Александр Васильевич Черкас Рога и копыта

Рядом троль спал. Глубоко, мертвецки. Его громадная грудь медленно поднималась и опускалась, цепь на его ноге лежала неподвижно рядом с вырванным кольцом. Спящий таран. Бесполезный.

А напротив, за решёткой, Краге окончательно сломался. Тихие, срывающиеся мольбы сменились истерикой. Он бился головой о прутья, хрипло выкрикивая проклятия то епископу, то своим бывшим подручным, то всем богам разом. Потом начал рыдать – громко, по-детски беспомощно, размазывая сопли и слёзы по лицу.

– Не хочу умирать… Не хочу, чёрт возьми, не хочу!

Так прошло несколько часов. Грот, наш спящий великан, лишь изредка вздрагивал, издавая булькающие звуки, но сон его был непробудным. Снотворное, подмешанное в похлёбку, делало своё дело. Даже когда дверь в подвал с грохотом распахнулась и внутрь вошли стражники – их было восемь, – он не шелохнулся.

Их действия были выверены, как танец палачей. Они игнорировали нас с Краге, сосредоточившись на главной цели. Четверо самых крепких, с опаской в глазах, вошли в камеру к тролю. Склонившись над его большим телом, они с лязгом расковали массивный замок на кандалах, освободив цепь от стены. Потом, кряхтя и ругаясь, ухватили его под мышки и за ноги и, волоча, потащили к выходу. Спящий троль был подобен мешку с булыжниками – безжизненный, неподъёмный груз. Они тащили его по коридору к лестнице, их спины напряглись от усилия.

Пока одна группа возилась с Гротом, двое других стражников подошли к камере Краге. Разбойник не сопротивлялся, лишь покорно протянул руки для верёвки. Его лицо было пустым, поза – сломленной. Его быстро связали, вывели и прислонили к стене в коридоре, под присмотром одного из них.

Наконец, подошла моя очередь. Седьмой стражник, молодой и нервный, звеня ключами, подошёл к моей решётке. Он вставил ключ в тяжёлый висячий замок. Скрип железа и щелчок прозвучали в напряжённой тишине, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием тащивших троля и их сдавленными ругательствами. Стражник потянул решётку на себя.

– Выходи, – буркнул он, делая шаг внутрь камеры.

И именно в этот момент наверху, на лестнице, раздался звук, от которого, казалось, замерзла сама кровь в жилах.

Это был не просто рёв. Это был РЁВ. Глухой, сотрясающий каменную кладку, полный такой первобытной, невыносимой боли и внезапно хлынувшей ярости, что даже воздух задрожал. Снотворное, очевидно, не выдержало грубого обращения. Затем – оглушительный грохот падающих тел, лязг доспехов о ступени, треск ломающейся алебарды и дикие, панические крики: «Держи его! Навалиться! Он проснулся!»

Грот проснулся. Не постепенно, а сразу – в адской ярости.

Двое стражников, оставшихся в коридоре бросились на лестницу на помощь своим гибнущим товарищам.

Стражник, распахнувший мою решётку, сделавший шаг вперёд вдруг ускорился и полетел в мою сторону, он получил в спину жестокий, отчаянный пинок от Краге. Разбойник бил связанными руками, всем телом, вкладывая в удар всю ярость. Стражник влетел в камеру, прямо на меня, широко раскинув руки.

Мой взгляд уже был не на нём. Он был на алебарде, которую стражник выпустил из рук. Моя рука рванулась вниз, пальцы сомкнулись на шершавом древке.

Я не стал разворачивать длинное оружие в тесной камере. Я использовал его как таран. Короткий, мощный тычок прикладом в солнечное сплетение того же стражника, который теперь падал на меня. Он сложился пополам с хриплым выдохом. Я отшвырнул его в сторону, шагнул в проём.

Мой взгляд метнулся в коридор. Последний стражник, тот, что стоял на страже у Краге, замер, глядя на лестницу, откуда неслись звуки кошмара. Он услышал шум в моей камере, начал поворачиваться. Его рука потянулась к мечу.

У меня не было времени на фехтование. У меня была алебарда и один шанс. Я сделал длинный, размашистый шаг вперёд, вынося древко вперёд, и со всего размаха, не целясь в щели доспеха, а просто в грудь, обрушил на него тяжёлый наконечник. Удар пришёлся со свистом. Кольчуга не спасла – под давлением стали треснули рёбра, стражник с глухим стоном отлетел к стене и осел на пол, потеряв сознание.

Три секунды. Не больше.

Я повернулся к Краге. Он стоял, прижавшись к стене, его глаза, полные дикого восторга, были прикованы ко мне. Я перевернул алебарду и, не тратя времени на развязывание узлов, одним резким движением рассекли верёвки на его запястьях остро заточенный топорик на обухе. Верёвки разлетелись. А я поднял голову. Шум с лестницы не утихал. Он переместился. Теперь он был не на ступенях, а наверху. Грохот, рёв, крики – всё доносилось сверху, через открытую дверь в конце коридора, которая вела в главное помещение консистории. Троль проломился туда. Он был там. И все, кто мог держать оружие, были теперь там, с ним.

– Пора. Пока они заняты чудищем – сказал я, и мы двинулись к лестнице, навстречу грохочущему хаосу над нашими головами. Мы выскочили из двери консистории прямо в ад. Площадь перед зданием, которая должна была стать местом торжественной казни, превратилась в котёл, полный крови, криков и летящих обломков.

Грот был в центре этого урагана. Очнувшись в ярости и боли, он не видел разницы между стражниками, зеваками и священниками. Его огромные кулачища, каждый размером с голову быка, описывали широкие дуги. С каждым ударом в воздух взлетало тело, с хрустом ломалась кость, раздавался короткий, обрывающийся визг. Он не убивал – он расчищал пространство вокруг себя, как разъярённый буйвол. Люди разлетались, как кегли. Крик ужаса толпы сливался с рёвом троля и треском ломаемых прилавков.

– Вон! – прохрипел Краге, хватая меня за рукав и указывая в сторону конюшен, где метались перепуганные лошади.

Одна из них, гнедая кобыла без седока, рванула в нашу сторону, бешеными глазами выискивая путь сквозь хаос. Краге, двигаясь с ловкостью, которой я от него не ожидал, сделал рывок, поймал её за узду и одним движением вскочил на спину, прижимаясь к её шее.

– Руку! – закричал он, протягивая ко мне свободную руку.

Я из последних сил оттолкнулся от земли. Его хватка была железной. Он втащил меня, я грузно обрушился на круп лошади позади него. Кобыла, почувствовав двойной вес, встала на дыбы, но Краге, стиснув бёдра, свистнул ей прямо в ухо, и она рванула вперёд, сбивая с ног зазевавшегося горожанина.

Мы неслись по периметру площади, обходя самое пекло. У ворот никого не было – последние стражники бросили свои посты, чтобы попытаться остановить троля или спасти своих.

И вот мы вынеслись за ворота. Давление каменных стен сменилось широтой вечернего неба. Воздух, пахнущий пылью и свободой, ударил в лицо. За спиной оставался Седой Перевал, из которого доносился приглушённый адский гам, быстро теряясь в расстоянии.

Краге свернул с дороги почти сразу, направив взмыленную лошадь в узкую, почти невидимую расщелину в скалах. Через несколько минут нас поглотила тишина горного леса, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием коня и стуком копыт по камням.

Только тогда он придержал лошадь, огляделся и обернулся ко мне, его лицо расплылось в широкой, безумной ухмылке.

– Не догонят, – он широким жестом обвёл темнеющие склоны, – …я каждый куст помню. Каждую скалу. Моя вотчина.

– Ну что, Мал? Чумазый, проклятый, а драться и соображать умеешь. Куда путь держишь, раз уж от костра ускакали?

– В горы, – сказал я просто, вытирая с лица чужую кровь и пот. – Есть дело. Там, где серая тропа.

Краге замер, его ухмылка стала прищуристой, хитрой.

– Дело, говоришь… Ну что ж, – он кивнул в сторону узкой, заросшей тропинки, уходящей вверх, в предрассветные тени. – Тогда поехали, партнёр. Покажу тебе такие тропы, по которым и черти с заплутаются. Но сначала – к моей кладовке. Греться и зубы точить надо. А там… посмотрим на твоё «дело».

Он снова пришпорил коня и мы двинулись в путь.