Александр Александрович Чечитов
Склеп
Мощь и сила всей вселенной заключена в секундах, вплетенных в мою такую странную, быстротечную жизнь. Мой бог – это время. Только оно сейчас рядом со мной. Заполнило мое существо и властвует как никогда. Мое исхудавшее, окостеневшее тело, придавленное к холодным, сырым камням бесконечностью безмолвных часов слабеет. Нити, связывающие душу с бренным телом, тлеют, но совсем недавно все было иначе.
Зовут меня Николас Андрас. Имя мне дал отец, грек по происхождению, женившийся на моей маме против воли своих родителей. Насколько помню из рассказов дяди Андрея, друга юности моего папы, родители, узнав о его браке с русской девушкой, порвали отношения. Они так и не простили сына до конца своих дней. Родился я в небольшом захолустном городке в шестистах километрах к северу от столицы. С тех пор вплоть до сегодняшнего дня там почти ничего не поменялось. Разруха и запустение первое, что приходит на ум, при воспоминании о родных краях. Отца мне не пришлось видеть. Он погиб за пару дней до моего рождения. Единственное что мне известно, папа умер во время какого-то военного конфликта на юге страны. Последним кто был с ним рядом, тот самый дядя Андрей. Он так и не рассказал подробностей о тяжелом часе отца. Я побоялся спросить тогда, когда для этого была возможность. Позже я много раз упрекал себя. Жаль, что так вышло. Мама пережила отца всего на пять лет. В ее жизни было мало светлых моментов. Потеря любимого человека надломила молодую, красивую женщину. В один из обычных дней, я прибежал днем с улицы домой пораньше, что бы посмотреть мультики, идущие в послеобеденное время. Это воспоминание горячим железом, пекло мое сердце все эти годы. Я винил себя, в том, что не уберег маму от беды, но у нее к тому времени не было ни одного шанса на спасение. Годы беспробудных пьянок разрушили её внутренности, свалив однажды сухое, пожелтевшее тело в лужу не принятой организмом еды. Трудно сказать, кого я жалел больше в тот момент, себя оставшегося в целом мире без единой родной души, или маму, молодую женщину, утопившую себя в стакане водки.
Вот с таким багажом переживаний я оказался в детском доме. Мне казалось серые, наполненные затхлым запахом коридоры нависают надо мной, забирая из моих легких последние остатки воздуха. В длинной колючей кофте и надорванных штанишках я безразлично плелся по расположению. Точно железный, безмозглый робот, ничего не видел и не слышал.
– Клади сюда дубина! – указав на постельное белье, гаркнула на меня в спальне низкорослая, тучная воспитательница, что привела меня. Она закипела. Ее жирное, обрюзгшее лицо стало чуть потряхивать. Видимо приняв мою растерянность за каприз, она шлепнула тяжелой ладонью по моему затылку. В глазах потемнело. Глотая горькие, соленые слезы на шатающихся ногах я стал наскоро заправлять застиранную до дыр простынь.
После сумбурного, вечернего построения мою группу вслед за остальными повели на ужин. По дороге к столовой окружающие меня дети визжали и улюлюкали, споря о вещах ведомых только им одним. Уже за столом я получил свою порцию супа. Мутная, густая жижа с кусочками не прожаренного лука. Да, это варево так называлось. Если бы вы вдруг совершенно случайно решили вспомнить яркие события, произошедшие с вами за последний год, много бы набралось? Для меня хватило бы пальцев одной руки, чтобы посчитать их количество за девять лет проведенных в детдоме. Однообразные, унылые будни убивали мою душу. Купали нас раз в неделю по очереди, в небольшом деревянном баке, где воду сливали только после последнего. Честно говоря, я бы не удивился, если бы и суп нам варили из воды, взятой из этой же бочки.
