Александр Александрович Телегин
Генка с Шанхая
Генка
Ещё недавно у Генки1 было всё: семья, дом, открытая женой на его имя частная швейная мастерская, работа на государство и надёжный заработок. Однако больше семьи, частной собственности и государства Генка любил водку.
От этой любви сначала пострадала его внешность: уже к сорока годам красивое и гладкое в молодости лицо сморщилось, щёки обвисли, под глазами набрякли мешки, волосы поредели и спутались, на голове обозначились залысины, походка стала нетвёрдой, с заметной косолапиной для большей опоры о грешную землю.
Потом его выгнали с одной, другой, третьей работы, он перестал заниматься захиревшим домашним хозяйством, его стали стыдиться дети, и, наконец, Генка осточертел жене, которая по очень скромной цене купила ему на другом краю села квартиру и вытурила в свободное путешествие по ухабам превратной жизни одинокого алкоголика.
Новое Генкино жилище находилось в щитовом четырёхквартирном доме на улице с забытым официальным названием, и известной всем как Шанхай. Дом, списанный с баланса ныне разорившегося совхоза ровно тридцать лет назад, был страшным, чёрным как труп, а единственным, что как-то его украшало, была вознёсшаяся над его крышей огромная берёза, нежно-зелёная весной и ослепительно-золотая осенью. Справа и слева от него стояли два таких же дома-инвалида, а в проулках между ними сочно зеленела гусиная травка.
В соседней квартире жила пожилая женщина Татьяна Егоровна, заработавшая на совхозных фермах гипертонию, артрит и двадцать тысяч рублей пенсии, а в двух других квартирах никто не жил, потому что в одной был пожар, а из другой жильцы убежали из-за собачьего холода.
Генка до пенсионного возраста не добрался и, чтобы не умереть с голоду, нанялся к предпринимателю Денису Ивановичу Цицеронову – бывшему однокашнику и школьному комсоргу – разгружать товары и убирать территорию вокруг его магазинов за продукты и очень небольшие деньги, которые обычно расходовались на спиртное – чаще всего на дешёвый самогон, который Генка покупал у него же.
В селе многие, в первую очередь женщины, не любили Генку и называли поганцем за развязное поведение и приставучесть, когда он бывал пьян. Но были и жители, знавшие, что Генка никогда не откажет в помощи, и у них заслужил он имя Генушка, которое помимо пренебрежения, содержало некоторую симпатию к нему.
Но вернёмся назад – в прошлое тысячелетие, когда Генка крепко дружил со своим одноклассником Костей Райсом, или просто Костяном. До возвращения из армии дружба их была на добрую зависть всем, для них приятна, для здоровья не вредна; щёки у обоих были румяны, походки тверды, а Генушка даже успел жениться – на два года раньше приятеля.
В первый раз они нарезались в тот день, когда Генке исполнился двадцать один год – дата не круглая и не выпавшая на выходной. Именинник решил не собирать застолья, а отметить её наедине с лучшим другом, то есть, с Костяном. Уже уютно устроилась в матерчатой сумке бутылка «Пшеничной», окружённая булкой белого хлеба и огурцами с помидорами из мамкиного огорода, уже вернулся в гараж из рейса Костян – ничто не мешало хорошо посидеть, по-настоящему поговорить, словить кайф, но друг его огорошил:
– Ген, я сегодня не могу. Отец велел прийти чинить трубу в ванной.
– Да как же? Я за пузырём сорок километров cгонял2 на молоковозе, и на тебе…
– Давай в следующий раз. Отец у меня сам знаешь какой. Опять же соседям воду отключили…
– В следующий раз у меня день рождения только через год, – разочарованно сказал Генка. – Знаешь что! Давай я тебе помогу, а потом заодно и день рождения отметим, и трубу обмоем.
Так порешили и так сделали! Славно посидели. И отец Костяна – главный экономист тогда ещё живого совхоза – с удовольствием с ними выпил. Но бутылки на троих ему не хватило, и он достал ещё две у своей престарелой тёти Цецилии, жившей неподалёку. В результате в новый двадцать второй год своей жизни Генушка вполз на четвереньках и переночевал в совхозном саду под ранеткой, потому что ночью перед глазами закружился такой бардальеро, что сквозь него он совершенно не мог рассмотреть, в какой стороне его дом.
С тех пор так и повелось: у Костяна работа – Генушка спешит ему на помощь, потом до глубокой ночи разговоры за бутылкой, второй, а то и третьей в компании с Костиным отцом – тем ещё любителем горячительных напитков. Если работы не было, Генка с Костей отправлялись к друзьям и пили где-нибудь в гараже или котельной без малейшего уважения к Указу «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом и искоренении самогоноварения». И жизнь такая им понравилась.
Вскоре слух о добром Генкином характере и золотых, но дешёвых руках дошёл до многих ушей совхозных жителей. Что только он не делал после работы на государство: и фундаменты подливал, и веранды пристраивал, и «москвичи» с «жигулями» и «Волгами» ремонтировал – одним словом, был нарасхват, а за работу получал от хозяина бутылку, которую с ним же и выпивал.
Катился, катился Генка, как Колобок, по этой дорожке и наконец докатился до щитового домика, о котором уже было сказано, и о котором следует добавить, что летом в нём было душно, зимой в единственной комнате холодно, в углах изморозно, а темно во все времена года за исключением нескольких вечерних часов, когда в его окна прощально заглядывало закатное солнце.
Но ещё до этого жизнь нанесла Генушке страшный удар: в две тысячи четвёртом году Костян с родителями, женой Леночкой, дочерью-подростком Анечкой и маленьким сыном Вадиком уехал в Германию, и словно выпало что-то из Генкиной жизни. Но и Костян по нему тосковал в далёкой неметчине. Не прошло и года, а он уже приехал на побывку в родной совхоз. Зашёл к отцовой тёте Цецилии, бросил ей свою дорожную сумку и, наспех поцеловав в мягкую старушечью щёчку, помчался к другу.
Генка тогда ещё не совсем спился, жил с семьёй и работал шофёром в администрации совхозного посёлка. Увидев Костяна, Генушка обрадовался без меры. Нисколько не изменился его друг: те же рыжие волосы, рыжие брови и белёсые ресницы, круглые, как у филина глаза и, похожий на клюв, нос. Даже рубашка на нём была та же, в которой он уехал. И та же душа – нараспашку навстречь старым друзьям.
В полчаса собрались многочисленные Генкины и Костины друзья, и десять дней продолжался грандиозный праздник, пока не спустил Костян все привезённые с собой евро, обмененные на рубли, и до смерти не надоел отцовой тётушке Цецилии, нетерпеливо ожидавшей отъезда беспокойного внучатого племянника.
Весёлый праздник встречи резко перешёл в грустную церемонию прощания. Полуживого, но всеми горячо любимого, отвёз Денис Иванович Костю в Город, а сопровождавший его Генушка, едва удерживая вертикальное положение, с горькими слезами на глазах проводил беззаветного друга в посадочную зону международного аэропорта, где тот внезапно вспомнил, что так и не навестил в Райцентре тёщу и не передал ей от дочери и внуков положенных горячих приветов.
Пять долгих лет, как праздника, ждал Генушка нового визита дорогого гостя. Он случился только в две тысячи десятом году, когда всё потерявший Генка уже был выдворен на новое место жительства, изгнан с шёфёрской должности в администрации муниципального образования, и взят из милости Денисом Ивановичем на работу в свои магазины.
«Сейчас, сейчас прибежит!» – радовался он, подобно Максиму Максимычу3 сидя на скамейке перед шанхайским домом рядом с Татьяной Егоровной:
– А что, Геннадий, не провести ли нам воду? – спросила Татьяна Егоровна.
Она надеялась, что новый молодой сосед что-нибудь сделает на пользу себе и ей.
– На фиг тебе вода?! Я тебе из колонки притащу, – отмахнулся он, глядя вдоль улицы в направлении дома тёти Цецилии, откуда мог появиться Костян.
– Так лучше, если б в доме была. На тебя-то надежда худая.
– Чего так?
– Ты на это дело слаб, – щёлкнула себя по сонной артерии Татьяна Егоровна. – Зальёшь глаза, а мне постирать надо или с давлением свалюсь – куда идти?
– Отстань, тётя Таня! Какой водопровод в твоей халупе! Он же перемёрзнет! Трубы лопнут – хана дому.
– Вижу, не будет мне от тебя проку.
– Да натаскаю я тебе зимой воды! Выпью, протрезвею и принесу… За день грязью не зарастёшь.
– Да куда ты всё смотришь?! Как на иголках сидишь! Ждёшь кого?
– Друган приехал из Германии, сейчас прибежит.
– Костя Райс что ли? Так он давно приехал. Я его вчера в магазине видела. Важный – просто не узнать! Рубашка голубая как небо, штаны белые, сам в гнутой шляпе, ни дать ни взять, американец. Спрашивают его как дела – улыбается: «Хорошо! – говорит. – Работаю на заводе, где душевые кабины делают, жена за пенсионерами ходит, дочка в университете учится. У нас три машины: у меня, у жены и у дочки. Три года ездили в отпуск в Италию. Так хорошо! Целый дом снимали! Солнце, фрукты, вино, море за порогом», – старушка глубоко вздохнула: – Живут же люди! Правда, Геннадий?
– Правда, правда, тётя Таня. И мы живём.
– Мы не живём, а выживаем! – возразила Татьяна Егоровна. – Да ты не жди его! Он сказал, что в Райцентр к тёще поедет.
