Александр Афанасьев
Линия разлома

Повинуясь неосознанному порыву, керивник показал небу вытянутый средний палец, затем достал сотовый, натыкал номер. Телефон молчал.

Трудно было ожидать иного.

Он вызвал «отправить СМС», натыкал всего одно слово на русском – «почему?». Отправил.

Он был профессионалом и понимал: за редким исключением против снайпера приема нет. Снайпер, вооруженный «СВД», имеет два-три гарантированных выстрела прежде, чем кто-то что-то начнет соображать… вот почему, кстати, «СВД» не меняли ни на что другое, даже на «Штайры» или «Тикки», которые присылал ЕС. Два-три выстрела – а дальше уже поздно, дело сделано. Снайпер обычно уходил, растворялся, как сомяра в черноте стоялой воды озерного болотца, и за редким исключением взять его не удавалось. Он не сомневался в том, кто стрелял, и не сомневался в том, что, случись им встретиться лицом к лицу, в живых не останется ни один из них. А может, и оба. Прощать им друг друга не с руки, слишком много крови меж ними.

Тогда почему он не воспользовался шансом? Зассал?

– Пан керивник…

Андрий не глядя взял промасленный кулек с пирожками, прислонился к борту машины. Автомат больно ткнулся в бедро, он раздраженно поправил его. В отличие от многих «митингувальников-протестувальников», перекрасившихся в защитников ридны неньки и взявших в руки оружие, керивник сохранил здравый смысл и абы на что не кидался. Считалось, что использовать «АК» «не державно» – и он постоянно носил укороченный «Uz58», заменив цевье на венгерское и с магазином на двадцать патронов. Простой, прочный, точный – даже, наверное, точнее «АК» – совместимый по патрону – чего еще надо. Хотя в машине он держал и «семьдесят четвертый» «АК» с подствольником – трофейный, на добрую память…

В небе перекликивались, пели птицы.

Что теперь? И вообще – какого хрена произошло? Просто теракт, напоминание о себе или что-то еще. Одно ясно: русские их в покое не оставят уже никогда. По ту сторону границы больше миллиона беженцев призывного возраста в лагерях – и это не считая казаков, нацистов, сил спецназа, которые делают свое дело. Русские будут ждать, им можно ждать. Год, пять лет. Десять, но они своего дождутся. А вот им – ждать нельзя.

Надо качнуть вместе. Украина, Кавказ, Грузия, Прибалтика, Беларусь. Разом и со всех сторон – до полной победы. Все должны понять – пока существует Россия, жизни никому не будет. Россия – это черные кресты штурмовых самолетов в прорехах затянутого дымом неба, цепкий взгляд офицера спецназа в прорези маски, зловещая непреклонность единства – русские могут быть порознь по жизни, но как только приходит пора рвать кого-то – все разом в едином строю. Россия никогда и никому не даст жить так, как он хочет. Или мы их или они нас – не мы так поставили вопрос. Видит Бог – не мы…

На сборе им запретили предпринимать какие-либо действия, пан Димитро очень доходчиво объяснил всем, что будет с каждым из них за любую провокацию. Русские только и ждут, чтобы кто-то ступил на их землю, – чтобы двинуться вперед. Но новый мир – многомерен, и везде можно найти друзей. Если они договорятся с чеченами…

Какая-то мысль металась в голове… но он не мог ухватить ее, подобно тому как человек не может ухватить скользкое тело бьющейся на берегу рыбы, выброшенной из сети. Он сосредоточился… но тут справа грохнул одиночный пистолетный выстрел – и стало совсем не до мыслей.

Три внедорожника – самых разных, от новенького «крузака» до старого китайского «Хувера» – стояли у главного входа в больницу. На одном из них на антенне красовался зеленый флаг.

Чеченцы…

Керивник сделал знак – и все свободные стрелки сгрудились вокруг него. Поддержка не помешает, чеченцы^[7] понимают только силу.

– Что происходит?!

Чеченцы, разбирающиеся с охраной больницы, повернулись и увидели вооруженных людей за спиной.

– Где Валид?! – заорал один из чеченцев. – Что вы с ним сделали, с. и!

– Не ори на меня, – мирно посоветовал керивник, – а то заболеешь.

– Что? Чем? – опешил чеченец и подозрительно оглянулся. Видимо, больница как место непривычное внушала ему подсознательный страх.

– Сотрясением мозга. Валид наверху, ему операцию делают. Ты кто?

– Я его брат, – немного успокоившись, сказал чеченец, – что произошло?

– На митинге по нам снайпер ударил. У нас тоже двое убитых, и меня чуть не подстрелили.

– А… шайтан… твари… русисты. Мне пройти надо.

– Сдай оружие и проходи, – сказал керивник, – только не шуми. Больница.

Чеченец резко махнул рукой, первый сбросил с плеча ремень автомата…

Керивник, убедившись, что чеченцы подчиняются, шагнул в сторону, доставая телефон. Надо прозвонить в Киев…

– Ни… Ни… Та шо тут, думай не думай…

Наверху – глухо и резко грохнуло, это не было похоже ни на взрыв, ни на выстрел одновременно. У керивника защемило сердце… он ухватил ту мысль, которая не давала ему покоя все это время. Да только поздно было…

П…ц всему!

– Тимош, блокируй все выходы! Тормози всех! Трое со мной! Пошли!

Хлопнулась об пол ополовиненная бутылка со сладкой шипучкой, покатилась, расплескивая пену, руки подхватили автомат. Трое уже бежали за ним… штурмовой отряд есть штурмовой отряд, у них не только офицеры подготовку проходили, а все до единого. Наверное, поздно, только проверить все равно не мешает.

Пинок по двери – лифтом пользоваться смертельно опасно. Если в больничке спецназ – лифт наверняка заминирован.

– Чисто!

Трое проскочили внутрь, он прошел четвертым. Постоянно меняясь – один блокирует направление, трое проходят вперед, елочкой, как в международном европейском центре подготовки спецназа под Братиславой, они проскочили на третий этаж – там теперь были операционные.

– Дверь!

– Проверь!

Надо осторожно – с той стороны могли поставить растяжку. Или даже просто оставить «подарок» – гранату с выдернутой чекой в тонком хрустальном бокале. Пнул дверь, полотном ударило, бокал разбился… и приехали.

– Чисто!

Проскочили в коридор, разбились на штурмовой порядок – ромбом, только без пулемета^[8]. Пошли вперед, вышибая все двери по очереди. Тянуло дымом, впереди что-то кричали, грохнули один за другим два выстрела. Угол.

– Чисто!

– Чисто! Контроль!

Снова поменявшись номерами – керивник оказался впереди, на самом острие, – рванули вперед. По центру коридора – дым, какое-то месиво, вынесена дверь, стекло напротив все забрызгано чем-то бурым, месиво настоящее. Даже непонятно, что произошло… похоже, взорвалась растяжка или что похуже. Керивник даже подозревал, что именно, – москали научились делать мины направленного действия из охотничьих патронов. Берешь доску и сверлишь отверстия, или отливаешь нужную форму из цемента или даже из пластика, из чего угодно. Рядком вставляешь патроны двенадцатого калибра, их достать – раз плюнуть. Иногда такие штуки – на пятьдесят патронов делают. Потом – цепь. Детонатор. При активации все взрывается одновременно и косит картечью все, что перед тобой… они не раз нарывались на такое при зачистках. Если все правильно сделано и поставлено – можно разом несколько человек вынести. Шансов выжить при подрыве почти нет, свинцовая картечь, на куски рвет…

В помещении операционной дико орали.

Керивнику одного взгляда хватило, чтобы понять, что тут происходит. Один из врачей лежал на кафельном полу операционной, вокруг головы – растекалась лужа крови. Чечен тыкал пистолетом в лицо второго и что-то орал на своем. В углу – съежившись, сидела медсестра, ее не развязали…

Спецназ, больше некому. Чечен и был целью, только приказ был – не убить, а ранить. Изначальный приказ был – взять живым, но взять было невозможно без бойни. Немае базару, спецназ никогда не останавливался перед бойней, устроили бы засаду на дороге, врезали «Шмелями», потом бы пошли на добивание – но чечена надо было брать живым, это было обязательное условие. А в засаде – он наверняка погиб бы. Тогда сделали по-другому. От какого-то стукача узнали, где они будут, и вывели на позицию опытного снайпера. Чечен был обязательной целью, но приказ был только ранить, остальные – на усмотрение снайпера. Точно так же – они просчитали, в какую больницу они рванут – в Луганскую. И здесь – сделали засаду. В Луганске тех, у кого на той стороне родные в лагерях, – половина. Обратились, попросили помочь. Когда чечена ввезли в операционную – через другую дверь зашел спецназ. Тихо и мирно – повязали врачей, взяли чечена и ушли через другой выход, оставив на двери алаверды – самодельную мину направленного действия. Скорее всего, они уже ушли – времени им было более чем достаточно. Врачи в белых халатах, со «стечкиными» в чемоданчиках, скорее всего группа прикрытия и пара снайперов на периметре… так вот почему ему казалось, что за ним следят. Машина «Скорой». Они уже ушли, сто пудов. Ловить больше нечего. Сделали, что хотели, и ушли.

Р-р-р-р…. Зубами бы рвал…

– Витя, Тарас – дверь! – отдал приказ керивник. – Посмотрите, что там! Идите до низу!

С…а. Как он не подумал, что в операционных всегда не одна дверь.

– Есть! – Двое хлопцев рванулись вниз, хлопнув дверью.

Чечен в ярости щелкнул пистолетом.

– Э! – Керивник ловким движением отбил ствол от головы врача и тут же приставил к голове чеченского подонка свой чешский двадцатизарядный «CZ». – Ты чо тут творишь?

Мутная злоба поднималась изнутри… на опоганенную навсегда свою землю, на свою глупость… русские, как всегда – обвели вокруг пальца, сделали, что хотели, – и ушли… на этого гортанного бородатого ублюдка, который считает себя тут хозяином. Во что же ты превратилась, Украина…

Чеченец что-то орал и брызгал ему в лицо слюной – Андрий вдруг почувствовал, как от него воняет… нечищеные, гнилые зубы, пот, вонючая борода. Звуки, которые он издавал, прорывались местами, как будто радио с помехами, их сложно было соединить в нечто понятное. Проскользнуло знакомое: я твой мама е… – и керивник дожал спуск.

Оглушительно грохнуло, что-то горячее и мерзкое брызнуло в лицо, чеченец кулем повалился под ноги, рядом с расстрелянным им врачом, а керивник, забрызганный кровью, навел пистолет на чеченов, вскинувших свои автоматы.

– Убивать врачей, – раздельно сказал керивник, звуки вернулись, и он слышал и себя, и что происходит, – харам.

С коридора с гулким топотом в операционную ворвались еще бандеровцы.

Вернувшиеся со второго выхода хлопцы подтвердили то, что и следовало ожидать. Второй выход вел к грузовому лифту, на котором можно было спуститься прямо в подвал. От подвала выезд вел прямо на трассу дорогой, которую плохо было видно от центрального входа больницы. Схваченные и допрошенные по горячему врачи и медсестры вспомнили, что видели несколько незнакомых мужиков и две отъезжающие машины, одна из которых была каретой «Скорой», а другая – то ли пикапом, то ли внедорожником – говорили по-разному. На выезде их, конечно, никто не проверил и не остановил…

Бойни между украинцами и чеченцами удалось избежать только за счет подавляющего превосходства первых – хотя чечены, занятые контрабандой и приграничной торговлей, начали собираться, и ничего хорошего это не сулило.

О случившемся доложили в Харьков – и через час с небольшим в небе загрохотал винтами вертолет. Это был «Блекхок», польского производства, совсем новый, один из нескольких, тайно поставленный на Украину в обход санкций. Их было передано всего несколько, гораздо больше передали «Хью UH-1» из наличия Национальной гвардии США. Но «Блекхок», обтекаемая, стремительная птица – полагался только очень влиятельным людям.

Прибыл Дорош. Генерал – русские все звания «УНА-УНСО» писали в кавычках – «генерал», главный референт референтуры ОВД^[9] в Харькове, едва ли не более влиятельный человек, чем Митько, проводник харьковского Терена^[10]. С ним прибыли несколько спецов, обмундированных по стандартам НАТО и с НАТОвским же оружием, они рассыпались по периметру вертолета, внушая страх своими шлемами с прозрачными стеклами – последний писк, больше ста штук зелеными стоит.

Брыш стоял у «Крузера», жадно глотал пиво. На лице ссохлись, застыли, стянули кожу кровавые брызги, но он не торопился их отмывать. Автомат лежал рядом, на капоте, со снятым предохранителем.

Дорош подошел от вертолета – они были лично знакомы, немало натерпелись вместе. Трое охранников, что были с ним, профессионально прикрыли, Дорош забрал из пальцев керивника недопитую банку, одним глотком допил ее и бросил под ноги. Банка жалобно хрустнула под каблуком…

– Щас мангруппа подойдет – сказал он обыденным голосом, – четыре БТРа. Давай, докладай, шо тут робытся.

Керивник, уже осоловевший, расплескавший свою злобу, несколько нескладно доложился, не забыв, впрочем, упомянуть все основные моменты произошедшего сегодня. Говорили они на русском с вкраплениями украинских слов – чисто по-украински говорили только на политических мероприятиях и «сходах». Несмотря на тридцать лет незалежности украинский был бедным языком, многие слова на нем приходилось подбирать, в то время как на русском говорилось свободно, без запинки и напряга, слова сами подбирались.

– Це хреново… – подытожил Дорош, – сейчас с чичами совсем не в жилу ссориться. Добро, у них тоже старшие есть, с ними надо говорить, не с этими имбецилами. Говоришь, они врача кончили…

– Да.

– Це хреново.

Все понимали, что чечены перешли грань, – врачи были неприкосновенны. Русские тоже их не трогали.

– Что сделано, то сделано.

Дорош достал из кармана понтовый по нынешним временам «Парламент», бросил одну в рот. Керивник качком головы отказался.

– Снайпер, как думаешь, кто?

– А сам как считаешь?

Оба они понимали без слов – кто мог быть снайпером.

– Он наглеет.

– Ему шо. Тут, считай, каждый второй на нас озлился, злобу затаил. Здесь он как дома.

– Он и есть дома.

– Да…

– Нам надо продержаться двадцать лет, – референт повторил слова Львовского сбора, – пока не народится поколение, для которого Краина не мачеха, а мамка родная. Потом нам ничего не будет страшно.

Да… Вот только с той стороны границы, в лагерях и на съемных квартирах тоже рождается поколение. Для которого Ненька не мать, не мачеха – а смертельный враг. Которого надо любой ценой уничтожить. На той стороне назвать человека бандеровцем – все равно что плюнуть в лицо.

– Да.

Референт смял недокуренную сигарету в пальцах.

– Тебя ни в чем не обвинят. Работай.

В ворота больницы с ревом заруливали бронетранспортеры.

– Как работать? С этими?

– Я сказал, с этими разберемся, – жестко повторил референт, – у них хозяева есть. Надо будет, они к тебе на коленях приползут, понял?

Бойцы мангруппы рассредоточивались у подъезда больницы, со входа – пошли смурные чеченцы, своих убитых они закатали в ковры и несли с собой – по мусульманским традициям надо похоронить до заката. Один из них, увидев керивника, стоящего у машины, поймал его взгляд, провел пальцем по горлу. Керивник схватил автомат, но Дорош перехватил его руку, не дал…

– Но-но. Соображай…

Берзаеву было страшно. О, Аллах, как ему было страшно…

Ему не было так страшно, когда он сопливым еще пацаном попал под атаку русских, тогда он впервые увидел танки и понял, что танк из автомата не подбить. Ему не было так страшно, как тогда в Первомайском, когда по селу начал бить «Град» и они все поняли – русским плевать на заложников, они не допустят повторения того, что произошло в Буденновске, и им плевать, что за это придется отдать, даже если все заложники погибнут, даже если все село придется сровнять с землей «Градом». Ему не было так страшно, когда они пошли на прорыв позиций русского спецназа, – выскочить тогда удалось очень немногим. Ему не было так страшно, когда он повстречался в Вене с одним своим односельчанином, тоже беженцем, а наутро узнал, что его расстреляли неизвестные в подъезде… никто не сомневался, откуда пришли киллеры и что всем этим они хотели сказать всей чеченской общине, обитающей в Европе. Ему не было так страшно в Николаеве, когда вместо ополченцев на позиции оказались русские морские пехотинцы.

Но сейчас – ему было страшно.

Обдолбанный обезболивающим и анестезией, он не сразу понял, что произошло. Пришел в себя, только когда они ехали в какой-то микрашке с высоким потолком. Он попытался вспомнить, что произошло, но мысли были какими-то путаными.

Потом он увидел над собой рожу русского и тем самым, выработанным тремястами лет борьбы, чутьем понял, что перед ним – русский.

– М-м-м…

Голос доносился, как из соседней комнаты.

– Пришел в себя, с…а.

– Не трогай его.

– Да, есть. А правда, что он с Радуевым был, тащ капитан?

– Хрен его знает. Может, и был. Он в Европе много пасся. Старый волчара…

– Мить, дорогу кто сечь будет – Пушкин?

– Ага, понял…

– Да не «ага», а «так точно». Военный.

И чеченец почувствовал то, что он не чувствовал уже давно – страх.

Потом они тряслись по какой-то дороге, и тряска вызывала сильную боль, а потом заехали под какую-то здоровенную крышу, его вытащили и поставили носилки рядом с огромным и грязным колесом полноприводного грузовика.

Послышались шаги.

– Здравия желаю… – Голос был совсем не командный, не военный, скорее глумливый. – Это шо за фрукт тут?

– Чечен, с..а.

– О. А шо он тут забыл?

– Это ты в Киеве поспрошай, – другой голос, явно одного из русских

– Боб, завали. Резко.

– Есть… – недовольный голос.

– Значит, так, конвой пойдет под белорусами, с их команданте уговор есть. Веди себя, как обычно, – нагло, уверенно, ничего не бойся. На всякий случай – на КП во время прохождения конвоя будут шведские инспекторы, если что – поднимай шум, ори во всю глотку. С нашей стороны будет два лишних бэтээра, из охраны ооновцев, в них вованский спецназ^[11]. Они тоже в курсе, если что – подсобят, чем могут.

– Ой, мне аж страшно.

– Не ссы, Капустин. Как пройдете границу, иди до самого Ростова, там к кому обратиться – знаешь. Так. Дима, мля, чо встали? Особое приглашение нужно? Носилки схватили – и в машину. Резко.

– Тащ командир. Надо ему промедола ширнуть.

– Обойдется. Ширни его ксилазином, и пусть едет.

– Загнется.

– Ничего. Крепкий, гад.

Ксилазин в отличие от промедола не обезболивал, а только обездвиживал.

Чеченцу сделали укол. Потом носилки подняли и засунули в машину…

Кубинец уходил другим путем.

Конечно же, он не рванул к границе, ищи дурака. Наоборот, он рванул в глубь Украины. Вряд ли кто-то мог об этом подумать – и он спокойно ушел из города, даже захватив с собой винтовку.

У одного из бывших колхозов, ныне заброшенного, он загнал машину в сарай и спрятался. Винтовка была с ним, он взял ее с собой, хоть и не должен был. Никто не упрекнет его за это – кто жив, тот и прав. Теперь, винтовка позволит ему отстреляться и уйти, даже если он приволок за собой хвост.

Навигатором – он взял координаты местности по GPS и сделал несколько снимков встроенной в телефон камерой. Все это он сбросил в сеть по гражданскому протоколу. После чего он оборудовал позицию на чердаке заброшенного дома, притащил остатки слежавшегося старого серого сена и залег с винтовкой, контролируя дорогу.

Время еще было.

Думать не хотелось ни о чем. Совсем ни о чем. Но мысли лезли в душу как крысы, прогрызающие себе путь в зерновом ларе.

Они никогда не думали, что будет именно так. До последнего надеялись, что кто-то там, на той стороне – одумается и скажет: люди, что мы творим?! Мы же все украинцы! Какая разница – какой язык, какая вера? Что мешает нам жить вместе?

Оказалось, что кое для кого язык оказался важнее.

Смешно, но он поддерживал майданы. И первый, и второй. Многим тогда казалось, что зло – во власти, в ее своекорыстных и злонамеренных действиях, и стоит только сменить власть, как все будет нормально. Как же они верили тогда! Только оказавшись в лагере беженцев под Ростовом, он с ужасом понял, что зло было не во власти. Зло было в них самих. И значит, все, что с ними произошло, они заслужили…

И то, что с ним, лично с ним рано или поздно произойдет, он тоже заслужил.

Село было пустым, тихим, ветерок колыхал большие, уже отросшие лопухи. На дорогу выскочила кошка, одичавшая, она понюхала воздух и юркнула назад…

От нечего делать он стал вспоминать своих друзей. Первым на память пришел Сашка Стешко. Программист, владелец небольшой фирмы, работающей на Европу, – он тоже думал, что будет все нормально. Ушел он в Луганске, ушел, как мужик, – с гранатометом в руках.

Они никогда не говорили «погиб». Только – ушел.

Во имя всего святого, что надо сделать для того, чтобы мирный мужик взял в руки граник и встал на пути танка?

Теперь они, конечно, были умнее. Граники сменили мины и фугасы, автоматы и ружья – снайперские винтовки. Пацаны в лагерях – закончат дело. Как сказал Дед – лучше совсем не жить, чем жить под фашистами.

Смеркалось…

Ночью над деревней едва слышно загудели моторы. Два – а может быть, и больше – мотодельтаплана, засечь и перехватить которые не могли даже новейшие, висящие на дирижаблях радары, – закружили над деревней, ища посадки. Он вышел в поле, когда-то плодородное, а ныне заросшее травой, включил фонарик, закрутил им над головой, потом положил, обозначая направление посадки, и отбежал в сторону.

Мотодельтаплан, рабочая партизанская лошадка, пошел на снижение, запрыгал по невидимым в траве кочкам. Второй, бурча мотором, кружил в ночном небе, скорее всего – там стрелок. Нельзя недооценивать эту штуку – стрелок, с разворотистым, легким, скорострельным автоматом или ручным пулеметом, наделает дел. Они так на волков охотились, чтобы отработать навыки. Еще в Казахстан ездили, тоже стреляли в степи волков и браконьерили сайгу…

Стрелок неуклюже побежал за дельтапланом, на подходе его осветил тусклый свет фонарика, поставленный на минимальную яркость.

– Кто?

– Кубинец.

– К кому?

– Мудрому викингу поклон.

«Водитель кобылы» опустил автомат. Он был экипирован по последнему слову – ночной монокуляр и лазерный прицел на автомате с видимым и невидимым лучами – для стрельбы с воздуха просто отличная штука. Впрочем, военные летчики молодой Новороссии считались элитой, снабжение было – соответствующее.

Они руками переставили мотодельтаплан, повернув в обратную сторону, – на взлет. Летчик, занимая место, поинтересовался:

– Вес сколько?

– Около сотки.

– Давай назад, пристегнешься – хлопни. Винтарь выбрось.

– Сам-то понял, чо сказал?

Кубинец знал, что максимальная нагрузка мотодельтаплана – сто двадцать. Хотя ни один «водитель кобылы» на максимуме взлететь не согласится, будет мозги морозить.

– Давай, пошел. Не тормози.

Мотодельтаплан неспешно пошел разгоняться по полю, прыгая намного меньше – потом грузно, как раскормленный гусь, оторвался от земли и начал неторопливо набирать невеликую свою высоту – над Ненькой выше сотки не ходили. Под пятой точкой проскочила дорога, по которой он приехал в село, одиноким жуком по ней ползла фура, высвечивая себе путь дальним светом. В воздухе – световым мечом джедая метнулся луч – стрелок второго дельтаплана лазером указал направление, и «водитель кобылы» согласно мигнул фонариком. Кубинец подумал – не стоит ли в качестве алаверды расстрелять наблюдательный аэростат над границей, там на нем оборудования на пол-ляма – но по здравом размышлении решил этого не делать.

Смелых и старых партизан не бывает. Бывают или смелые, или старые. И со спецназом, кстати, та же самая ерунда.

В общем – домой…

В этот момент – что-то просверкнуло перед глазами, и Кубинец почувствовал, как аппарат разваливается на части…