерностями советской социальной системы, которые низвели его с небес мыслей и слов на землю неумолимой реальности. И с первых же шагов своего правления он из выдающегося главы КГБ стал превращаться в заурядного Генерального секретаря ЦК КПСС. Если внимательно проанализировать то, что удалось сделать ему (раздувание в пропаганде и в рутинной суете борьбы против пьянства и нарушений трудовой дисциплины, борьбы за повышение производительности труда и эффективности предприятий и т. д.), то можно заметить, что он лишь успел напугать правящие и привилегированные круги советского общества перспективой преобразований. И если ему не помогли умереть, то смерть его была для них очень кстати. Преемником его стал К.У. Черненко – бледная тень Брежнева. Отнюдь не соображения государственной целесообразности сыграли решающую роль в его избрании, а чисто эгоистические интересы все еще сильной брежневской мафии и страх перед перспективами андроповских преобразований для себя.
Социальный хамелеон. Прежде чем говорить непосредственно о горбачевизме, хочу обратить внимание на одну черту советской системы власти. В отношении к ней не столько трудно, сколько в принципе невозможно найти однозначное объяснение причин, мотивов и намерений властей, не впадая в ошибки. Дело в том, что все более или менее значительные действия (решения, мероприятия, кампании и т. п.) властей в советском обществе неоднозначны и неустойчивы с точки зрения их мотивации, намерений и интерпретации. Совершенно незначительное явление здесь может послужить толчком к принятию важного решения. Затем этот исходный мотив может вообще исчезнуть и быть забытым, уступив место мотивам иного рода, возникшим уже в ходе принятия и даже исполнения решения. По мере осуществления какого-либо решения могут измениться его мотивы и цели. Результат осуществления решения вообще может отличаться от того, что было задумано в самом начале, и все компоненты ситуации решения могут быть пересмотрены и заменены новыми. В процессе выработки, принятия и исполнения решения возможно возникновение новых намерений и забвение прежних. Причем все это облекается в словесные формы, которые обычно не совпадают с существом дела. В языке властей предержащих есть много такого, что имеет различный смысл для участников аппарата власти и для посторонних наблюдателей.
То, что я только что высказал, характеризует лишь в малой степени сложность, аморфность, изменчивость ситуации действий властей. Все то, что воплощается в официальных документах, попадает на страницы прессы и потом входит в исторические книги, на самом деле есть лишь одна из возможных интерпретаций прошлого, обычно мало общего имеющая с тем, как протекал процесс на самом деле.
Сказанное целиком и полностью относится и к феномену горбачевизма. Судить об этом феномене на основе партийных документов, сообщений, прессы, речей партийных вождей и всякого рода их помощников и лакеев, на основе бесед ответственных лиц с журналистами и западными политиками и т. п. – значит заранее обрекать себя на односторонность, поверхностность, иллюзии, искажение масштабов и важности событий, то есть обрекать себя на явные заблуждения. Горбачевизм обладает рассмотренным выше качеством хамелеонства в удесятеренной степени сравнительно с его предшественниками. В нем отразились явления в жизни человечества в нашу эпоху во всей их сложности, запутанности, текучести, изменчивости и противоречивости. В описании его неизбежны суждения, которые могут показаться несовместимыми и исключающими друг друга. Он явился результатом, проявлением, компонентом и активным стимулятором кризиса советского коммунизма, причем первого в истории человечества специфически коммунистического кризиса коммунизма. Инициаторы и участники перестройки не осознают эту ситуацию как кризисную. Более того, они не имеют научного понимания своей социальной системы, как это признал Андропов незадолго перед смертью. Так что их поведение напоминает беспорядочные действия слепцов в состоянии паники.
Принудительная трезвость. Горбачев начал реформаторскую деятельность с антиалкогольной кампании, которая принесла ему в народе презрительную кличку Минеральный секретарь. На примере этой кампании с самого начала горбачевизма обнаруживается ряд его черт.
Это прежде всего принудительность реформ. Какие бы факты ни придавались гласности и какие бы слова ни произносились по их поводу, при всех обстоятельствах остается незыблемым одно: принудительность мер по преодолению реальных и мнимых пороков советской реальности. Это – неотъемлемое качество горбачевской «революции сверху». А чем это кончается, советский народ знает на личном опыте: провалом.
