Александр Афанасьев
Час негодяев
Ленинград… кстати, название Санкт-Петербург мне не нравится, думаю, лучше всего этому городу подошло бы название Петроград. Он запомнился мне мостами, неспешно текущей водой, улицами и переулками, и ленинградскими дворами… таких не было даже в Москве… вот почему, кстати, в армии московских ненавидят, а питерских – нет. Это город, полный истории, мифов и тайн, город со своей историей и культурной традицией, в нем можно встретить обычных и в то же время очень необычных людей. Когда у отца получилось поменять квартиру, как – лучше не спрашивайте, – мы переехали в район намного лучше, центральный, и я доучивался в школе, с верхнего этажа которой был виден купол Исаакиевского собора. До сих пор помню эту картину – конец мая, итоговое сочинение, открытое окно и купол Исаакия на фоне грозового неба.
Москва… мне не нравилась ни тогда, ни сейчас. В Москве никогда не любили ленинградских. Москва первой стала торгашеским городом. Когда я переехал в Москву, а в московском УКГБ в некоторых подразделениях работали не только москвичи, то меня всегда поражала грязь в этом первом городе страны. Грязь могла быть в самом неожиданном месте, прямо в центре, – и ее никто не убирал. Как так можно? Складывалось впечатление, что живущие здесь люди как будто живут в деревне, где раскисшая хлябина – норма, и они не уважают ни себя, ни свой город. Ну, ладно, в Ленинграде тоже не идеально было, но, по крайней мере, на улицах поддерживался порядок, и поддерживали его сами горожане. А в Москве… помню, я шел от метро в понедельник, а в выходные, видимо, выбросили какие-то овощи в продажу. Ломаные ящики, гнилые и раздавленные ногами овощи – их просто сгребли в кучку и оставили. Как так можно…
Впрочем, Москва всегда была гигантским пылесосом, втягивавшим в себя самых разных людей. Если в Ленинграде даже рабочая традиция была еще с дореволюционных времен, то в Москве…
Ладно, пропустим.
Потом я заработал в Москве большие деньги. Но так и не научился любить этот город. Огромный, шумный и чужой.
В Минске я жил, пока учился в Минской школе КГБ, то есть меньше, чем в любом другом городе из оставшихся трех. Но Минск я успел понять. Хороший, правда, простоватый город, без традиции – хорошей или плохой. Широкие проспекты, богато построенные дома, но есть и старая застройка, совсем провинциальная, правда. Хорошие люди… почему-то я не могу вспомнить ни одного минчанина, которого назвал бы плохим человеком. Чисто и уютно – еще при СССР это был очень чистый и аккуратный город. Самый большой из провинциальных, я бы так его назвал. Минчане, не обижайтесь – Москва, к сожалению, тоже провинциальный город. Город, в который стекается провинция. Но в Минске нет той заносчивости, спеси и хамства, которое есть, к сожалению, в Москве.
Но меня почему-то все равно тянуло в Киев…
Киев был словно заноза. Город, где я работал. Город, где я жил. Город, где я встретил единственную женщину, которую полюбил по-настоящему.
Город, для которого я стал врагом…
И почему-то сейчас, после всего, после того кошмара, который произошел с нами, с русскими, с украинцами, я снова вернулся в Киев. Хотя в этом городе произошли самые страшные события в моей жизни…
Ты не плачь, если можешь —
Прости,
Жизнь не сахар, а смерть нам не
Чай.
Мне свою дорогу нести,
До свидания, друг, и прощай.
Это все,
Что останется после меня.
Это все,
Что возьму я с собой…
Вот и все…[1]
Каждый идет своей дорогой. И несет свою дорогу в себе…
И прощения нам нет…
Киев – Центр.
3 июня 2019 года
Утром дали горячую воду. Наконец-то удалось помыться…
Лето в Киеве все не наступало. Холодная весна плавно перетекала в лето, с затяжными, почти осенними дождями и каштанами, мокнущими под промозглым дождем с ветром. Даже каштаны до сих пор не отцвели.
Еще едва не пролил кофе на клаву ноутбука. Было бы печально, он со мной уже несколько лет…
У меня нет никакого желания рассказывать вам о себе, но кое-что, полагаю, вы вправе знать. Мой псевдоним прикрытия Валерий Прохоренко. Это псевдоним, еще с давних времен, настолько давних, что имя я уже забыл. Что я здесь делаю? Я уже говорил, на этот вопрос ответить очень сложно. Я и не буду на него отвечать, по крайней мере, сейчас. Поймете по ходу…
Здесь я уже акклиматизировался. Снял квартиру… неважно где, квартирка хоть и небольшая, но тихая и в приличном районе. Зарегистрировался как ФОП – это аналог российского ИЧП. Торгую, плачу налоги, если нет возможности не платить, и плачу, если такая возможность есть. Барыга. Торгую я в основном продуктами питания, вожу туда и сюда муку, сухое молоко, рис, пшено… крупы, в общем. С мясом пока не затеваюсь – холодильника нет. Пока нет. Понемногу плачу взятки и помогаю разворовывать гуманитарку, но тут это все делают, и на фоне общей подлости я не сильно выделяюсь. Точки у меня есть на Борщаговке, на Дарнице и в других местах. Торгую и оптом, и в розницу. У меня четыре свои машины на развозе и несколько нанятых. Еще под полтинник торговых агентов.
Еще я потихоньку торгую российскими паспортами. Но стараюсь не зарываться. Российский паспорт, честный, с нормальной пропиской не в резиновой хате – пятнадцать тонн вечнозеленых, как с куста. Вид на жительство – отдам за пять. Ниже спускаться не хочу, хоть и конкуренция давит. Зато у меня фуфла не бывает. Не то что кавказеры торгуют, – с дагестанской пропиской. Еще и рынок сбивают.
Бизнес идет. Он сейчас у всех идет – почему-то, по подлому стечению судьбы, как раз в местах, где надежды почти нет, где все так плохо, что хочется кричать, бизнес идет отлично, навар капитальный. С навара я купил «Порш Кайенн», угнанный, но тут многие на угнанных, как база полетела – не пробьешь. На нем я разъезжаю по ночным клубам и цепляю девиц. Клубы типа «Форсаж», «Партизан» – те, которые для этого и созданы, потому там мужики платят за вход полтинник бакинских, а дамам бесплатно. Нельзя сказать, что мне это не нравится. В Брюсселе все было мрачнее – там из нормальных только приехавшие на заработки девчонки, а местные либо страшные как смертный грех, либо… немного не такой ориентации.
Нравится ли мне Киев? Конечно, нравится.
Это все парадная сторона жизни. С изнанкой познакомитесь по ходу.
Погнали, в общем. Ключи от машины в карман, камеру повернуть – у меня на окне стоит мини-камера с распознаванием, наведенная на парковочное место, если кто задумает что подцепить под днище, его ждет неприятный сюрприз. Ее я поворачиваю на вход в подъезд – теперь, перед тем как заходить домой, я смогу на мобиле посмотреть, нет ли у меня интересных гостей в «пидизде». Еще одну камеру я спрятал в самом «пидизде», но где – не скажу. Тоже не лишняя.
Сумку с собой, в ней ноут. И еще кое-что. Но это кое-что у всех сейчас есть. Или почти у всех.
В «пидизде» никого. Тихо.
Вообще Киев стал оживать только сейчас. Когда я только вернулся, было реально страшно: мертвый город. Как повешенный в петле. Кто-то сбежал от войны, кто-то – от мобилизации детей в армию. Бежали, кстати, в Россию, в том числе свидомые. Это просто очаровательно: представьте себе, чтобы из СССР бежали в гитлеровскую Германию. Но это нормально для украинца. Насколько я понял этот народ, у них есть способность жить в двух мирах одновременно – в идеальном и реальном. Мы уже повзрослели и эту способность утратили, а они – как дети. Идеальный мир наполнен идеальными персонажами, например, Бандерой, Шухевичем, побратимами, свидомыми, ридной Ненькой, москалями, мифическим персонажем Путинкуем, он же Куйло, донбассярским быдлом, ватанами, недостижимым идеалом – Европой. И в этом мире идет постоянная борьба добра со злом, причем все поступают исключительно правильно и благородно. Добро побеждает, зло проигрывает, ридна Ненька во всем своем величии. В реальном мире приходится платить за газ и свет, а чтобы это делать, помаленьку воровать при любой возможности украсть, вместо того чтобы отправлять сына в АТО сражаться за незалежность – отправлять его в Россию, чтобы не призвали. И что самое удивительное – реальный и идеальный мир в голове украинца уживаются мирно, бесконфликтно, и никогда не знаешь, когда он решит совершить путешествие из одного мира в другой. Делает он это так же легко и непринужденно, как Алиса проваливается в кроличью нору.
Здесь воруют. Воруют так, что я в жизни такого не видывал. Воруют продавцы у хозяев, а хозяева у продавцов, заставляя обманывать клиентов. Олигархи воруют у народа, а народ – у олигархов, работая на них и воруя при первой удобной возможности. Воровали бы и у государства, да только воровать там нечего. А если будет чего воровать – будут и там воровать. Никогда не видел такого бесстыдного, даже наивного какого-то воровства. Каждый так и норовит украсть. А если поймаешь за руку и вместо наказания выведешь на откровенный разговор – сначала будут жаловаться, а потом такая ненависть плеснет – буржуи, жиреете…
Жесть, в общем.
Для тех, кто последний год не смотрел телевизор, – я нахожусь в Киеве, столице вильной и незалежной Украины. Которая, правда, теперь уменьшилась по территории. И которая одна из двух. Вторая Украина чуть южнее, второе ее название Днепро-Одесская Республика, и именно там находится законное правительство, законное хотя бы потому, что его признает законным международное сообщество, и потому, что сохраняет непрерывную легитимность от девяносто первого года. На востоке – Новороссия, на Западе – ЗУНР, Западно-Украинская Народная Республика. Такова цена гражданского конфликта, который подспудно тлел много лет, а потом прорвался открытым пожаром гражданской войны.
Юридически Украина все еще едина, заключен федеративный договор, а по факту – конфедеративный, но на деле уже нет. То, что происходит сейчас, называется «режим прекращения огня». Он обеспечивается с одной стороны Россией, с другой – ЕС. Принят он был в июле прошлого года после того, как стало понятно: дело идет к катастрофической европейской войне. Обе стороны решили притормозить у обрыва и посмотреть, что можно сделать.
Схема следующая: центр страны остается на общее попечение, в Новороссии сейчас стоят российские войска, в ЗУНР – войска НАТО. Есть еще парочка никем не признанных. Через три года после заключения соглашения проводится референдум, на котором каждая из бывших областей Украины должна сказать, что она предпочитает – независимость или оставаться в составе единой Украины. Строчки про Россию в референдуме не будет. Но что получится по факту, не знает никто…
Русские танки ушли от Киева после долгого балансирования на грани войны и двух месяцев войны экономической с блокированием наших счетов там и их счетов здесь. Апогеем этой войны было блокирование счетов российских госкомпаний там и отказ российских госкомпаний от платежей по займам здесь. Пик экономической войны стал и ее финалом: после того как началось обвальное падение индексов по всему миру, известное как «черный понедельник», стало понятно, что санкции бьют в равной степени по обеим сторонам. Тогда-то и было принято компромиссное решение, согласно которому российские танки уходили из центральной Украины, но оставались в пяти восточных областях, а в центральную Украину вводился совместный миротворческий контингент.
Решение было компромиссным, а потому плохим. К власти вернулась опять та же самая когорта, которая правила тут двадцать с лишком лет и довела страну до крутого пике. И то, что называется «украинской политикой», закрутилось по новой, с мелочным выяснением неважных вопросов, игнорированием важных, битием фейсов и совершенно наглой, бесстыдной лжи. Правда, теперь не антироссийской, а просто лжи. Местный политикум – он, кстати, ни за, ни против России, я это уже понял. Он сам за себя и будет всегда сам за себя.
Не знаю. Может, это хитрый план? Смотря на эти конференции по национальному примирению, на лица тех, кто в них участвует, даже у меня, русского, вскипает разум возмущенный, и я готов идти в смертный бой хоть на Майдан, хоть куда, только чтобы больше этого не видеть. Просто не могу представить, кем надо быть, чтобы проголосовать за Украину, чтобы правили вами все эти.
Хотя украинцы как раз могут проголосовать…
Так, к делу. Куртку на плечи, и вперед.
В «пидизде» чисто, ссаками не пахнет, потому что раскошелились на установку нормальной стальной двери с ключом. Половину суммы внес я, чем завоевал лютую ненависть остальных жителей «пидизда». Лампочки тоже светят – я их вкручиваю.
Выхожу, мельком осматриваюсь. Похоже, тихо, хотя до конца нельзя быть уверенным ни в чем. Бандеровцев в стране уже мало, часть выбили ополченцы, часть погибла в столкновениях со спецназом внутренних войск РФ и переформированным «Беркутом». Но кое-кто – самые отчаянные, самые озлобленные, самые опытные – остались. И что хуже всего – вовлекают в кровавую карусель молодежь. Хочешь вступить в гурт – это у них тут вместо джамаата, гурты по пять человек, – убей русского. Принеси видео – поэтому, кстати, если ты видишь человека с камерой или кто-то снимает на мобилу – это уже признак опасности, – и станешь одним из своих. Совершенно непривычный для нас городской терроризм, терроризм улиц и дворов, какого мы не видели с тысяча девятьсот пятого года. Терроризм, поддерживаемый ЗУНР, их называют «захарики» почему-то, и многочисленной украинской диаспорой по всему миру. Европейский Афганистан.
Сажусь в машину – вроде как все нормально. У меня на подоконнике веб-камера, постоянно направленная на машину, так что бомбу в машину за ночь мне подложить не могли, это я точно знаю. Могут расстрелять на выезде, но это уже а ля гер ком а ля гер, как говорится. Со двора есть три выезда, и я пользуюсь всеми тремя, без системы.
Выруливаю на улицу, моментально прибавляю газа… пошел. Ох, нравится мне «Порш». В Москве у меня был «Опель», довольно мощный, но «Опель», такие машины, как «Порш Кайенн», в Европе как-то не принято, это больше для нуворишей. А тут только на газ топнул – сотка…
Качусь по улицам. Кое-где следы пожарищ и пулевые сколы уже замазали. Но еще больше остается. Много остается, много! Как только подумаешь, что эти твари сотворили с Киевом, матерью городов русских, так хочется расстреливать. Пачками.
Да, я знаю. Мы не такие, как они. Но все равно поражаешься – с какой дикой злобой люди крушили и уничтожали место своего «життя», как будто не понимая, что другого не будет, никто не даст им другого. Как будто не понимали, что все – склады, дороги, дома – все это придется восстанавливать. Ручками.
Хотя чего тут говорить… я лично говорил с человеком, который присутствовал при каком-то эвенте с представителями ЕС. Там один профессор европейского университета спросил молодых украинцев – что вы ждете от Европы, от вступления в европейскую семью? Ему, не задумываясь, в лоб сказали – чтобы дороги отремонтировали. То, что дороги в своей стране надо ремонтировать самим, молодым парубкам просто в голову не пришло.
Ладно…
Склады я арендую на улице, известной как Здлобуновская. Что это название означает – не спрашивайте, я и сам не знаю. Место тихое, склады – примерно такие, какие у нас в России в глубинке. Если брать по классификации складских помещений, на уровень «С» натягивает, но с трудом. При этом место, где они стоят, с градостроительной точки зрения, козырное, даже очень – Днепр рядом. Представить, чтобы в Москве такое козырное место простаивало под старыми складами, я не могу, но тут это нормально.
Сворачиваю, паркуюсь. В линейке – дешевые, давно уже не производящиеся «Жигули», парочка «ВАЗ-2110», которые здесь производили под названием «Богдан» и которые скупали русские таксисты, парочка «Рено Логанов» и «Шкод». Опять-таки – на порядок ниже, чем в русской глубинке, там дешевая иномарка – норма, а русские машины покупают просто, чтобы пешком не ходить.
Паркуюсь, захожу в «офис». Прохожу в приемную, Олеся поднимается навстречу:
– Валерий Иванович…
– Пять минут – и приглашай всех…
День проходит неспешно в трудах и заботах, в привычной круговерти бытия, которая похожа на бег белки в колесе, но, поверьте мне, многие могут только позавидовать этому зверьку. Я в том числе. Те, кто жил в Украине и не понаслышке знает, что такое политическая свистопляска, очень ценят тишину и покой. Предсказуемую скучность бытия.
А вы как представляли себе работу разведчика? Как свист пуль и бешеные гонки на машинах по городу? Это как раз путь к провалу.
Впереди вечер. Культурный отдых и встреча с агентом. Который, по странному стечению обстоятельств, будет отдыхать в том же месте, что и я. Ничего необычного – стандартная «моменталка».
И тут зазвонил телефон…
Своего куратора по Москве, Матвеичева Александра Яковлевича (для своих дед Никола), я знал. Правда, как не Матвеичева, не Александра и не Яковлевича, но в нашей профессии это нормально. Он тоже учился в Минке. Последний выпуск некогда единой страны, уже девяносто второй. Электрички на Брест, торговля всем и всюду и спирт «Рояль»…
Его группа появилась через полчаса после того, как я прибыл в аэропорт. Прибыли обычным рейсовым военным самолетом, с Жуковского, он каждый день летает. В город селиться они не поедут, останутся здесь, в гостинице. В городе для них опасно. Пока группа селилась, я вытащил своего однокашника поужинать – тут был и ресторан, и он работал. Судя по тому, как к нему обращались остальные члены группы, информация была верной, генерала он все-таки получил…
– Заказал уже? – спросил он, усаживаясь за столик. Здесь было все по-простому – люди в форме и музыкальный центр с тихо поющим Шевчуком. Песня подходящая, кстати…
Это все… что останется… после меня…
Это все… что возьму… я… с собой…
– Нет еще.
– Ладно… – Он уже обустраивался за столом. – Девушка, из мясного что есть?
Когда девушка отошла, я буркнул:
– Поздравляю.
– С чем?
– С лампасами.
Мой старый друг… хотя, наверное, уже нет… вытаращил глаза.
– Что, уже болтают?
– Нет.
– А как узнал?
– Твои перед тобой прогиб изображают – как перед генералом, не меньше.
Мой однокашник принужденно улыбнулся.
– Обратно не хочешь?
– Нет. И почему – ты знаешь.
– Да брось. Везде все одинаково.
– Нет. Не везде.
– Ты хочешь сказать, что у вас здесь по-другому?
– Да. Немного, но да. Потому что возможность реально подохнуть придает игре некоторый реальный смысл.
На стол уже несли.
Мясо средней прожарки. Интересно, он хоть раз видел… мясо средней прожарки на рыжей от огня броне?
Ладно, не будем. Каждый из нас рано или поздно предстанет перед Ним и даст ответ во всем совершенном. И я. И теперь уже генерал-майор ФСБ Матвеичев Александр Яковлевич. И вы все…
Просто надо иногда об этом вспоминать.
– Скучаешь?
– О ком?
– О старых временах.
– Нет.
– Да брось…
– Брошу. Что на сей раз?
– А с чего ты взял, что что-то есть?
– Ты ведь не просто так сюда прилетел – целый генерал в стреляющий Киев, верно? Мог бы и кого поменьше званием послать.
– Да много что. По нам решение принято – меняется структура. Я иду на Киев. А тебе в Днепр надо перебазироваться. И как можно быстрее. Задание прежнее – создание сети.
– Нет.
– Это не ответ.
– Ответ… – Я посмотрел за окно, туда, где в сгущающихся сумерках свистели турбины самолетов и вертолетов. – Ты знаешь, на каких условиях я работаю. Вы помогаете мне, а я помогаю вам. Чем смогу. Но на этом – всё. Я не работаю. Я – живу. Как могу и как умею.
– Обстоятельства изменились.
– Не для меня. К тому же, я договаривался с Голиковым. Не с тобой.
– Голиков ушел.
Вот так-так… А я и не знаю. Здорово… Что-то я выпадать начал из процесса.
– Давно?
– Две недели назад. На полпреда.
– Поздравляю. Ништяк работа – ничего не делай и получай зарплату.
– Ты поаккуратнее.
– А что – не так? – Я улыбнулся. – Я, мил друг, теперь своим трудом на хлеб зарабатываю. Так что имею право.
Тут я, конечно же, слукавил. Трудом-то трудом, но… Вся моя работа зависит от взаимоотношений с органами власти… и закончится она ровно в тот самый момент, когда передо мной закроются двери. А они закроются. Глупо принимать чиновников за просто людей в своей профессии. Это голем. Самый настоящий, который хочет жить. И который на своем пути растопчет любого…
Однокашник мой мог съязвить, и тогда было бы действительно – всё. Но он выбрал другой вариант. Все-таки Минка даром не проходит.
– Ладно, извини.
– Проехали…
Теперь и мне надо немного назад сдать.
– Сань, ты пойми, ничего личного. Ровным счетом ничего. Но я не на службе уже много лет. И подчиняться приказам мне как-то не с руки. Ты знаешь, почему я работаю с вами до сих пор. И для меня личный вопрос в приоритете.
– Работа есть. Для тебя. Никто другой не справится – просто не потянет.
– Где?
– Там. В Днепре. Антонов сказал, или ты по-доброму идешь, или он тебя отзывает из активного резерва…
Надо сказать, что я до сих пор числюсь не в отставке, а в активном резерве. С одной стороны, это хорошо – позволяет мне решать кое-какие проблемы, потому что сотрудник в активном резерве числится действующим и не теряет допуски. С другой стороны – для того, чтобы снова вытащить меня на службу, потребуется только издать приказ.
– Антонов у вас теперь главный?
– Он.
В общем-то, не так плохо. Антонов был выходцем из бывшего ФАПСИ – Федерального агентства правительственной связи и информации, аналога АНБ США. Там наверху нет никого, у кого не было бы степени кандидата наук, – положение обязывает. А так как степень кандидата наук получить непросто даже при двадцати годах партстажа и толпе подхалимов, бывшее одиннадцатое управление КГБ обходили десятой дорогой все, кого направили на усиление. И там складывалась школа – настоящая, профессиональная школа разведки, где нет места папенькиным сынкам и всякому хамлу.
– Тогда он должен знать о моих договоренностях с Голиковым.
– Он знает.
– И что?
– Пойми, больше некому. Это раз. А второе…
– Второе? – прищурился я.
– Есть кое-что по Вячеславу. И как раз – связанное с Днепром.
Картинка или фотография, но мы ее называем «картинка». На фотографии – мужик средних лет, снято явно длиннофокусным объективом. На мужике белая ветровка, а место, где это снято…
Да, оно. Набережная Круазетт.
– Знаешь его?
– Лично нет. Но это – наш.
– Как понял?
Как понял… Да понял, не дурак. У наших, когда они попадают в такое место, как набережная Круазетт, бывает рожа топором. Люди там просто ходят, а они ходят не просто так, а по набережной Круазетт. И, наверное, пройдет еще лет двадцать, прежде чем что-то изменится. А изменится – только когда уйдет наше поколение. Тому, кто в детстве не ел досыта, бессмысленно говорить об умеренности в еде.
– Некто Тищенко Борис Макарович из Днепропетровска. Бизнесмен… Депутат Рады седьмого, восьмого, девятого созывов. Меценат. Владеет недвижимостью, а также финансовыми компаниями, работающими с населением.
Финансовые компании, работающие с населением, – это, чтобы вы понимали, те, кто дает деньги в долг под бешеные проценты. Во всем мире существует цивилизованная форма такой работы, первую организацию микрофинансирования основал профессор Мухаммед Юнус в тысяча девятьсот семьдесят шестом – «Граммин банк», он выдавал ссуды под небольшие проценты бедным бангладешцам и немало способствовал искоренению бедности в этой стране. Юнус был отмечен даже наградами ООН. У нас прижилась другая форма этого бизнеса – займы под один-два процента в день, когда высокий риск невозврата, просто покрывается сверхвысоким процентом, и потери от невозвратов просто раскладываются на честных клиентов. В цивилизованном мире выдача займов под такие проценты называется «акульим бизнесом», во многих странах она уголовно наказуема. Но здесь это нормально…
Депутат Рады… седьмого созыва – значит, он пришел в политику только после Евромайдана и держится в ней до сих пор, даже теперь, когда Рада заседает в Днепропетровске. Человек Рабиновича, не иначе…
– И?
– Дело обычное. Пришел в банк ВТБ и попросил прокредитоваться. Ему дали кредит, затем возникли сложности с возвратом. Банку удалось его взять за одно место капитально, отвертеться он не мог. Тогда на встрече со службой безопасности банка он заявил, что желает сотрудничать со спецслужбами Российской Федерации.
…
– И дал вот это видео…
Я вставил карту памяти в телефон, включил запись…
Съемка из гостиничного номера. Движение, какой-то назойливый шумовой фон. Открытое окно, трепещущие шторы серого цвета.
Человек, у него карабин «СКС» с оптическим прицелом и глушителем, он одет в толстовку и стреляет через окно – под углом вниз. Лица не видно. Потом снова движение, крик: «Окно закрывайте!» По-русски.
Запись обрывается…
– Вы хотите сказать, что это запись двадцатого февраля?
– Я ничего не хочу сказать. Посмотри на таймер, там все есть…
Я выдохнул. Спокойно… Собственно, я никогда не сомневался, что рано или поздно всплывут записи действий снайперов в тот страшный день… просто потому, что на Украине не бывает иначе, здесь все кидают всех и все страхуются на случай кидка как только могут. Такого рода записи – убойный, стоящий огромных денег компромат, и вряд ли тем, кто обеспечивал действия снайперов, это не было известно. Вопрос – а что потом?
– Я как-то связи не вижу. Такие записи всплывали и не раз.
– Да. Вот только Борис Тищенко на следующую встречу, на которой мы, кстати, планировали дать согласие, не пришел. По нашим данным, он вылетел в Грецию, а оттуда – куда-то еще.
– Вряд ли он будет делиться с сыном.
– Попытка не пытка. Хорошо. А что с Вячеславом?
Матвеичев достал еще одну бумагу и протянул мне.
– Узнаешь?
Я впился глазами в картинку.
Это было фото, сделанное то ли цифровым аппаратом, то ли цифровой камерой, явно из окна гостиницы «Украина». Это была площадка перед Жовтневым палацем, окна торца здания выходят на нее. Мой взгляд сразу выделил группу людей, они были в центре, и среди них одного, в куртке-парке. Я ее узнал. Потому что это была моя куртка.
– И что?
– А вот это снято камерами наблюдения отделения банка ВТБ в Днепропетровске…
Я всмотрелся в следующую картинку. Один из людей был обведен красным маркером.
– Это не он.
– Он. Мы прогнали через компьютер.
– Это не он!!!
– Он, – безжалостно сказал Матвеичев, – твой сын не погиб в тот день. Он жив до сих пор. И каким-то образом связан с этой историей.
– Этого не может быть… Просто не может быть…
– Может. – Матвеичев говорил жестко, словно гвозди вколачивал. – Ты забыл, чему нас учили? Не может быть – последние слова алфавита…
Мой сын Вячеслав, единственный сын, пропал без вести двадцатого февраля в Киеве, где-то в районе Европейской площади. Вместе с ним пропали еще четыре человека – вся их пятерка. Они пополнили собой список так называемой «потерянной сотни», то есть людей, которых до сих пор не могут найти.
Это моё. То, с чем я живу и обречен жить до конца дней своих.
– Фотошопом я тоже пользоваться умею.
– Это не фотошоп. Есть и другие материалы по Днепру. Но знакомиться… ты сам понимаешь…
Может только резидент. Понимаю.
– Другого все равно послать некого. Кроме того, у тебя же там друг есть, верно?
Да. Друг у меня там есть…
Бровары.
Вечер 5 июня 2019 года
Домой – за город, в свой оставшийся еще с тех времен старый дом в Броварах, отданный жене при разводе и потом брошенный ею, когда она уезжала в Лондон, – я приехал почти в полночь…
Загонять в гараж машину я не стал. И даже не стал открывать дверь в дом, я просто сидел на ступеньках, как чужак, и смотрел в темноту.
Знаете… я не задаю вопрос – за что. Он бессмысленен по сути своей, я отлично понимаю – за что. Я задаю только один вопрос – когда все это кончится…
Когда…
И ответа на него не получаю.
Заснуть сегодня все равно не получится.
Все это напоминало… знаете, удар молотком по тарелке. Тарелка красивая, в узорах, и тут по ней молотком – раз! Или кувалдой.
И все. Нет больше красоты. Только острые, режущие до крови, до кости осколки.
Так и моя жизнь. Раз!
И на куски…
Прикинул время… по Лондону еще время детское. Достал телефон, подключил, набрал номер, который помнил наизусть.
Музыка. Ритмичная, дерганая… какой-то современный стиль.
– Хало…
Да… Это она.
– Марина…
– Кто это?
– Марин, это я…
– Я перезвоню.
Обрыв. Гудки.
Да… трудно ожидать иного. Раз! И на куски…
Это про мою жизнь. Жизнь, разлетевшуюся на осколки холодной зимой две тысячи четырнадцатого…
Все средства, которые мне удалось скопить за границей, – а те, кто жил и работал в Киеве, не могли не копить средства за границей, – я отдал им. Понимая, что это ничего не изменит и не исправит – все равно отдал. Мы теперь чужие люди… но много ли мне надо? Теперь мне не нужно уже ничего…
И тут зазвонил телефон.
Я тупо смотрел на экранчик, потом нажал «принять». На экране появилась Маринка… она, как и все современные подростки, предпочитает видеозвонки. Обычные для нее – не круто.
– Па…
– Как ты?
– Нормально…
– Что у вас там за музыка играет?
– Джей Хинкл.
– Кто?
– Ты не знаешь. Откуда ты звонишь?
– Я в Броварах…
– Что у тебя за темнота…
– Просто у нас ночь.
– Как ты?
– Нормально. Как мама?
– Все о’кей…
Да нет, не о’кей. Я это знал. Я даже не пытался ей звонить.
– Па…
– Да.
– С тобой все в порядке?
– Да. Как и всегда.
– По виду не скажешь…
– Внешность бывает обманчива, – заявил я. – Парень уже есть?
– Па…
– Что?
– С отцом такое не обсуждают.
– Почему, обсуждают. Так есть или нет?
Моя дочь. Когда все это произошло – она была в таком возрасте… что смогла меня простить. Ирине это далось сложнее. Ирина не простила…
– Помнишь Катю Винниченко? – аккуратно съехала с темы. Моя дочь. Моя кровь.
– Да.
– У нее квартира рядом с нашей. Мы теперь подруги…
– Она в Лондоне?
– Да, уже давно.
Ну-ну… Олежку Винниченко я знал еще с той поры, когда он был депутатом Рады. Потом он опять стал депутатом Рады, но уже от другой партии. Потом его назначили главой антикоррупционного комитета. Потом…
Ну, думаю, вы понимаете, что произошло потом.
Гнида люстрированная. Или люстрованная. Как правильно?
Наверное, люстрированная. Люстрованная – это когда люстра на голову. Хотя они люстру-то заслужили…
– Ты с ней дружишь?
– Ну… больше тут и не с кем. Па… с тобой точно все в порядке?
– Да. Все отлично.
Маринка внезапно посерьезнела.
– Па… ты с мамой говоришь?
– Нет. А надо?
…
– У нее появился кто-то?
– Нет. Просто…
Да нет. Ничего простого тут нет.
– Па, я хочу, чтобы ты прилетел.
– Ты же знаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет.
– Я поговорю с мамой.
– И не пытайся. Давай дождемся, когда ты получишь загранпаспорт и прилетишь ко мне.
– Здесь нет загранпаспортов.
– Тогда – просто паспорт.
Маринка помолчала…
– Па…
– Что?
– Я… не должна тебе это говорить, но, кажется, у нас проблемы с деньгами.
