Александр Абрамов
Ген высоты. Откровенная история десятикратного восходителя на Эверест

Начало работы. Романтическое снаряжение советского альпиниста

Альпинизм, положа руку на сердце, я проработал намного глубже основной профессии – перечитал все книги, прошел все курсы, какие только были возможны. У меня всегда на первом месте альпинизм стоял, а учеба – на почетном, втором. В секции у нас поговорка ходила: «Если альпинизм мешает учебе – бросай… учебу». Потом эта поговорка весьма кстати и на работу перекочевала.

Но это не значит, что альпинизм я уже определил как свой единственно возможный жизненный путь. Это, как ни крути, – все-таки хобби, а электрофизика – моя специальность, моя профессия. Мое предопределенное будущее. И как молодой специалист я обязан был отработать три года по специальности в НИИ. По распределению, разумеется. Слава богу, далеко меня не отправили, распределили в Москву, в армию я не загремел. Я начал работать электрофизиком, но все время думал о горах.

В моем НИИ был некий экспериментальный цех, где я в качестве собственных экспериментов заказывал альпинистское снаряжение – пряжки для рюкзаков, крючья, закладки. Раньше никакого альпинистского снаряжения и в помине не было. Сейчас даже в это верится с трудом. Бегали в кедах, олимпийку если какую-нибудь купил с вытянутыми коленями, то ты молодец! А все остальное приходилось шить своими руками. Рюкзаки, куртки, штаны… Карабины чуть ли не вручную изготавливали!

На самом деле все альпинистское снаряжение пришло из морского дела – веревки, карабины, узлы, страховочные устройства – все это изобрели доблестные моряки задолго до нас, альпинистов. Мы ездили в Коломну на канатный завод и покупали рыболовецкую веревку. Чтобы пошить себе куртку или спальник из синтепона, отправлялись в Подольск на карьер и там набирали отходы от Подольской швейной фабрики. Набивали этими обрезками рюкзаки, потом их отбирали, обдирали, раскладывали, распарывали, заново сшивали, делали из них новые куски материала, как лоскутное одеяло, потом из него сами кроили (взял свои джинсы, обрисовал – и вот тебе выкройка!). То есть каждый альпинист снаряжение себе обеспечивал по принципу «сделай сам».

Еще нужно было достать каландр – каландрированный капрон – материал, из которого потом шили всю одежду специальную. Сейчас уже гортекс придумали, а раньше его каландр заменял. Он непродуваемый был, чуть-чуть промокаемый, но легкий материал, как парашютный шелк. Его прокатывали через горячие валики, он чуть заплавлялся и «дышал», но дырочки не пропускали пух. Стоил этот каландр достаточно дорого – пять рублей метр, а на пуховку нужно было метров пять, то есть 25 рублей выложить. У меня машинка «Зингер» имелась – садишься и вшиваешь туда пух из пуховой подушки, которую ты у бабушки выцыганил.

Раньше сложно было пойти в магазин и купить сразу что хочешь. Нигде ничего попросту не было в свободной продаже. Поэтому те, кто был «в теме», клич бросали: туда-то и туда-то завезли каландр 100 метров – кому? В «Московском» универмаге, в том, что у трех вокзалов до сих пор высится, молнии «выкинули» по метру или 1,20 – кому? Все, побежали! Карабины продавали в спортивном магазине прямо рядом с МЭИ. Приходишь на тренировку, а тебе с порога: Ирбиса́ завезли! (карабины «Ирбис» – единственные, которые продавались у нас в то время в Москве). Бежишь в магазин, покупаешь три-четыре карабина по четыре рубля с полтиной – маловато, конечно, но и деньги-то не бесконечные. Потом карабины надо было все пометить, а то на сборы съездишь – все перемешается – пойди найди потом, какой он там – твой. Ну и все остальное снаряжение тоже шили сами. «Беседки» шили^[8]. Покупаешь широкую стропу или же в самолетах отрезаешь ремни безопасности. Обычно старались сесть на задний ряд, потом ремни отрезали и «сваливали». А куда деваться-то было? Крючья тоже делали, заказывали на заводах.

Однажды я отправился на зимний Эльбрус. Мама достала мне с завода «Динамо» сварочный шлем, я нашел где-то телогрейку и пришил к воротнику телогрейки этот шлем. Так у меня капюшон получился. А поскольку телогрейка короткой была, то снизу я себе из синтепона еще и «хвост» приделал. Вот такая зимняя одежда у меня получилась. А варежки, кстати, у меня тоже хорошие были, строительные. Ботинки где-то добыл, «кошки» где-то достал… Вот так мы и ходили.

Часть снаряжения выдавалась в альпинистских лагерях. Деревянные ледорубы, абалаковские кошки – кованые, тяжеленные, на самодельных грубых ремнях. И рюкзак абалаковский, темно-зеленый круглый шар со всех сторон. Его надеваешь, и он на «одном месте» у тебя лежит^[9].

Братья Абалаковы вообще очень много снаряжения для альпинизма придумали. Особенно Виталий Абалаков, инженер-изобретатель. В 30-е годы XX века, после восхождения на пик Хан Тенгри (6995 м) на Тянь-Шане, он отморозил себе семь пальцев на руках и занялся разработкой протезов. Ему принадлежит целый ряд ортопедических изобретений.

А когда массовый советский альпинизм достиг своего звездного часа, Виталий начал специализироваться на разработке спортивного и альпинистского снаряжения. Только в этой области ему принадлежало более сотни патентов, и он с успехом внедрял их в массовое промышленное производство. Складывалось впечатление, что в СССР все снаряжение происходило только «от Абалакова»: обвязка Абалакова, спальный мешок Абалакова, ремень Абалакова, крюк Абалакова. Жумаров раньше тоже не существовало, так Виталий изобрел специальный крючковидный зажим для веревки, который пережимал ее в случае срыва – «абалаз» назывался.

Палатки мы тоже сами себе шили. Машинка моя «Зингер» ручная была, а я все мечтал ножную иметь. А так – одной рукой держишь, другой – крутишь. Труда много было. Но это захватывало. Это и была подлинная жизнь. Что-то изготавливали, что-то меняли, что-то покупали. Купил, например, 10 карабинов, поменялся с кем-то на ледоруб. И оба довольны.

Мастер спорта

Итак, после окончания института я начал работать по распределению в закрытом НИИ, а вечером отправлялся на тренировку или на скалодром. Работа заканчивалась в 17.00, тренировка начиналась в 18.00, я запрыгивал в метро: пять минут от станции «Спортивная», и я уже мчался на стадион «Энергия».

Мне нравилась моя жизнь. Работа поначалу не слишком мешала моему увлечению, к тому же я вовсю пользовался услугами нашей экспериментальной лаборатории по изготовлению альпинистского снаряжения. В общем, совмещал приятное с полезным. Я был очень активным парнем, и меня опять комсоргом избрали. Домой я приходил только поспать, а иногда и вовсе не приходил – общения в альпинизме очень много, и светового дня для этого, увы, не хватало. За что меня мама, конечно же, ругала. Но не так сильно, как раньше. Ведь я уже взрослым стал. С девушками общался и даже с женщинами… альпинистками, конечно.

Кстати, на начальных разрядах девчонок в секции было заведомо больше, чем парней. Девушки – они всегда активнее, хотя бы поначалу. Конечно, возникали отношения, иногда очень серьезные. Но у нас был строгий закон: если с девушкой что-то серьезное завязалось, ты обязан был на ней жениться. Если не женился, то кто-то из вас должен был уйти из секции… Такой непреложный закон благородства существовал. Но у меня еще и собственная установка была, как кремень: не женюсь, пока не стану мастером спорта!

В принципе, конечно, люди ездили знакомиться – это было самое интересное. Большое количество знакомств – близких и далеких. Когда ты на гору с кем-то сходил в одной команде – возникала необычайная близость. Я помню абсолютно всех, с кем я когда-либо был в горах, любого человека могу вспомнить. Потому что то, что ты пережил там с человеком, останется с тобой навсегда.

Сходил когда-то в горы с кем-нибудь, допустим, из Новосибирска, оказался в этом городе года этак три спустя, спокойно можешь позвонить ему, попроситься переночевать, и обязательно услышишь: «Саня? Конечно, приезжай!» И абсолютно искренне. Потому что иначе и быть не может. Тебе просто не могут отказать. Невозможно услышать: «Нет, ты знаешь, я занят, в этот раз не получится, не обижайся»…

Вообще, когда я любого человека встречаю, то всегда сперва считаю, что он альпинист. Только потом с удивлением понимаю, что, может, и нет.

Альпинисты – это особая общность людей, особая выборка. В альпинизме, как правило, не бывает «плохих» людей. Если ты с человеком пережил какие-то близкие эмоции, сидел с ним у костра, ел одной ложкой из одной миски, спал в одной палатке, ходил в одной связке, он не сможет тебе сказать – «я тебя не знаю, парень».

В другой жизни, отношениях, обществе – это немного по-другому: мало ли что мы с тобой в одном офисе работали, автобусе-такси ехали – ну и что?

В горах это невозможно. Когда ты стоишь достаточно близко между жизнью и смертью, когда ты страхуешь своего напарника, ты понимаешь: вот в этой веревке, зажатой в твоей руке, – его жизнь. И если ты случайно разожмешь пальцы, он упадет и разобьется. Это ощущение полнейшего доверия между двумя людьми. Даже отождествления. Ты становишься частью этого человека, в какой-то степени «сиамским» близнецом. Разве можно потом отказать самому себе?

Увы, такие случаи бывали, конечно, но крайне редко. Фактически это означало изгнание из «стаи». Это поступок, недостойный альпиниста, и вряд ли с таким человеком еще куда-нибудь пойдешь. Это все понимали. Вот такой своеобразный существовал кодекс альпинизма.

Альпинисты всегда были готовы помочь друг другу. Придешь к кому-нибудь, скажешь: ребят, еда кончилась – не рассчитал, горелка сломалась или еще что-нибудь стряслось – тебе обязательно помогут, даже в мыслях не было, что может быть иначе. Стыдно было даже последний кусок съесть. Такая считалочка была: «Последний кусочек делю пополам, а этот кусочек делю пополам и этот кусочек делю пополам…» и так до бесконечности. Съесть последний кусок – это кощунство какое-то, он и в горло-то не лез, каким бы ты сам голодным ни был. Сейчас жизнь изменилась, такого уже нет.

…На работе в горы меня не отпускали, да и вообще никуда не хотели отпускать. Мне говорили: «Саша, ты молодой специалист, давай ты пойдешь в отпуск не в этом году, а в следующем…» Я очень любил горы, и горы для меня были значительно важнее, чем работа. А мне предлагали прекрасную карьеру, очень четкую и понятную: «Саша, поработай три года, и ты станешь заместителем начальника отдела, еще 3 года – и заведующим лабораторией, диссертацию защитишь – кандидатскую, еще 5 лет потом – и доктором станешь…» Поди, плохой план? Я бы сказал, отличный! Прекрасный план без сучка и задоринки – но для нормального человека. А я-то нормальным не был.

Для меня все это звучало дико, странно. Я никак не мог себе представить – как это я – и не поеду в горы? Это все равно что лишить тебя всего, что есть в твоей жизни светлого и прекрасного. Как в детской книжке – вместо потерянного счастья петушка на палочке предлагают^[10]. А я же тренировался – для гор, готовился – для гор, я жил – горами. Я уже рюкзаки пошил, карабины наделал, у меня планы, маршруты разработаны, меня команда ждет! Я им говорю: «Извините, я уже билет купил». Уехал, конечно.

На второй год продолжилось то же самое. Работа начала вступать в конфликт с моим образом жизни. Стало все сложнее отпрашиваться. Я начал подумывать, как бы вообще «свалить» из этого института – раз и навсегда. Но я как раб должен был во что бы то ни стало отработать эти положенные три года.

В последний, третий, год я уже внаглую начал прогуливать работу. А это был почтовый ящик^[11]. Чтобы покинуть его стены, я лазил через забор. Или брал под мышку какой-нибудь тубус, шел через проходную: «Я в местную командировку». И был таков. Выскакиваю – и вот она, свобода! На тренировку, в Царицыно, куда угодно! Я начал уже откровенно опаздывать на работу, мне объявляли строгие выговоры, а я им подсказывал лежащее на поверхности решение: так увольте меня – и нет проблем! А мне говорят: «Не положено. Уволить тебя не можем. Будем и дальше ругать». Но мне невмоготу было терять и минуты. Я твердо решил: НЕ ХОЧУ там работать. И точка.

Вообще, я всю жизнь себя вел так, как хотел. Несмотря на строгие рамки советской зарегламентированной действительности. И я поступил так, как подсказывало мне мое нутро: собрал вещи и уехал в Крым. На две недели. Опять лазать. Это был март месяц. Я был уверен: сейчас вернусь, и меня с треском уволят! Такой, по сути дела, ужасный проступок никоим образом нельзя спустить с рук!

Приезжаю через две недели, меня вызывает начальник отдела. Вот оно, думаю, мое счастье. Одна подпись под заявлением, и я свободен! Но не тут-то было… Начальник говорит: «Ну что, Саша, набегался? Пиши заявление на отпуск за свой счет и иди, работай дальше». Я просто опешил тогда. Что все это значит? Но решения своего не поменял.

Я не видел себя в роли работника НИИ, каким бы престижным в то время это ни казалось. И перестал ходить на работу. Дело дошло до директора НИИ. Тот сказал: «Да отпустите вы его на все четыре стороны, и дело с концом!» Нормальный, видно, дядька попался, адекватный. В СССР таких людей днем с огнем не сыскать было. А мне повезло. Я наконец стал безработным. Без будущего, без ясных и четких перспектив. Зато свободным. И абсолютно счастливым.

Моя мама, всю жизнь проработавшая инженером и видевшая меня как минимум ученым со степенью не менее доктора наук, тяжело пережила мое увольнение. Да что там – она была в шоке! Будущее ее сына рушилось у нее на глазах. Ее единственный сын абсолютно «подвинулся» на альпинизме, проще говоря, сошел с ума! Нужно было что-то срочно предпринимать. Спасать сына! Мама сказала: «Я пойду в секцию и скажу, чтобы тебя туда больше не пускали». Она действительно имела серьезный разговор с председателем секции, и ей обещали на меня повлиять. Но, видимо, не слишком усердно.

Это был 1988 год. Чтобы иметь какую-нибудь работу – а совсем безработным в ту пору быть не полагалось, – я записался в промышленные альпинисты^[12]. Но проработал в таком статусе недолго. В то время начали появляться первые хозрасчетные подразделения при комсомольских организациях. То есть комсомольцам дали возможность подзаработать. Вместе со своим приятелем я организовал одну из первых таких организаций при своем бывшем институте. Причем делалось это все очень легко.

Мы подписались в одно из НТТМ^[13] и сделали там еще одно подразделение под названием «Альпинистский клуб “Спектр”». И стали зарабатывать. Сначала высотными работами. Затем отчеты, договоры, печати, командировки… Потом я привлек к этому весь отдел, в котором я работал, и отдел начал работать на нас. Мы отдавали им большую часть выручки, а сами пропадали в горах. Я это делал не ради обогащения, но эта деятельность дала мне возможность до 1991 года ходить в горы, ездить на сборы. Шесть-семь месяцев в году я пропадал в горах – на Кавказе, Памире, Тянь-Шане и в итоге достиг первого разряда по альпинизму. Летом 1990 года выполнил норматив КМС (кандидата в мастера спорта) на Кавказе, совершив восхождение на вершину Шхельда^[14] по маршруту Субартовича (категория сложности 6А). Стал двукратным обладателем Кубка Москвы по скалолазанию в виде «трудность» в 1990 и в 1991 годах. Чемпионом Украины по альпинизму в классе малых гор, чемпионом Москвы и таким образом вошел в плеяду сильнейших столичных альпинистов.

В 1991 году мне снова повезло: я попал в команду спортивного клуба Армии № 13 Московского военного округа (13 СКА МВО) под руководством старшего тренера по альпинизму Александра Степановича Демченко, участника команды ЦСКМО по альпинизму, чемпиона СССР, одного из первых мастеров спорта международного класса СССР. Известный лозунг Демченко звучал так: «Интеллектуала может воспитать только интеллектуал», и по этому принципу он строил всю свою тренерскую работу.

На базе клуба МВО Демченко создал сильную команду. Воспитанниками клуба числились первовосходители на высочайшие вершины мира и чемпионы СССР по альпинизму. Спортсмены СКА МВО неоднократно становились призерами на чемпионатах СССР Вооруженных Сил.

Валерий Розов, знаменитый советский и российский альпинист и бейсджампер^[15] мирового уровня, так вспоминал тренировки у Демченко: «Некоторые принципы Степаныча меня очень сильно удивляли, например, восхождение на Эльбрус в качестве акклиматизации перед зимним сбором. Конец февраля – начало марта, приезжаем на Кавказ, в первый же день поднимаемся на Приют (4200 м), на следующий день восхождение (5642 м). Кто не залез – чуть ли не предатель Родины. Шли на Эльбрус из последних сил, кто как может – на коленках, ползком. Если не залез – все решат, что ты плохо тренировался. Степаныча интересовал только результат. Народ спускается никакой, помороженный, а Степаныч начинает выяснять: «Ты кого видел, а где был он?» Сказать, что «был», когда не был, было невозможно, врать Степаныч не позволял и всегда делал свои выводы. Однажды мы приехали под пик Ленина, и Степаныч погнал нас с Луковой поляны (3800 м) сразу на 5300 м. Дошли, конечно, но там все попадали. Вопрос стоял предельно жестко – да или нет: либо ты тянешь, а если нет – в СКА тебе делать нечего»^[16].

Исходя из накопленного опыта поколений армейских альпинистов, в СКА-13 МВО были подготовлены мастера спорта, ставшие знаковыми в советском и российском альпинизме. Это А. Шейнов, В. Володин, Владимир и Валерий Розовы, Е. Тимме. Воспитанник СКА-13 Александр Копылов стал Героем России. Врачи, работавшие на учебно-тренировочных сборах альпинистов СКА-13, И. Ушаков – академик РАН, РАМН, доктор медицинских наук, профессор, генерал-майор медицинской службы запаса, и Ю. Бубеев – заслуженный врач РФ, профессор, руководитель отдела психологии и психофизиологии Государственного научного центра – Института медико-биологических проблем РАН, полковник медицинской службы.

После ухода из жизни А. С. Демченко его спортивные воспитанники создали альпинистский клуб его имени, и он до сих пор является крупнейшим из действующих клубов Москвы.

Я в эту команду попал как вольнонаемный, вернее даже, как «спортАктив»^[17] – тогда это так называлось. В команде из шести человек должно было быть как минимум двое военнослужащих, остальные могли быть спортАктивом. Демченко меня уже знал по моим прежним восхождениям и пригласил к себе как КМС.

А буквально через полгода состоялся зимний чемпионат СССР по альпинизму в альплагере Ала-Арча (Кыргызстан). Степаныч сказал мне: «Саш, ты можешь с нами поехать. Ты точно не будешь в основной команде, но поезжай, мы на тебя посмотрим». Я принял решение ехать: такой случай может представиться один раз в жизни. Да и себя показать мне очень хотелось, и на других посмотреть. Команда у нас звездная подобралась… И мне все удавалось.

Я ходил вторым составом, но был забойщиком, всегда на маршрутах лидировал^[18]. Удача, видимо, улыбалась мне, видя мое упорство, уверенность и задор. И тут наш первый состав, который готовился к заявленному на чемпионате маршруту, во время тренировочного выхода весь поморозился.

Стоял дикий мороз. По плану команда должна была пройти маршрут с одной ночевкой. Но из-за сильного ветра внешняя часть палатки, которую ребята пытались развернуть на узкой полке, внезапно улетела. Осталась только внутренняя часть – тончайшая. Ребята еле уместились в нее вшестером, а ноги у них наружу торчали. На следующий день они полезли дальше, еще раз переночевали таким же экстремальным способом, а когда спустились, у половины команды оказались поморожены пальцы на ногах. Всех прямиком отправили в Москву, в ожоговый центр, там надели пакеты на ноги и продували сухим воздухом, чтобы пальцы спасти.

Практически вся передовая команда выбыла из строя. Только Виктору Володину, капитану, повезло чуть больше: у него хорошие теплые ботинки имелись, и пальцы его невредимыми остались. Тут подходит ко мне Демченко и говорит: «Ну что ж, Саша, вот и наступил твой черед».

Так я стал полноправным участником своего первого и по совместительству последнего чемпионата СССР по альпинизму. Половину маршрута лез первым наш капитан, Витя Володин, половину – я. Двойка ребят тащила грузы. Мы прошли самый сложный маршрут на том чемпионате – 6А категории сложности – по центру северной стены пика Свободная Корея и заслуженно получили звание чемпионов Советского Союза и мастеров спорта. «Первое место заняли кремни́, москвичи, команда МВО, под руководством Виктора Володина, прошедшие маршрут Попенко», – вспоминал легендарный российский альпинист Александр Ручкин в своей книге «Незабытый бред»^[19]. А я получил наконец почетное звание «Мастер спорта». Моя цель была достигнута.

С момента моего прихода в секцию альпинизма и до получения степени мастера спорта прошло 10 лет. Это был непростой путь, достаточно изнурительный, длинный, полный неудачных попыток, несбывшихся ожиданий. Но меня во многом поддерживало мое жгучее желание дойти до конца, добиться поставленной когда-то цели. Ради этой цели я практически не останавливался ни перед чем, никогда не сомневался, что поступаю правильно. Да, как «по маслу» – у меня не вышло. Многие подобную карьеру делают гораздо быстрее. Два-три года занятия альпинизмом – и они уже КМС. А на пятый год, случалось, их уже не было в живых…

Я стал мастером спорта в 27 лет. И это был очень плохой момент для продолжения карьеры. Почему? Потому что какую задачу ты поставишь своему мозгу – такую он и выполнит. Захотел стать мастером спорта. Стал. А дальше? А дальше все: для мозга поставленная тобой задача – предел. Задача выполнена, извольте расслабиться.

Тут я и вспомнил маму с ее «деревьями-фашистами»: это же были сверхзадачи! Дойти до одного дерева – задача для мозга посильная. А вот до другого дерева – уже нет. Потому что и физически, и – главное – психологически ты уже «на исходе»: руки-ноги тебя не слушаются, тело припадает к земле. Но если ты прикажешь мозгу «давай» – деваться ему будет некуда. Придется и эту задачу выполнять. И из абсолютно невозможной она станет вполне себе выполнимой.

Для человеческого мозга нет непосильных задач. Это мы сами умышленно ставим ему барьеры, «сачкуем», так сказать. Задача должна быть реальная – с одной стороны и с превышением – с другой. Только так возможно добиться результата, о котором раньше не смел и задумываться.

…А с Максимом Онипченко, моим «искусителем» в альпинизме, мы до сих пор дружим. Сейчас он известный альпинист-спасатель. Во многих экспедициях мы с ним вместе участие принимали. Я иногда говорю ему в шутку: «Вот из-за тебя пришлось альпинистом стать! А мог бы и до доктора наук дослужиться!» Тот улыбается, но уже смотрит мне прямо в глаза, а не на мифические вершины, видные только ему.