Мари Ло
Потерянное поколение
13
Милочка долго не осознавала насколько красив был город, в котором она жила. Воспринимала его как временное пристанище, обузу, от которой надо поскорей избавиться. Вот Эля всегда любила его. Город на самом деле был уникальный. Центр одного из крупнейших промышленных районов, был основан около трёхсот лет назад. В нём начисто отсутствовали бесконечные пригороды с перекошенными временем постройками двухсотлетней давности. Не смотря на обилие промышленных предприятий, город выглядел опрятно и уютно. Не последнюю роль в создании уюта играли многочисленные парки, в которых во множестве росли фруктовые деревья. Фруктовые деревья также росли вдоль улиц, во дворах домов. Весенними днями город погружался в бело-розовую пену цветения. Первыми обильно цвели абрикосы, на них цветочные бутоны раскрывались раньше, чем почки с листьями. Затем, одновременно с листьями, появлялись цветы на вишнёвых деревьях. По пышности цветения вишни немногим уступали абрикосам. Через пару недель, когда весна уже была в разгаре, на покрытых молодой пронзительно яркой зеленью яблонях и грушах распускались крупные светло-розовые цветы. Когда весна уступала место жаркому лету, вспыхивали роскошные пышные соцветия-свечи среди причудливо вырезанных листьев каштанов. Каштаны росли вдоль центральных улиц города. Поспевали плоды в таком же порядке, начиная с абрикосов и заканчивая каштанами. Спелые абрикосы падали с деревьев, дворники не успевали их убирать, тротуары были усыпаны рыже-розовыми плодами к неудовольствию прохожих, боящихся поскользнуться на них и упасть.
Мальчишки по утрам собирали абрикосы с ближайших деревьев и дёшево продавали их у магазинов. Хозяйки выбирали плоды покрупнее и послаще и варили варенья и джемы. Пресытившись абрикосами, жители города почти не обращали внимания на поспевающие яблоки и груши. А такую мелочь как вишни, они и вовсе не видели. Вишни оставались на ветках деревьев, когда с них осыпались листья. Наступали холода, уцелевшие на ветках, не склёванные птицами, высушенные солнцем и морозом, снятые с заснеженных веток, покрытые влажной испариной от внезапного тепла ладоней, сморщенные чёрные вишни превращались в изысканное лакомство. Милочка и Эля срывали их с деревьев в парке во время лыжных прогулок.
Ближе к осени с первыми жёлтыми листьями с деревьев опадали каштаны. От удара о землю их колючая мясистая оболочка раскалывалась, освобождая гладкое, блестящее, золотисто-коричневое ядро. С каштанами играли дети и собаки. Редко кто мог удержаться, чтобы не положить в карман или пару глянцевых тёплых каштановых ядер.
Любой мало-мальски уважающий себя путеводитель в списке достопримечательностей сообщал, что в городе миллион роз и тысяча фонтанов. И розы, и фонтаны были повсюду: в парках, скверах, вокруг общественных зданий и жилых домов, вдоль улиц.
Посреди этого цветущего, благоухающего и искрящегося великолепия на месте спонтанно образовавшегося посреди новостройки пустыря, кто-то, пресытившись цветом и светом, посадил сосны. Нельзя сказать, чтобы это была изначально плохая идея, но со временем, когда сосны выросли, парк стал выглядеть мрачновато и страшновато. Сосны стояли ровными рядами слишком близко друг от друга. Кроны деревьев смыкались вверху, нижнюю часть посадки представляли их шершавые красноватые стволы. Из-за рассеянного ветвями света между стволами всегда висела сизая прозрачная дымка.
14
Сосновый парк находился в сотне метров от больницы, где работала Милочка. Проходя через него по утрам, Милочка ускоряла шаг. Можно было бы обойти стороной, но тогда она опаздывала бы ещё больше. С работы она возвращалась другой дорогой.
Работа Милочке нравилась. Она с усмешкой вспоминала, как поначалу мучилась и не хотела учиться. Первые три года обучения она была в полушаге от того, чтобы забрать документы и бросить институт. И только уговоры друзей-однокурсников убеждали ее продолжать учёбу. На четвёртом курсе, когда начались клинические дисциплины, она неожиданно для всех вырвалась в число первых на курсе. Стоило ей на мгновенье прикоснуться к обнаженной части тела – руке, колену, лбу – и диагноз пациента переставал быть загадкой. К тому же, у неё оказались хорошие руки, ей удавались всё манипуляции и операции. Осознав эту свою особенность, Милочка сначала удивленно приподняла брови, а затем рассмеялась:
– Обалдеть, как круто. Да у меня дар похлеще, чем у тебя, Нинон. Людей лечить – не на картах гадать.
Нина не соглашалась, утверждая, что предсказывая будущее, она тем самым лечит души, а душа, как известно важнее тела.
– В здоровом теле, здоровый дух, – не сдавалась Милочка.
Больница находилась в пятнадцати минутах ходьбы от дома, если идти короткой дорогой через сосновый парк. Дорога между соснами занимала минут пять. Милочка проходила этот отрезок пути на предельной скорости. Представляла, что перед ней вдруг из ниоткуда материализуется грабитель, насильник, убийца, монстр и мало ли кто ещё . И однажды он появился. Не перед ней, а сзади. Милочка вдруг почувствовала кого-то у себя за спиной. Шла она по тропинке густо покрытой опавшей хвоей, которая поглощала звуки, поэтому шагов своего преследователя не слышала вплоть до момента, когда он приблизился к ней на расстояние вытянутой руки. Она осторожно повернула голову, но никого не увидела. Тогда она остановилась и обернулась. Так и есть. Мужчина. Молодой, высокий. В руке дорожная сумка. «В сумке пилы, ножи, верёвки, прочие нужные маньяку вещи», – подумала Милочка, а вслух сказала:
– Проходите вперёд, пожалуйста. Вижу, вы спешите.
Мужчина, обогнув Милочку, пошёл вперёд. Она немного задержалась на месте и продолжила путь. То ли мужчина шёл слишком медленно, то ли она слишком быстро, но через пару секунд Милочка уже дышала ему в спину. Теперь обернулся он:
– Я вижу, вы спешите. Идите вперёд.
Милочке очень не хотелось оставлять мужчину позади себя. Но что делать? Развернуться и бежать в сторону? Вмиг догонит. Вон он какой здоровенный.
Увидев её колебания, мужчина усмехнулся:
– Вы в больницу идёте? Давайте проведу.
Они пошли рядом, стараясь не задевать друг друга на ходу. Пространство между соснами было узкое, и время от времени их руки сталкивались. Милочка украдкой бросала взгляды в сторону и вверх, пытаясь разглядеть своего спутника. Очень высокий. Её макушка не доставала до его плеча. Стройный. Ноги длинные, ровные. Ноги она разглядела лучше всего, они были, практически, на уровне её глаз. Выгоревшие под солнцем русые прямые волосы. То что волосы выгорели под солнцем, Милочка определила безошибочно: точно такой же цвет приобретали волосы Виктора каждое лето, превращаясь из тёмно-каштановых в соломенно-русые. Тёмные прямые брови, тёмные глаза на фоне светлых волос казались почти чёрными. В целом, лицо вполне цивилизованного человека, если бы не чёрная щетина, густо покрывавшая щеки и подбородок и темная полоска усов над верхней губой.
– Я в больницу иду. У меня там бабушка лежит, – пояснил он.
Милочка покосилась на его объёмную сумку. Он заметил её взгляд, рассмеялся:
– Это ей несу: печенье, суп, яблоки. Идите вперёд, если хотите. Я подожду, пока вы отойдёте, кусать не буду.
Милочка вскинула голову и посмотрела на него в упор. «Симпатичный, – подумала она. – Наверняка маскируется. У маньяков и аферистов это принято – симпатичные легче втираются в доверие».
Убегать ей было стыдно. Не хотелось показывать свой страх и не хотелось обижать незнакомца, вдруг он окажется нормальным. Они продолжали идти рядом.
– Я в больнице работаю, – сообщила Милочка, – врачом.
– Я подумал медсестрой. Для врача вы слишком молодая и красивая.
– А вы многих врачей знаете, – рассердилась Милочка.
– Знал нескольких в детстве, но тогда мне все старыми казались. Сейчас я не болею. Меня Вадим зовут. Если хотите – Вадик.
– Понятно. А меня – Мила.
Они дошли до главного входа.
– Можно я вас после работы здесь встречу, – неожиданно спросил Вадим.
– Можно. Завтра, – ответила Милочка.
Почему завтра он уточнять не стал. Вот и хорошо. Потому что Милочка и сама не знала, почему завтра. Она пошла в своё отделение, он в кардиологию к бабушке.
15
Милочка работала в отделение анестезиологии и реанимации. Она пришла сюда сразу после окончания института.
Первые три года учебы она не только не задумывалась каким именно врачом хочет стать, но даже толком не знала, чем отличается терапевт от гинеколога. Затем решила стать психиатром. Врачи этой специальности представлялись ей избранными, казалось, они посвящены в такие глубины человеческого сознания, о которых простые смертные даже не догадываются. Побывав на занятиях в психиатрической клинике, она обнаружила, что врачи там немногим отличаются от пациентов; и чем опытней и именитей врач, тем ближе к пациентам по уровню сознания и поведения он находится. Она и раньше догадывалась, что от гениальности до безумия расстояние небольшое, но не до такой же степени. В стенах клиники всего один шаг отделял их друг от друга, понятия нормальности и патологии переплетались и перетекали из одного в другое. Теории, на которых строились диагнозы и методы лечения в психиатрии, были очень далеки от совершенства, а, порой, и от логики. Объективно проверить результаты лечения было невозможно. Для рационального ума Милочки это было слишком сильным потрясением.
Немного понаблюдав и поразмыслив, она решила стать хирургом. В хирургии всё было с точностью наоборот. Понятные болезни, обоснованное лечение, очевидные результаты. Казалось бы, то что надо. К концу института она успешно проводила самостоятельно небольшие и средние операции и много ассистировала. Но в хирургии ей вскоре стало скучно. Здесь не было тайны, искусства; было чистое ремесло.
И тут её осенило – реаниматология, наука об оживлении, только недавно официально признанная самостоятельной специальностью, бурно развивающаяся, полная тайн и загадок, балансирующая на грани жизни и смерти, объединившая в себе все теоретические и клинические дисциплины, требующая обширных знаний, умелых рук, пронзительной интуиции. Реаниматологию – не ремесло, но искусство – выбрала Милочка своей профессией.
За время учебы и практики Милочка побывала во многих отделениях реанимации. Все они походили друг на друга чистотой, тишиной, обособленностью. Единственное что отличало Милочкино отделение от множества ему подобных – ординаторская, помещение, где врачи могут писать, читать, есть, смотреть телевизор или спать. Это была неожиданно большая комната. Стена, выходящая в коридор, была составлена из огромных листов толстого зеленоватого цвета стекла, на этой стене располагалась обычная фанерная дверь. На противоположной стене находилось большое окно из обычного прозрачного стекла, смотрящее во двор больницы. Там, где заканчивалось окно, начиналась «комната в комнате», похожее на кладовую тесное и тёмное помещение. Параллельно друг другу вдоль стен в этой комнате стояли две низкие деревянные кровати. «Кладовая» служила раздевалкой и местом для отдыха для врачей, находившимся на дежурстве. На одной из её стен висело большое, в полный рост, зеркало, от которого было мало толка, так как в «кладовой» не было ни ламп, ни окон: переодевались в полутьме.
В центре самой ординаторской стояли четыре массивных деревянных письменных стола. Столы соприкасались друг с другом своими боковыми поверхностями, образуя ромб посередине. Внутри этого ромба помещалась большая кадка, в которой росло дерево лимона. Несмотря на то, а может, благодаря тому, что в кадку с лимоном доктора в огромных количествах стряхивали пепел с сигарет и сливали остатки чая, дерево чувствовало себя прекрасно, достигнув двух метров в вышину и полутора метров в ширину. Его ствол был более чем приличного размера для комнатного растения, темно-зелёные толстые листья никогда заметно не редели. Попить чайку, поболтать и покурить под деревом собирались доктора со всей больницы.
Курить в помещениях больницы было запрещено, и заведующий отделением периодически приказывал выставить кадку с лимоном в коридор, будто дерево было виновато в повальном увлечении докторов курением вопреки запретам и здравому смыслу. Каждый раз когда его выносили из ординаторской, дерево начинало сохнуть и чахнуть, и его возвращали назад. Также в отделении была самая большая библиотека медицинской литературы в больнице. Доктора приносили свои книги, ставили их на открытые полки книжного шкафа. Редко какая книга возвращалась обратно к себе домой, некоторые стояли здесь десятилетиями и уже представляли библиографическую ценность. Рядом со шкафом на отдельном столе располагался телевизор. Его включали вечером, как только заведующий, отработав, уходил домой, и выключали утром, при появлении заведующего на пороге. Ординаторская отделения реанимации негласно относилась к немногочисленным достопримечательностям больницы. Кроме лимона в кадке, библиотеки и телевизора, достопримечательностью больницы были доктора, работающие в этом отделении. Мало того, что они были самыми эрудированными, самыми решительными, смелыми и умелыми, почти каждый обладал каким-либо талантом, по большей части эксцентричным.
Самым нормальным с общепринятой точки зрения, как и полагалось по должности, был заведующий. Это был высокий, худощавый человек, очень спокойный и уравновешенный. Голос он не повышал ни при каких обстоятельствах. Было ему слегка за сорок, но молодые подчиненные считали его стариком, а его методы лечения устаревшими и примитивными. По странному стечению обстоятельств древние незамысловатые методы лечения давали неизменный положительный результат, в то время, когда модные и прогрессивные, применяемые его подчинёнными, часто не оправдывали ожиданий.
Первым, с кем Милочка столкнулась в отделении, был вовсе не заведующий, а Алексей Алексеевич Захаров. Он поздоровался с ней не вставая из-за своего рабочего стола: перевёл взгляд со страницы книги, которую читал, на Милочку, затем нарочито небрежно откинулся на спинку кресла. Светлые глаза прищурены, уголки губ слегка приподняты в улыбке.
– Проходите, коллега. Можете занять правую половину того стола, – он махнул рукой в сторону стола слева от себя.
В его голосе чувствовалась явная насмешка.
Алексей Алексеевич был самой яркой фигурой не только в отделении, но и во всей больнице. Среднего роста кучерявый блондин, он был любимцем медсестёр. Коллеги-врачи не любили его жёсткие циничные высказывания, но ценили профессионализм и прямолинейность. Алексей Алексеевич был всего на три года старше Милочки, но смотрел на неё свысока, как умудрённый опытом и знаниями ментор. Впрочем, он, действительно, был умён и амбициозен и не скрывал своих притязаний на пост заведующего отделением.
– Располагайтесь, – продолжал Алексей Алексеевич. – Курите? Не стесняйтесь. Надолго к нам? Так вы, значит, после интернатуры к нам, осчастливить решили своим появлением. Простите, не подготовились к вашему приходу: цветы не купили, дорожку не расстелили.
Милочка подошла к указанному ей столу; отодвинула стул; села, откинувшись на спинку, копируя собеседника; открыла сумочку; достала из неё пачку, а из пачки сигарету; повертела её между пальцами слегка разминая. Алексей Алексеевич, не отводя взгляда от её лица, пошарил рукой по поверхности стола перед собой, взял зажигалку и протянул Милочке.
– Спасибо, – сказала она.
Закурили. О чем говорить Милочка не знала, поэтому продолжал Алексей Алексеевич:
– Даже не думайте, милочка, что я буду вас учить и нянчить. Поработайте месяц-другой с Анатолием Семёновичем, посмотрим на ваши успехи, решим, что с вами дальше делать.
Милочка затушила окурок сигареты в кадке с деревом, стоящей между ними.
– В няньках не нуждаюсь, работать под присмотром не собираюсь. Работать буду одна.
– Вот как? Договорились. Облажаетесь – разгребать за вами не буду. Понятно, милочка?
Алексей Алексеевич не любил возражений. Непроизвольно его голос поднялся на октаву выше, углы губ брезгливо опустились. Заметив это, он постарался произнести как можно спокойнее, изобразив подобие улыбки:
– Кстати, как вас зовут, милочка?
Она улыбнулась нарочито широко, обнажив верхний ряд зубов:
– Именно так и зовут – Милочка. Для вас Людмила Сергеевна.
«Обалдеть, – подумала Милочка, – хорошее начало: один враг уже есть. Впрочем, сам нарвался. Индюк напыщенный. Раскудахтался. Звезда местного пошиба. Подожди-подожди. Ты у меня от злости кипеть будешь скоро».
Перед Милочкиным взором проплыл круглый темно-синий чайник, расписанный яркими цветами, со свистком на надменно изогнутом носике. Чайник плавно опустился на плечи Алексея Алексеевича, заняв место его головы, и тут же забулькал, испуская пар и пронзительно свистя носом.
– Свисти громче! Не все слышат, – приказала она, прищурилась, грозно посмотрела на чайник, и с него слетела крышка.
16
Отказываясь от опеки и консультаций старших коллег, Милочка не рисковала ни своей репутацией, ни здоровьем пациентов. На последнем курсе института она много ассистировала, самостоятельно проводила несложные операции и вела палаты заведующего кафедрой хирургии. К середине прохождения интернатуры к ней относились как к знающему своё дело врачу, без скидок на молодость. На новом месте ей понадобилась пара часов, чтобы выяснить, где находятся те или иные вещи. После чего работа пошла размеренно и спокойно к искреннему восхищению медсестёр, привыкших к внезапно возникающим ситуациям, угрожающим жизни больных и вызывающих суету и беготню в отделении. К концу первого дня работы у Милочки была группа поддержки. В эту группу поначалу вошёл и Анатолий Семёнович, под опеку которого её пытался спровадить высокомерный Алексей Алексеевич.
Анатолий Семёнович оказался длинным тощим не первой молодости мужчиной. Он производил впечатление человека неряшливого и неопрятного. Жидкие жирные волосы, зачёсанные назад, обнажали глубокие залысины, кончик длинного крючковатого носа нависал над верхней губой. Одевался он обычно в дорогие, недоступные большинству, необычайно популярные в те времена, джинсовые костюмы. В больнице он числился на внештатной должности Казановы. Было известно о его многочисленных, непродолжительных романах. Почти все вновь прибывшие на работу медсестры проходили через его руки. Он был непревзойден в искусстве очаровать, уговорить, уломать. Один раз он даже был замечен стоящим на коленях перед очередной жертвой. В ход шли цветы, конфеты, обещания жениться. Жертвы его неуёмной похоти долго приходили в себя, узнав, что Анатолий Семёнович давно и счастливо женат, обожает жену и сыновей близнецов.
– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал он закрывая дверь ординаторской и направляясь к столу, за которым сидела Милочка. – Наслышан о вас, Людмила Сергеевна. Добро пожаловать в наш коллектив.
Милочка, разложив перед собой истории больных, книги, записывала назначения в огромных листах, популярных в реанимационных отделениях. Лекарственные препараты полагалось назначать с точностью до минуты, строго соблюдая порядок введения и учитывая множество факторов, влияющих на активность препаратов. Это было увлекательное занятие, сродни прочтению замысловатого шифра.
– Как работа? Продвигается? Помощь требуется? – не унимался Анатолий Семёнович, уставившись на Милочку своими выпуклыми водянистыми глазами.
– Справляюсь, – сказала Милочка, отложив в сторону только что дописанный лист с назначениями.
– Галина Николаевна, – громко позвала она.
Дверь в ординаторскую открылась, и появилась медсестра: круглолицая брюнетка с раскосыми, не по возрасту озорными глазами.
– Доброе утро, доктор. Как сынишки? Как любимая? – улыбаясь, обратилась медсестра к Анатолию Семёновичу.
– Злая ты, Галя, – засмеялся Анатолий Семёнович, показывая жёлтые от никотина, неровные зубы. – Всю интригу поломала. Только хотел за доктором приударить.
Прийдется поддерживать чисто дружеские отношения. Да, коллега? Вы курите?
Закона, запрещающего курение в общественных местах, не было. Хотя курение в медицинских учреждениях не поощрялось и, даже, порицалось, большинство медработников курили. Студенты и медсёстры курили на лестницах и чердаках, врачи в ординаторских, начальство в своих кабинетах. Открыто сигареты ещё не рекламировали, но с экранов кинотеатров и телевизоров смотрели бравые парни с обязательной сигаретой в зубах, и субтильные красотки, зажав мундштук между длинных пальцев, прищурив глаз, залихватски выдували облака дыма.
Когда захлопывались двери за больничным начальством, уходили посетители и были выполнены вечерние назначения, наступало время ужина для работающих в ночную смену. Ужинали все вместе в, так называемой, комнате отдыха. Выкладывали на стол принесенную из дома еду. Закончив есть, пили чай и курили так долго, как позволяла обстановка в отделении; иногда часами, иногда укладывались в несколько минут. Вечеров, когда можно было долго пить чай, курить и обсуждать всё подряд было больше .
– Как тебе новая врачиха, Семёныч? – спрашивала Тамара, сероглазая, миниатюрная блондинка. Давно привыкшая к поклонению и заискиванию, красивая Тамара вела себя несколько вызывающе и высокомерно.
– Рядом с тобой никак, Тамарочка, – отвечал Анатолий Семёнович.
Они давно работали вместе и хорошо понимали друг друга, можно сказать, были друзьями. Оба были амбициозны и стремились к высоким позициям. И если Тамаре должность заведующей лабораторией была обеспечена в ближайшее время, то притязания Анатолия Семёновича значительно подкосило появление в отделении более молодого, умного и харизматичного Алексея Алексеевича. После прихода Милочки его позиции пошатнулись ещё больше. Расчитывать на повышение он мог только уничтожив их обоих. Милочка казалась более уязвимой. Анатолий Семёнович вспоминал их встречу, как она на него смотрела, что говорила. Никаких поощрительных знаков с ее стороны не нашёл, ничего отрицающего его пока ещё намеки на ухаживание не нашёл тоже. Для начала можно было попытаться по привычке очаровать и обольстить её.
– Сказали, ты с утра прибежал её клеить, – подначивала его Тамара.
– Был в больнице, зашёл, поздоровался.
– Да, так и сказали. А ещё сказали, что она та ещё штучка. Так что поосторожнее, Семёныч, не подцепил бы какой заразы.
– Ты чего распереживалась, Тамара? Авторитет свой среди мужиков потерять боишься? Вот вы, бабы, завистливые.
– Давай без намеков, Семёныч. Это ты герой-любовник в законе. Я не по этой части.
– Только не надо про свою добропорядочность. Я тебя тоже не первый день знаю, – укусил в ответ Анатолий Семёнович.
Тамара была замужем за влиятельным и известным в городе человеком, и её отношения с другими мужчинами в этом замужестве, действительно, не заходили дальше флирта, чего нельзя было сказать о предыдущем браке.
Выкурили ещё по сигарете, допили чай. В комнату стали возвращаться медсёстры, ушедшие после ужина проверить больных и сделать очередные назначения. Анатолий Семёнович ушёл в ординаторскую прилечь, надеясь, что ночь будет без особых происшествий и удасться немного поспать. Тамара осталась с медсёстрами. Разговор все так же крутился вокруг Милочки. Оно и понятно, не каждый день в больницу приходят новые врачи.
– Слышали, Тамара Геннадиевна, новая врачиха в первый день умудрилась Захарова из себя вывести, – рассказывала Таисия, полная средних лет медсестра. – Он пачку сигарет выкурил, бегал по отделению, кричал, чтобы не смели ей ничем помогать и ничего подсказывать.
В разговор вступила Лена, спортивного вида, коротко стриженная брюнетка:
– Я с ней вчера днём работала. Не нужны ей, Тая, твои подсказки. Работает не хуже Захарова. Он себе в последнее время цены не сложит. Вот Милочка и опустит его немного с пьедестала.
– Милочка потому что симпатичная? – спросила Тая.
– Ты, Таисия, хоть и мать двоих детей, но, прости, немного туповата. Сокращённое от Людмила потому что. Понятно теперь? – Лена иронично поджала губы, фыркнув носом в сторону простодушной блондинки Таисии.
Медсёстры в реанимации отличались от своих коллег из других отделений умом и сообразительностью. Лена была типичной представительницей этой привилегированной касты, а Тая высоких требований не выдерживала.
– Милочка, – рассмеялась Тамара. – Могла бы юбку и подлиннее надеть.
– Не нужна ей юбка подлиннее, ей скрывать нечего , – сказала Лена.
Тамара вдруг разозлилась. Показалось, что это было сказано специально для неё. «Они что, сговорились сегодня? Сначала придурок Семёныч языком молол. Теперь эта коза. Показалось, наверное. Пора отдыхать».
– Пойду прилягу, пока тихо. Вы тоже отдыхайте, – вслух сказала Тамара.
Спокойной ночи желать в этом отделении было не принято: плохая примета.