Алекс Орлов
Одиночный выстрел
15
Миновав ореховую рощу, колонна выбралась на новую, недавно проторенную дорогу. Прежнюю, мощеную, разорили солдаты Илкнера, чтобы помешать прибытию обозов со снабжением для войск Гудрофа.
Восстанавливать ее прелат не хотел. Дорога была старая и глубокая, после дождей на ней скапливалось много воды и камни постепенно уходили в глубь сырого грунта. Гудроф предполагал построить новую – насыпную, но теперь неизвестно, как все сложится.
– Эй, Тревис, давай свернем к Вилле-Оку, я хочу посмотреть, сколько людей вернулось и как они строятся, – высказал пожелание прелат.
Тревис махнул рукой, и передовой отряд разведчиков поскакал к видневшимся на горизонте уцелевшим деревьям, указывавшим место, где прежде стояло селение Вилле-Оку.
Когда-то его закладывал Трауб-Обжора – прадед нынешнего прелата Илкнера, отсюда и яростное желание Илкнеров вернуть провинцию себе. Они считали эту территорию своей вотчиной, началом всех Илкнеров.
Пока прелат с основной частью свиты скакал через луг к селению, разведчики уже прибыли на место и немало перепугали крестьян, строивших свои новые дома. Их здесь набралось пять семей, а прежде в Вилле-Оку насчитывалось полторы сотни домов.
– Стоять, не разбегаться, сволочи! – стали кричать гвардейцы, еще больше пугая людей, столько переживших во время недавней войны и познавших все ужасы бегства и нелегкого возвращения.
В наспех собранных сараях тоскливо завыли дромы.
– Это наш господин-благодетель едут! – закричал вдруг один из крестьян, стоявший на недостроенном срубе и разглядевший вдали штандарт прелата Гудрофа. – Не бойтесь, это его светлость едут!
Люди стали успокаиваться и ругать солдат за то, что те их напугали.
Мужчины спустились со срубов и побросали жерди, которыми собирались обороняться, а женщины и дети стали выбираться из-за неоконченных стен.
Вскоре подоспел и сам прелат. В скромном для его статуса мундире, он выделялся лишь дорогой вороной лошадью и тем, что мог себе позволить ехать без шлема и кирасы.
– Здравствуй, ваша светлость, благодетель наш! – крикнул старший из всех крестьян и вместе с остальными опустился на колени.
– Ладно, поднимайтесь, нечего штаны марать! – ответствовал прелат и принялся осматривать возведенные из потемневших бревен стены.
– Кто лес поставляет? – строго спросил он старшего из мужиков.
– Дык господа Миллибенды из города Скруттела, – ответил тот, разводя руками.
– Так ведь гнилой же лес, разве вы не видите?! – начал сердиться прелат и, подъехав ближе, ткнул кинжалом в бревна. – Где эти Миллибенды?
– Дык вон они едут, ваша светлость, другие дерева везут! – ответил ему конопатый мальчишка и махнул в сторону петлявших между пепелищами дромов, запряженных в пары передков, на которые и были положены бревна – по три на каждый экипаж.
За длинной вереницей из полудюжины экипажей ехал возок на больших колесах, управляемый торговцем, одетым в дорогое крашеное сукно.
– Эй, Тревис, спрячь штандарт да отведи гвардейцев за стены, я желаю поговорить с торговцем по-простому.
Приказ прелата был немедленно выполнен, и торговец гнилым лесом подъехал к постройкам в полном спокойствии. Даже присутствие незнакомца на хорошей лошади не смогло поколебать уверенности торговца.
– Хорошо бы цену сбросить, ваша милость, уж больно дерево темное… – издалека начал мужик, чувствуя поддержку наблюдавшего за происходящим прелата.
– О чем ты говоришь, дурак?! Какая цена?! Думаешь, это ты мне платишь? – закричал торговец, поднимаясь в возке и натягивая вожжи.
– А кто платит? – спросил прелат, не удержавшись.
Торговец смерил его подозрительным взглядом, но игнорировать незнакомца не решился.
– Казна прелата Гудрофа платит.
– А почем казна платит за гнилой лес?
– Не твое дело, господин хороший, у меня с мужиками свои дела, у тебя свои. Проезжай дальше.
– Вот, значит, как, – усмехнулся прелат. – А ты, стало быть, Миллибенд?
– Ганс Миллибенд, а ты кто таков будешь?
– Тревис, давай сюда! – вместо ответа крикнул прелат, и из-за стен недостроенных срубов стали выезжать гвардейцы. По мере увеличения их количества лицо Миллибенда становилось белее, а нижняя губа начала подрагивать.
– Итак, мерзавец, почем ты поставляешь гнилой лес? – повторил прелат свой вопрос.
– Я… я… я свободный человек, я подданный императора и ни перед кем…
Договорить торговец не успел, пущенная Тревисом плеть обрушилась ему на голову, сбив бобровую шапку.
– Ваша светлость, извольте приказать, чтобы меня не трогали! Я подданный императора, я свободный горожанин!
– Повторяю вопрос: почем продаешь бревна? Разве я за эту трухляшку плачу по серебру за пять бревен?
– Нужно разобраться, ваша светлость! Но бить меня нельзя, я секретарь торговой палаты, я свободный подданный императора!
– Ну-ка, Тревис, повесь его немедля! А вы, – прелат повернулся к онемевшим приказчикам, – смотрите и передайте другим жуликам, что со мной так дела вести нельзя.
Соскочившие с седел гвардейцы бросились стаскивать с возка брыкающегося Миллибенда, вопящего о своей значимости и о том, что над ним нет власти прелата Гудрофа.
Через минуту он замолчал, раскачиваясь на пеньковой веревке, перекинутой через толстую ветку уцелевшего дерева.
– Вот и успокоился, – подвел итог Гудроф. – Передайте его брату, как там его?
– Удо Миллибенд, ваша светлость… – подсказал кто-то из приказчиков, пораженных скорой расправой над их начальником.
– Передайте этому Удо, что все бревна нужно заменить и людям моим восполнить убыток за строительство. Через два дня я приеду и проверю. Если этого не будет исполнено, повешу и второго негодяя – у меня веревок на всех хватит!
16
Местом встречи двух прелатов была выбрана избушка лесника, стоявшая на границе между двумя территориями. Во время недавней войны лесник куда-то подевался, исчезли его скот и пожитки, но пустой дом теперь сгодился для важных переговоров.
Дружины обоих прелатов остались за пределами лесной опушки, на которой и располагалось брошенное лесником владение.
– Здравствуй, Морат Илкнер.
– Здравствуй, Легвос Гудроф.
– Присядем. Хозяин здесь ты, но моя кровь из этой земли, поэтому я сыграю роль радушного хозяина.
– Я не против, прелат Морат.
Они сели на широкую скамью, единственную из оставшейся мебели.
Морат расчесал пятерней поседевшие пряди и хлопнул себя по колену.
– Давай сразу к делу, мне нужна Силейна. О причинах говорить нет смысла, они тебе известны. Когда мои солдаты жгли Вилле-Оку, я плакал, ведь большинство домов в ней закладывал еще мой прадед…
– Трауб-Обжора, я помню, – кивнул Гудроф.
– Ну вот…
Илкнер вздохнул.
– Мой старший сын Сборстьен подрастает, года через три он непременно начнет против тебя новую войну…
На лице Гудрофа появилась улыбка.
– Да-да, я знаю, что ты выиграешь снова, но знаю я и то, что ты умеешь считать деньги, а значит, и убытки. Зачем тебе очередная война, ведь в мирное время ты заработаешь больше денег?
– Мне это известно, прелат Морат. Каковы твои условия обмена?
– Условия просты – отдай мне Силейну и получи Калибазию. Да, она не касается твоих границ, но у тебя есть выход к морю, а стало быть, ты не заплатишь ни одного медного иззи за перевозку сахарных эмцо. К тому же Калибазия почти втрое больше Силейны.
– Но там неспокойно.
– Да брось, Легвос, у тебя отличные солдаты, ты загонишь разбойников в лес, откуда они никогда больше не выберутся, мы оба это знаем.
Гудроф вздохнул. Обмен представлялся ему вполне равноценным и даже выгодным.
– Ладно, прелат Морат, я согласен, только проведем дела с первым снегом. И крестьян своих я тоже заберу.
– Забирай, я поселю новых.
– Но пять домов, что начаты, дострою до конца.
– Буду рад такому порядку.
Они поднялись, Илкнер протянул руку, Гудроф ее пожал.
– Не помнишь, с чего мы стали воевать, прелат Морат?
– Я хотел отнять Силейну безо всякого обмена, – усмехнулся Илкнер.
– Но с обменом будет надежнее.
– Да, с обменом будет надежнее, – кивнул Илкнер. – Ну, до первого снега?
– До первого снега. Я буду готовить корабли.
– Готовь корабли, сосед. Так будет.
– Так будет.
На том они и расстались. Гудроф вернулся к своим людям, забрался в седло и поехал прочь – у него еще было много дел. А Илкнер долго смотрел ему вслед, размышляя о том, как бы со временем ухитриться вернуть себе все без войны.
Скоро Сборстьену исполнится восемнадцать, и это повод посвататься к дочери Гудрофа Амалии. Правда, говорили, будто она плохо воспитана и перечит отцу, а еще переводит дорогой шелк, пачкая его глиняными красками. Но это преодолимо, главное, что она старшая дочь прелата Гудрофа и он обязан дать ей хорошее приданое – возможно, это будет та же Калибазия.
17
В свой главный замок прелат Гудроф вернулся только к позднему ужину, успев побывать еще на нескольких стройплощадках, где возводились новые амбары.
Окинув взглядом освещенное фонарями подворье, прелат отметил, что нет ни брошенных возов, ни строительного материала без дела, ни забытых ведер – все, как он требовал.
Ему навстречу, с ярким двухфитильным фонарем, вышел распорядитель Дизрай, семидесятилетний крепкий старик, обладавший цепким взглядом и отличной памятью. Он помнил еще отца прелата Легвоса – Кармеля и сопровождал его в качестве секретаря и летописца в трех местных войнах и двух больших кампаниях под знаменем императора. На Дизрая прелат мог положиться как на самого себя – тот не только разбирался в относящихся к его службе замковых делах, но также вникал в дела всего края.
Иногда Гудроф с ним советовался.
– Ну, что тут у нас?
– Два раба задристали. Один совсем слабый, я приказал его на пастбище отослать: если заразный, пусть там помрет, – а второго бабки отварами потчуют, вроде покрепче стал.
– Известь привезли?
– Привезли. Я проверил – сухая, в подвал запер. В правом крыле чердак закончили чистить, досок гнилых почти нет, так что новый лес закупать не нужно, оставшимся от строительства обойдемся.
– И то хорошо.
Прелат вошел под своды замка и, обернувшись, разрешил Тревису и его солдатам идти в казарму. Затем постоял, глядя на высокие стены гостевого зала, думая, как лучше перехватить высоту балками, чтобы устроить дополнительные помещения и подшить потолок.
Постепенно прелат перестраивал старый замок согласно последней моде, делая закрытые дымоходы и выбеливая стены. Прежде здесь все отапливалось по-черному.
– Лурдика подковали? – спросил Гудроф, продолжая примеряться к стенам зала.
– Подковали, ваша светлость. Приезжий коновал сказал, что конь болен не шибко, нужно к копытам пижму прикладывать – и через неделю поправится.
– Откуда коновал, с Денкера?
– С Денкера, ваша светлость, тот самый – проверенный. Куда ужин подавать, в опочивальню?
– Нет, пусть в зал несут. Я еще посижу немного, подумаю.
Дизрай сделал знак ожидавшему поодаль слуге, и тот помчался на кухню.
– Сапожки мягкие нести?
– Пусть несут, а то я ног под собой не чувствую.
Прелат прошел в просторный каминный зал, снял пояс с оружием и отдал Дизраю. Потом чуть сдвинул кресло и сел напротив красных углей в камине.
– Огонька, ваша светлость? – спросил Дизрай, зная, что прелат любит смотреть на огонь и слушать треск поленьев.
– Да, добавь.
Распорядитель стал быстро укладывать в камин заготовленные поленья.
В это время подошел слуга, принесший легкие сапоги из оленьей кожи. Прелат кивнул, и слуга аккуратно стащил с него тяжелые ботфорты и сменил их на домашнюю обувь.
Ощутив облегчение, Гудроф не смог сдержать блаженную улыбку.
Появились трое кухонных слуг, доставив три подноса с разогретыми блюдами. В отличие от других господ, прелат Гудроф довольствовался тем, что оставалось от семейного обеда, и позволял разогревать мясо и бульоны, не требуя готовить свежие.
– Ваша супруга леди Бровн уже спит, – сообщил Дизрай, помогая слугам расставлять на принесенном столе тарелки.
– Никаких просьб не передавала?
– Не передавала, ваша светлость. Генри и Эрнст здоровы, сегодня занимались языками и арифметикой.
– А моя непоседа, как она?
– Интресса Амалия? А вот и она, сами пожаловали… – произнес Дизрай, кланяясь и отступая в тень.
Прелат улыбнулся, вставать на пути у Амалии не решался никто, даже он с трудом сдерживал ее крутой нрав. Сейчас ей семнадцать, и скоро следовало ожидать брачных посредников, но прелат плохо представлял, как сможет убедить дочь составить выгодную партию с каким-нибудь достойным дворянином. Девушка была слишком своенравной.
Опасаясь ее резкости, слуги подались к стенам, а интресса схватила тяжелый стул и поставила рядом с креслом прелата.
– Ты почему не спишь? – спросил он, видя, что дочь пришла в длинном халате, накинутом поверх ночного платья.
– Мне не спится, – ответила Амалия, садясь на стул. Затем приподняла крышку одного из блюд и взяла ножку бекаса.
– Ты не ужинала?
– Ужинала, но без удовольствия. А сейчас проголодалась.
Прелат придвинул к себе деревянную плошку, какие делали только деревенские мастера. Такие плошки хорошо держали тепло, и в них подавали лапшу из утки или суп из гуся с печенкой.
Его светлость не мог уснуть, не съев на ночь горячего.
– Куда ты ездил? – спросила Амалия, забравшись на стул с ногами.
– Встречался с Илкнером…
– С Илкнером? – удивилась Амалия, перестав жевать. – О чем нам разговаривать с Илкнерами?
– Мы соседи, – произнес Гудроф, пожав плечами. Он попробовал лапшу и прикрыл глаза от удовольствия. Его новый повар был безупречен, впрочем, было отчего стараться, ему платили как гвардейскому сержанту.
– Мы враги! – заносчиво произнесла Амалия и швырнула недоеденную ножку в камин.
– Прежде всего мы соседи, а теперь, когда нас замирил император, враждовать негоже…
Гудроф съел несколько ложек лапши, затем подсыпал в нее резаного базилика и красного перца.
– Кстати, у Мората Илкнера есть старший сын Сборстьен. Симпатичный юноша, хорошо держится в седле, смелый…
– Зачем ты мне это говоришь?
– Я думал, тебе будет интересно, вы ведь почти ровесники. Возможно, на одном из праздничных вечеров вы даже познакомитесь…
– Вот еще, якшаться с каким-то Илкнером!
– Уверен, ты бы ему очень понравилась, – сказал прелат и весь погрузился во вкусовые ощущения от лапши. Сегодня она показалась ему особенно удачной.
– Жаль, что ты не успел сжечь дотла их замок!
– М-м-м, и теперь уже вряд ли сожгу, причины воевать больше нет. – Гудроф с удовольствием облизал деревянную ложку и положил на стол.
– Как это нет, а провинция Силейна? Они от нее ни за что не откажутся!
– Я отдал им Силейну…
– Что-о-о?! – не поверила Амалия, вскакивая со стула.
– Мы поменялись, я отдал им Силейну, а они мне – Калибазию. Завтра начнем готовить корабли, чтобы с первым снегом осмотреть свои новые владения. Ты что порекомендуешь, бекаса или гусиный паштет?
Новости были настолько неожиданными, что Амалия никак не могла определиться: негодовать ей или радоваться. В конце концов она снова села и задумалась, позволив отцу спокойно есть.
– Ты одобряешь мои действия? – спросил он, облизывая соус с пальцев.
– Нет, конечно, я бы предпочла войну. Но ты поступил правильно, теперь у нас будет мир, а если ты надеешься выдать меня за Илкнера, то и настоящие союзники.
– Рад, что ты это понимаешь.
Шагнувший из тени слуга подал чашу с терновой водой для омывания рук.
Прелат обмыл пальцы, промокнул их полотенцем и откинулся на спинку кресла, позволяя убрать пустые блюда с костями.
– Он и вправду симпатичный? – после недолгого молчания спросила Амалия.
– Да, он хорош собой. Думаю, тебе понравится.
– А где же ты мог его видеть?
– На войне, где же еще? Он стоял против нас у реки Кроу, мы тогда одержали победу, но схватка была кровавой. Я приказал стрелять в него из арбалетов, однако мои лучшие стрелки трижды промахивались, видимо, само небо хранило его для тебя.
Пока прелат ел сыр с зеленью, Амалия молчала. Когда он взялся за красное вино, она сказала:
– Я могу встретиться с ним и даже познакомиться, но большего обещать пока не могу.
– Я ничего и не требую, – согласился прелат. – Пара лет у тебя еще есть, порхай, рисуй на шелках, собирай на холмах букеты. На то оно и девичество.
Они помолчали. Отец потягивал из бокала вино, дочь сосредоточенно смотрела на пламя, обхватив колени руками.
– Ты знаешь, говорят, вчера над холмами снова видели «черную колесницу».
– Это могла быть туча, – поспешно отмахнулся прелат.
– Нет, я сама говорила с пастухом дромов, он описал мне ее очень подробно. Это настоящая колесница, и нам всем следует быть настороже.
– Если даже это настоящая колесница, она могла просто пролетать мимо.
– Ну конечно, мимо! Когда мне было два года, они спустились на землю где-то за Денкером и на кого-то там напали.
– Не помню, давно это было, – покачал головой прелат. – Да и Денкер далеко.
– И тем не менее. Кстати, наши люди говорят, что три года назад над холмами тоже пролетали колесницы, а потом у нас появился этот вонючка с водочерпалки…
– Это раб появился сам собой…
– Что значит – сам собой?
– Ну, я купил его у проезжих наемников, они ехали издалека, возможно, разорили на юге какое-то селение. Я купил у них раба, он показался мне крепким, но я ошибся.
– Я видела его после того, как он вдруг начал поправляться…
– О да, замечательное событие. Ну что, пойдем спать?
Прелат широко зевнул, показывая, что собирается идти.
– Я его даже не узнала, это совсем другой человек…
– Ладно, завтра договорим.
Прелат поднялся и бросил на стол салфетку.
– А это правда, что колесницы похищают людей? – спросила вдруг Амалия.
– Болтовня, – отмахнулся прелат.
– А как же «Черный праздник», когда колесница убила всех рыцарей и похитила с императорского праздника тысячу дам дворянского рода моложе тридцати лет?
– Амалия, прошу тебя, не задавай мне вопросов, на которые не существует ответов! «Черный праздник» – всего лишь страшная сказка. Миф, понимаешь?
– Мне рассказывала леди Онорсия…
– Леди Онорсии семьдесят пять лет, ей хочется привлечь к себе внимание, вот она и рассказывает разные ужасы, причем всякий раз по-новому! Все, я иду спать, до завтра, дитя мое!
И прелат Гудроф торопливо ретировался, чтобы не бередить старые раны.
Сейчас ему было сорок восемь лет, но ровно сорок лет назад он сам присутствовал на празднике по поводу коронации отца нынешнего императора.
Тысячи представителей высшей знати империи, великолепные костюмы, бриллианты, золото, кареты. Десятки тысяч лакеев в парчовых ливреях, бесконечные ряды гвардейцев в парадных мундирах. Комедианты, оркестры, сладости для детей, игристое вино для взрослых, а вечером ожидался небывалый фейерверк, но неожиданно, вскоре после долгого обеденного застолья, все поменялось. Небо потемнело от огромной черной тучи, которая с оглушительным ревом опустилась на ближайший холм. Затем случилось то, что до сих пор прелат Гудроф списывал на излишнюю остроту своего детского восприятия, умноженную на безудержную детскую фантазию.
Из «черной колесницы» вышли огромные рыцари ростом до небес и двинулись на ошеломленную публику. Кто-то еще надеялся, что это удивительный трюк заморского чародея, выступление которого было обещано в конце праздника. Но все оказалось страшнее: из недр «черной колесницы» стали выезжать самобеглые повозки, принявшиеся носиться по долине и сгонять людей, как собаки сгоняют овец, помогая пастуху. Им пытались воспрепятствовать стоявшие в оцеплении гвардейцы, но повозки давили их, сея ужас и панику.
Затем из повозок стали выскакивать существа с блестящими головами, по крайней мере такими их запомнил Легвос Гудроф.
Публика бросилась врассыпную. Началась давка, опрокидывались столы, посуда и фрукты валились на траву, разбитые курильницы с благовониями вспыхивали ярким пламенем, зажигая одежду перепуганных людей. Но посреди этого сумбура деловито сновали вышедшие из повозок пришельцы. Очень скоро стало понятно, что они забирали с собой молодых женщин благородного происхождения, и выбрать здесь было из чего. Придворные красавицы, представительницы старинных родов, которых ожидали блестящие брачные партии, – всех их вязали сверкающими браслетами и, словно скот, волокли в повозки.
Пытавшихся сопротивляться мужчин пришельцы убивали на месте вспышками желтого огня, вылетавшими из коротких металлических предметов.
Позже, поучаствовав в нескольких войнах, Легвос Гудроф много раз наблюдал похожие картины, когда на чужих землях победители собирали рабов. Обычно отбирали только крепких мужчин и молодых женщин, а остальных в лучшем случае просто отбрасывали прочь, но чаще убивали – на территории врага не должно было оставаться ни людей, ни скота, ни строений.
На том жутком празднике происходило то же: отбирая себе добычу, нападавшие бездумно сеяли смерть, убивая не только оказывавших сопротивление, но и тех, кто был им не нужен.
Как самобеглые повозки возвращались к большой колеснице и как она улетала, Легвос не помнил, поскольку от сильного потрясения лишился чувств. В себя он пришел только в карете, когда их неполное семейство возвращалось домой.
Что будет, если одна из «черных колесниц» снова опустится на холмы? Сможет ли он, прелат Гудроф, защитить свою семью от похитителей?
Придя в свою опочивальню, прелат разделся и, повздыхав, уснул, так и не найдя ответа на этот вопрос.
