Алекс Марвуд
Страшная тайна
Глава 4
Звонок Индии застает меня на Клэпхэм-Хай-стрит. Думаю, в Окленде начался рабочий день; там разгар лета, так что она, наверное, надела майку под свой строгий костюм юриста и убрала волосы в пучок, в то время как я трясусь под моросящим ледяным дождем, прячась в кожаную куртку с шарфом, наброшеным на голову, как у индианки. Мы с сестрой – полные противоположности. В ответ на хаос, которым было наполнено наше воспитание, она внедрила строжайший порядок в каждом аспекте своей жизни, в то время как я просто плыла по течению, отказываясь строить планы, забывая взять с собой ключи и не имея понятия, где хранятся документы, подтверждающие мое право собственности на мою же квартиру. Она любит закон, его строгие границы и мельчайшие детали, к которым можно свести абсолютно все. Она воспользовалась полученным от бабушки наследством, чтобы уехать из страны, обосноваться в прибрежных апартаментах со светлыми деревянными полами и панорамными окнами. Каждый день она начинает с утренней йоги, а заканчивает бокалом совиньона на балконе. Я же осилила только покупку пары комнат на той же улице, где снимала жилье раньше, и, скорее всего, оттуда меня и вынесут вперед ногами – если, конечно, смогут найти мое тело среди бесчисленных бумаг.
– Привет, – говорю я.
– Привет. Как ты?
– Нормально. Жизнь продолжается, и все в этом духе, – отвечаю я.
– Да.
Она тоже не кажется особо расстроенной. Мне становится интересно, что бы он почувствовал, если бы узнал, что единственным скорбящим по нему человеком будет самая первая из вереницы «недостаточно хороших» жен. Зная отца… Он бы даже не обратил на это внимания. «С глаз долой – из сердца вон», – вот его кредо. Он всегда удивлялся моим звонкам – в те времена, когда я еще звонила ему ради приличия.
– Завтра я опознаю тело.
– Черт, и каково это?
– Странно. Не могу решить, ехать до или после обеда.
– На твоем месте я поехала бы до. Лучше отложить обед, чем вытошнить его. А какие новости по следствию, похоронам и прочему?
– Они будут проводить вскрытие после того, как я закончу. Возможно, если им удастся определить причину смерти, тело могут отдать до расследования.
– Даже учитывая… обстоятельства?
– Угу, даже так. Если у него был инфаркт или типа того, наручники и всякое такое не сыграют особой роли. Это все еще естественные причины.
– Оке-е-ей, – говорит она с сомнением в голосе.
– Правда, на прикроватном столике нашли стимуляторы, так что дело становится веселее.
– Господи, – говорит она. – Боже, боже, он просто не мог опозориться еще больше.
– Как насчет животных?
– Ок, прекрати.
– Когда ты приедешь?
Пауза.
– Милли, я не приеду.
– Почему?
Она вздыхает.
– А какой в этом смысл? Он уже мертв. Он об этом не узнает. Не будет никакого эффектного воссоединения семьи у одра умирающего. Это было бы просто… Нет. Я не полечу через полмира, чтобы хлопать по плечу Верную Нимфу и делать вид, что мне не все равно. Да, он был моим отцом, но я едва его знала.
В моей памяти мелькает воспоминание. Мы все вчетвером в бассейне где-то в теплой стране, Индия и я достаточно маленькие для резиновых нарукавников, мама смеется, отец подкидывает, и подкидывает, и подкидывает нас в воздух, а мы довольно визжим, падая в воду, и солнечный свет отражается на голубой поверхности. Думаю, он когда-то любил нас. Точно любил. Или же отлично создавал видимость.
– Но… – начинаю я.
– Я пришлю цветы, – говорит она. – Но я не лицемерка.
А что насчет меня? Как насчет моих чувств, Индия? Мне придется выкладываться тут за двоих, и в таком случае ты делаешь из меня лицемерку в квадрате. Я – лицемерка в квадрате, которая должна все сделать в одиночку.
– Ладно, – говорю я. Интересно, что будет, когда дело дойдет до наших собственных похорон. Мы вообще будем общаться к этому моменту? – Ты же вернешься на похороны мамы, да?
– Не глупи. Это совершенно другое. Слушай, мне пора бежать. У меня снятие показаний в 9:30.
– Окей, – говорю я. Нет смысла с ней спорить. Индия принадлежит к тому типу людей, которые принимают решения и потом не изменяют им. И она приняла решение уехать настолько далеко, насколько возможно без айсбергов в качестве соседей.
– Я так понимаю, ты идешь тусоваться?
Я смеюсь.
– Сегодня вторник. Что еще я могу делать?
– Милли, – говорит она, – ты когда-нибудь задумывалась о том, чтобы найти работу?
Я снова смеюсь.
– Я тебя умоляю! В чем тогда смысл трастового фонда?
Я кладу трубку и толкаю дверь, ведущую в «Пригоршню праха».
Я – дочь своего отца. Он любил тусовки, и я тоже, особенно безудержные. Он был хорош. Никто не мог сравниться с Шоном Джексоном: его замечали все, и он умел вселить в каждого веру в свою уникальность. У людей буквально светлели лица, когда он заходил в помещение. Рубаха-парень, шутник, влиятельный человек, роковой соблазнитель. Вокруг моего отца было много людей, называвших его другом. И еще он никогда не забывал имен.
Бар гудит, как и в любой другой вечер. Старые добрые Детки Трастовых Фондов Общества Клэпхэм: не такие богатые, как ребята из Челси, не такие жадные до внимания, как в Ноттинг-Хилле, и не настолько отчаянные модники, как все к востоку от Олд-стрит. Однако такие же надежные и предсказуемые, как заводная игрушка: шмотки, своим кроем (необработанные края, слишком длинные рукава) и цветом (всегда черный, с одним-единственным вкраплением чего-то другого) заявляют о принадлежности к субкультуре, но на них не найти следов изношенности, пятнышка или дырки от сигарет, свидетельствовавших бы, что их купили в комиссионке. Люди, называющие себя художниками, писателями, журналистами, и люди, которые целыми днями висят в интернете и называют это модными терминами типа «виральный визионер». Вот оно, племя, к которому я принадлежу. Местный персонал презирает нас. Это видно по их движениям, по тому, как они поднимают плечи, когда кто-то делает очередной заказ. Но нам наплевать. Мы тратим слишком много денег, чтобы они могли что-то с этим сделать. И вообще, кто угодно, работающий в заведении, подающем индонезийско-перуанские димсамы в стиле фьюжен в качестве закуски, будто бы сам напрашивается.
Я прокладываю путь через толпу и заказываю порцию водки с лаймом и содовой у барменши, чей пирсинг в губе выглядит так, будто в нем поселилась инфекция. Потом передумываю и беру две порции. Любимый напиток худеющего алкоголика: почти никаких калорий, а пузырьки содовой позволяют напиться быстрее. А мне сегодня очень надо напиться. Если я и могу почтить память своего отца, то только так. Я приваливаюсь к стойке и сканирую взглядом помещение, максимально быстро выпивая первую порцию, осматриваюсь в поиске хоть кого-то, кого я знаю (или хотя бы тех, кого хотела бы знать). Кто-нибудь скоро объявится. Мои знакомые не тратят время на сидение дома. И к тому же у меня много знакомых – как и у моего отца.
Пока я жду, решаю развлечь себя своей любимой игрой: «Угадай психическое расстройство». Это хорошая игра, особенно когда ты одна в толпе. Если вас двое, можно поиграть в слова, но моя игра хороша в те волшебные минуты спокойствия, которые бывают перед началом вечеринки. «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» – моя настольная книга, я часто к ней обращаюсь. Я бы хотела изучать психологию в университете. До сих пор об этом думаю. Даже пару раз подавала документы, но время – странная штука: вот ты сидишь с документами у себя на кухне, и внезапно проходит еще один год, а ты все еще подпираешь стойку бара и думаешь, чем занять себя вечером. Вряд ли у меня избегающее расстройство личности, правда? Нет, это точно не мой случай, я все время где-то вне дома, а Избегающих почти невозможно встретить в людном месте. Хотя я иногда вижу их в темных уголках ресторанов, ведущих односложные беседы с Созависимыми, или же недовольно слушающих Пограничников, вещающих о трудностях общения.
Нет, бары типа «Пригоршни праха» – обитель Нарциссов. Вдоль стен, на каждой из которых висит минимум по три зеркала, стоят светлые кожаные пуфы, так что можно любоваться собой с любого ракурса. Я окружена втягивающими живот женщинами, косящимися по сторонам; людьми, которые припадают друг к другу головами, чтобы сделать селфи для соцсетей, будто они роботы, обменивающиеся данными; персонажами, постоянно проверяющими свои телефоны в надежде, что где-то в этот момент веселее, чем здесь. Люди настолько заняты чек-инами, что их собственная крыша уезжает в другое место. Я уверена, что среди них есть и случайный Психопат, но его трудно вычислить, если на горизонте не наблюдается отменной драмы. Если происходит что-то трагично-драматичное, Психопаты – единственные, кто улыбается.
Я знаю (или знала) нескольких присутствующих, но ни с кем из них нет желания говорить. На горизонте виднеется Энн-Мари, ее крашеные черные волосы будто копна водорослей, выброшенных штормом на берег. Она строит глазки мужчине в костюме от Армани, который явно еще не успел заметить проблеск сумасшествия в ее глазах. Я мирилась с ее нарциссизмом несколько лет, потому что его беспредельность забавляла меня, но, когда она добавила в свой список орторексию и стала разглагольствовать лишь о своем пищеварении, она перестала меня занимать.
Энтони. Подпирающий бар и сканирующий взглядом женские тела. Он слишком стар для этого места, но слишком тщеславен, чтобы это признавать. Копна серебристо-серых волос зачесана назад и разделена надвое, чтобы подчеркнуть его великолепие. Я никогда с ним не трахалась. Никогда не была настолько пьяной.
Я допиваю первую порцию и отправляюсь на прогулку со второй. Парень и девушка пялятся друг на друга, будто смотрятся в зеркало, и обсуждают свои брови. «Ты делаешь коррекцию воском?» – восхищенно спрашивает она. «Нет, нитью. Так они выглядят более натуральными», – отвечает он. Я не понимаю современную моду на брови. Брови этого парня выглядят будто пластиковые наклейки, кожа между ними и вокруг них – совершенно гладкая, как после химиотерапии, концы геометрически заострены. «Потрясающе», – судя по ее тону, девушка явно искренне так считает. «Попробуй гель, – говорит парень. – Пригладит волоски».
Не могу отказать себе в удовольствии пройти мимо Энн-Мари. «О нет, нет, я никогда там не бываю, – говорит она, – и своим клиентам не рекомендую. Я ему сказала: бесить известную журналистку и организатора топовых мероприятий – роковая ошибка». «А, понятно, – произносит ее добыча. – Я думал, там ничего. Еда замечательная». «Даже если и так, – говорит Энн-Мари, – они все равно ничего не понимают в качественном сервисе». – «А как прошла вчерашняя съемка?» – «Боже, это был полный кошмар, – отвечает она. – У меня уже было все готово к съемкам у ресторана, и тут фотограф слился в последний момент! Сказал, что его сына сбила машина». «Господи, какой кошмар», – говорит мужчина. «Именно. Ты же понимаешь, как тяжело найти фотографа в последний момент?»
Мужчина слегка вздрагивает. Ох, Лондон, я тебя обожаю. И затем я выхватываю взглядом в саду Софи и Викки, а за столом с ними – Джоно, Люка и Сэма и начинаю проталкиваться к ним сквозь толпу.
Они оживляются, когда видят мое приближение. В нашем мире, если при виде тебя люди не встряхиваются, ты никто.
– Вот и я. Разрешаю начать веселье, – говорю я.
Все они смеются. Как и всегда, когда я произношу эту фразу. Она стала классикой. Я приземляюсь на скамейку и ставлю свой коктейль. Этим вечером я чувствую себя странновато. Я как будто и здесь, и не здесь; я рада компании, но всех их презираю. По кругу идет косяк, я делаю затяжку. С тех пор как мир стал лояльнее к каннабису и строже к табаку, я немного жалею тех, кто живет рядом с пабами. Не самый приятный запах, ведь так? Не зря травку называют скунсом. И даже сейчас зима не может удержать шумных выпивох внутри помещений. На мне – черное платье на бретельках, колготки в пятьдесят ден, казаки и кожаная куртка. Уверена, галогеновые обогреватели смогут держать холод в узде.
– Какие сегодня новости? – спрашиваю я. – Может, скандал? Кого-нибудь арестовали?
Они как-то немного странно смотрят на меня. Черт, не говорите мне, что они знают, думаю я. Конечно, новость уже как-то просочилась в «Колонку позора» Daily Mail сегодня днем, спасибо какому-то козлу из отеля, решившему подзаработать. Эти люди не читают газет, но, уверена, у них стоят новостные оповещения на телефонах. Когда вам нужно чем-то заполнить тишину и вы не хотите говорить о чем-то своем, вы всегда можете обсудить провалы людей, которых никогда не встречали.
– У Викки день рождения, – говорит Люк.
– О, я не знала! Поздравляю!
Викки сияет. В целом она пупсик: глуповатая и добродушная, зарабатывает тем, что составляет людям красивые цветные мудборды. Мысленно я зову ее Глупышка Виктория – когда вообще о ней думаю. Она точно не Нарцисс, ведь они предвкушают свой день рождения, думая о том, что в этот раз – в этот раз точно! – они будут в центре внимания, осыпанные всеми желанными подарками. А в сам день рождения они ведут себя просто как козлы, каждой своей порой излучают разочарование в окружающих, таят обиду на тех, кто слег дома с простудой или работает допоздна. Я нащупываю у себя на запястье один из серебряных браслетов, которые массово скупаю на сезонных распродажах одного дизайнера в Саутфилдс. Из них получаются отличные подарки; люди думают, что они дороже, чем есть на самом деле.
– Вот. – Я снимаю браслет. – Прости, если бы я знала, я бы приготовила что-то нормальное.
Она выглядит изумленной. Это милый браслетик, простой и блестящий. Я думаю, он стоил фунтов пять.
– О нет, я не могу его принять, – говорит она.
– Нет, пожалуйста. И прости, что это не какая-нибудь нормальная цацка.
– Но… – Она смотрит на меня своими огромными карими глазами. – Это прекрасная цацка. Она же твоя!
– А теперь твоя, – твердо говорю я и вкладываю браслет ей в ладонь, после чего она снова сияет и надевает его на запястье.
Викки крутит рукой, ловя браслетом свет. Я вытаскиваю сигареты и прикуриваю. Пепельница переполнена. Я наклоняюсь к соседнему столику и меняю ее на другую. Викки улыбается мне, будто видит меня впервые. Удивительно, как можно завести лучшего друга с помощью дешевой ювелирки.
Беседа продолжается. Похмелья, премьеры, праздники. Сэм пытается дразнить меня по поводу Иисуса, с котором я вчера перепихнулась. «У него же был пучок?» – спрашивает он. «Нет, я бы никогда не переспала с парнем, который носит пучок. Я что, какая-нибудь девка из Шордича?» И все смеются. Люк путешествовал дикарем по Таиланду. Говорит, там прекрасные пляжи, а вечеринки под полной луной все такие же крутые, как и раньше. «О, тебе нужно съездить в Мозамбик, – замечает люто выглядящая австралийская девица по имени Гайя или Ефросинья (или какое она там вытащила случайное имя из шляпы). – У них там отпадные вечеринки». На ней повязанный на манер тюрбана шарф и множество серег. Такое ощущение, что она возникла откуда-то из 1990-х, провалившись в дыру в пространственно-временном континууме. «А там разве не война или что?» – спрашивает кто-то. «Да, но она закончилась, и теперь все хотят только тусоваться, – отвечает она. – Забавно, сколько радости могут чувствовать люди, у которых ничего нет. Я спала на пляже. Ты должен доказать минам, что ты их не боишься».
Шизотипичка. Без сомнения. Возможно, от малярии она защищается гомеопатией.
Я допиваю напиток и заказываю еще два, когда Сэм говорит, что идет к бару. Даю ему двадцать фунтов, потому что именно столько в баре типа такого стоят две порции, даже учитывая окончание бушевавшей рецессии.
Софи поворачивается ко мне и понижает голос:
– Прочитала о твоем отце. Мне так жаль. Ты в порядке?
– Нормально, – отвечаю я.
– Ну, потому что… Я представляю, как бы себя чувствовала я…
– Ну, ты не я, – вырывается у меня. Черт, Камилла, не очень-то вежливо с твоей стороны. Хотя… Люди всегда хотят знать о моей семье и почти всегда – просто чтобы посплетничать. Окей, возможно, я Параноик. Но хотя бы не Обсессивно-Компульсивная, как моя сестра.
– Прости, – добавляю я. – Я просто не хочу это обсуждать, ок?
– Окей, – говорит она. – Но если тебе будет нужно… ну, ты знаешь. Я рядом.
Ой-ой, Опекунша… Храни меня боже от таких, прорабатывающих свои травмы через перенятие травм других. Родители, естественно, Нарциссы. Нарциссы рожают как минимум одного Опекуна, если кто-то в принципе соглашается создать с ними семью.
– Спасибо, – отвечаю я и отворачиваюсь, чтобы закончить эту беседу.
Я не хочу это обсуждать. Не хочу. И не хочу думать об этом. Какой смысл? В течение нескольких недель только и будет мыслей, что об этом. Сейчас я хочу просто обнулиться и забыть об этом хотя бы на сегодняшний вечер. Разве не в этом весь смысл общения с людьми – забывать о себе?
– Ты еще будешь с ним встречаться? – спрашивает Джоно.
– С кем?
– С парнем-Иисусом.
А, с Томом. Ну, не похоже. Мы не смогли разбежаться быстро, так как он, ведомый хорошими манерами, сделал мне чашку растворимого кофе без молока (потому что оно испортилось), а я из вежливости выпила его, жалея об отсутствия молока: ведь тогда я бы справилась с чашкой быстрее.
– Не-е-е, – отвечаю я. – Ты думаешь, мы в каком-то фильме Ричарда Кертиса?
И все снова смеются. Мы все ненавидим Ричарда Кертиса, потому что наши матери его обожают.
– Ну, он точно не Хью Грант, – говорит Джоно.
– Я… я… я… Я бы сказала, ни хрена! – произносит Викки с британским акцентом, который последние лет тридцать можно встретить только в кино, и мы все снова смеемся.
Сэм возвращается с моими напитками, и я с первого глотка выпиваю половину. Я чувствую себя отстраненной и пустой, будто стеклянная стена встала между мной и этими людьми, которых я называю друзьями. Хотя в этом нет ничего нового; в конце концов, я частенько себя так ощущаю.
Глава 5
2004. Четверг. Камилла
– Святые небеса, я могла бы сейчас быть на фестивале, – говорит Индия.
Милли поднимает бровь.
– И что же это за фестиваль?
Индия хмурится.
– Э-э-э-э… ну-у-у…
– Кримфилдс? Гластонбери? Ридинг? Теннентс?
Ее сестра прищуривается.
– Заткнись, – говорит она. – У меня, по крайней мере, есть занятия поинтереснее, чем целый день читать журналы.
Милли решает не подливать масла в огонь и не спрашивать, что это за занятия такие. Она обожает доводить Индию, подкалывая ее, но сейчас они тут одни, и, несмотря на то что в семье у сестры репутация Хорошей Девочки, Милли знает, что характер у нее взрывной и может сдетонировать без предупреждения.
– Слушай, – говорит она, – нам не нужно тут околачиваться. Может, пойдем на паром и посидим где-нибудь в кафе? Нет смысла сидеть тут весь день.
Индия берет свою сумку.
– И что ты сейчас делаешь? – спрашивает Милли.
– А вдруг украдут?
Милли фыркает. Выложенная кирпичом подъездная дорожка впитывает жар, превращая ее в решетку для барбекю. «Не могу поверить, что ты – старшая, – думает она. – Ты боишься буквально всего».
– Ну и кому нужна твоя сумка? Мы же в Пуле, а не в Пекхэме.
– Тут повсюду люди, – говорит Индия. – Туристы. И, ну, ты знаешь – строители.
Милли начинает смеяться. Строители, работающие в доме по соседству, уже несколько раз проходили мимо них, горланя на каком-то незнакомом ей языке. Высокие и мускулистые, половина из них – усатые, отличающиеся от актеров из гей-порно только более широкими джинсами.
– О да, конечно, им нужно твое платье в горошек, чтобы покрасоваться в пабе.
Индия швыряет сумку на дорогу.
– Заткнись! Просто заткнись!
Милли подумывает еще какое-то время подразнить сестру, но на улице страшная жара, и у нее нет сил. Она поднимает сумку Индии и свою собственную – обе парусиновые, с одинаковыми цветочными узорами, одна красная, вторая синяя – даже в выборе багажа их мать очень щепетильна, – и тащит их к рододендронам, высаженным вдоль забора.
– Смотри, можно спрятать здесь.
– Тебе не приходило в голову, что у строителей могут быть подружки? – Индия всегда найдет повод продолжать спор.
– Конечно, – отвечает Милли через плечо, – и я уверена, они просто мечтают о твоем поношенном платье.
Она ныряет под низкие ветки, чтобы найти, куда пристроить сумки. Замечает кое-что и поворачивается к сестре.
– Эй, Инди, посмотри-ка.
Индия угрюмо подходит.
– Что?
Милли отодвигает ветку, чтобы сестра могла увидеть.
– Смотри!
В заборе зияет дыра. Судя по ее виду, ей уже несколько раз пользовались. Облетевшие листья заметены в сторону, открывая песчаную дорожку.
– О-о-о! – восклицает Индия.
– А я что говорила!
– Думаешь, можно?
– Это же наш дом, балда!
– Ну, в какой-то степени. А вдруг он охраняется? Камеры или типа того?
– Перестань, когда он в последний раз включал видеонаблюдение? Плюс у меня с собой моя студенческая карта, сможем доказать наше родство в случае чего. Идем!
Индия все еще раздумывает.
– Ой, Индия, иди на фиг. Я не собираюсь сидеть тут, как идиотка. Там есть бассейн и лежаки. Я намерена искупаться.
Она залезает в темную пещеру под кустом. Ей даже не нужно прикладывать усилия: тело комфортно проходит в расширенный перемещениями лаз. Парочка движений, немного подтянуться на локтях – и вот она уже на клумбе по другую сторону забора. Розы и азалии: простые и неприхотливые растения, которыми отец обычно украшает выставляемые на продажу дома. Достаточно сильные, чтобы выжить на скудных почвах, хотя бы до перехода земли к новому владельцу. Милли протискивается сквозь них и встает на свежеуложенном дерне на той стороне ограды.
Индия появляется секундой позже, проталкивая сумки перед собой. Раскрасневшаяся, она заползает на траву и падает на задницу. «Ничего себе!» – вырывается у нее.
Дом – стопроцентное отражение их отца, Шона. Но одновременно и нет. Стопроцентно да – потому что он выглядит как все дома, на которых зарабатывает отец; стопроцентно нет – потому что отец ни за что не стал бы жить в таком доме. Дома, в которых они проводили свое детство, всегда были старинные, полные антиквариата, с тюльпанами в вазах, как с картины голландских мастеров, всегда готовые к продаже, даже если семья жила там достаточно долго. Но Шон никогда не позволял личным предпочтениям вставать на пути у выгоды. У него всегда был наготове список современных домов без каких-либо проблем, которые можно было снести или отремонтировать, чтобы скрыть все следы прошлого. Для этого у него был целый склад мебели: непритязательная обстановка без наворотов; этакие лишенные характера дорогие вещи, которые новоиспеченные богачи, еще не уверенные в своем вкусе, покупают в проверенных магазинах. Иногда Шон продает дома с мебелью, что приносит хороший доход. Этот дом в Сэндбэнксе, популярном и желанном направлении для отдыха биржевых брокеров и цифровых миллионеров, один из таких – он выбрал его из-за местоположения и напичкал всеми удобствами, привлекающими яппи.
– О, ура! Это дом с джакузи! – говорит Индия.
Они отправляются исследовать местность, уже охладившись от одной мысли о том, что им предстоит найти. Сам дом им до лампочки. Трехэтажная бетонная коробка, выкрашенная белой краской, лоджии и раздвижные двери тут и там. Они в курсе, что двери и окна оснащены сигнализацией. Может, отец и не видит смысла в установке камер, но он точно не оставил бы дом в распоряжении сквоттеров или грабителей, любящих минималистичные интерьеры. Время для дома настанет позже, когда приедут взрослые. А пока что у них есть сад, в котором из старого – только раскидистая араукария, три комплекта мебели для патио, набор для игры в крокет и – ура! – бассейн за белым штакетником.
– Как думаешь, почему дом назвали Харбор-Вью – «вид на бухту»? – спрашивает Милли, вглядываясь в небольшую многоэтажку, стоящую между ним и водой. Она покрыта строительными лесами; такое впечатление, что весь Сэндбэнкс застраивают, чтобы нажиться на его популярности.
– Может, дом и правда когда-то имел вид на море.
– Ну, сейчас нет. Но можно использовать это как торговое название и получить больше денег.
– Не-е-е-е. Они сошлются на то, что это ироничное название. Или историческое. На Кингз-роуд есть дом под названием Си-Вью-Коттедж – «коттедж с видом на море». Не думаю, что кто-то всерьез может предположить, что оттуда его видно.
Милли пятнадцать лет, Индии семнадцать. От матери им достался высокий рост и бронзовая кожа, от отца – аристократический нос и тяжелые брови. Люди частенько принимают их не за обычных британцев-с-капелькой-еврейской-крови, а за представителей более экзотических кровей, и сестры не прочь этому подыграть. Прошлым летом в Тоскане Милли убедила парня из элитной школы Хэбс в том, что она арабская принцесса. Его влиятельные родители просто скакали вокруг нее ровно до того, пока мать не приехала забирать Милли с вечеринки и не выяснилось, что ее зовут Хэзер Джексон.
На дворе конец лета, обе сестры уже загорели до шоколадного оттенка, их черные волосы копнами обрамляют лица, ногти на ногах выкрашены в ярко-оранжевый. Они какое-то время скачут, толкают друг друга в бассейн и ныряют «бомбочкой» с трамплина, а затем располагаются на лежаках, втирая крем для загара, который Индия достала из своей сумки. В этом вся Инди: всегда предусмотрительная, всегда подготовленная, всегда плетущаяся за сумасбродной младшей сестрой с лейкопластырями и средством от укусов наготове.
– От отца что-то слышно? – спрашивает она.
– Нет, но до фига чего слышно от этих чертовых строителей по соседству, – отвечает Милли. – У Клэр голова взорвется, если они все еще будут здесь, когда она приедет.
Она снова проверяет свой телефон. Ни сообщений, ни звонков. Кажется, их отец въехал в длинный темный тоннель, в котором не ловит связь.
– Думаешь, нужно позвонить маме?
Индия зыркает на нее.
– И что она сделает? Она в самолете. И к тому же она дико разозлится.
Милли мгновение вглядывается в лицо сестры. «Вот в этом мы и расходимся, – думает она. – Инди сделает буквально все, чтобы избежать неловкости, и, как следствие, она всегда на грани нервного срыва. Не сказать, что она от этого в выигрыше. У нее нет друзей, потому что все ее боятся».
– Ладно, а что мы-то будем делать? Мы даже не знаем, приедет ли он сегодня, да?
– Я лично без понятия! – рявкает Индия.
Милли вздыхает.
– Я попробую еще раз позвонить ему.
Она набирает номер отца, и ее сразу же перекидывает на автоответчик.
– Может, он за рулем, – говорит она, вечная оптимистка. – Может, то, что он не берет трубку, – это хороший знак?
У Индии в сумке есть бутылка газировки, а Милли после небольшого поиска выуживает пачку M &Ms. Они едят их в торжественном сестринском молчании, греясь под лазурным небом в солнечных очках в форме сердечек.
– А кто вообще приедет? – спрашивает Милли. – Не знаю. Думаю, завсегдатаи. Точно приедут Клаттербаки.
– Как будто они когда-то не приезжали. Эти на халяву сделают все что угодно.
– Знаю. Иногда мне кажется, что отец любит Чарли Клаттербака больше, чем собственную семью.
– Ну, это же школа, ты же понимаешь, – говорит Милли. – В средней школе мальчики могут найти друзей на всю жизнь. Все эти холодные душевые и драки на регби. – Она на секунду задумывается. – Драки на регби – полная задница, вообще-то. Чарли Клаттерсрак.
Индия издает смешок.
– Чарли Клаттерсрак. Отлично.
– Имоджен Клаттерсрак, – говорит Милли, и они обе корчатся со смеху.
– Ок, Клаттерсраки. Кто еще?
– Думаю, вполне вероятно, Гавила.
Индия стонет:
– Боже, нет, только не Сопливая Симона! Пожалуйста, скажи, что ее не будет!
– Не знаю. Они все возьмут с собой детей? Я как-то не задумывалась.
– Ну, Мария точно никуда не поедет без Хоакина, – говорит Индия. – Помнишь, как она настояла, чтобы он присутствовал на свадьбе отца и Клэр?
– Угу, у него была истерика!
– Он тогда еще блеванул во время росписи. Великолепно!
– Если честно, он просто выразил то, что мы все чувствовали, – говорит Милли.
– Никогда не забуду лицо Клэр!
– Ты различаешь выражения ее лица? Как по мне, она всегда как пришибленная ослица.
Милли еще раз безрезультатно набирает номер отца.
– И это все гости? Не густо для пятидесяти лет, тебе не кажется?
– Я не думаю, что в старости еще есть силы на тусовки. Боже, какая будет скукотища. Вроде бы приедут еще люди, но, скорее всего, коллеги. Какая-то женщина, дизайнер интерьеров или типа того. И ее дети.
– О, безудержное веселье в мире Шона Джексона! Сколько детей?
– Трое, мне кажется. Тигги, Фред и Иниго.
Они снова делают вид, будто их тошнит.
– Да уж, – говорит Индия, – думаю, нужно работать в поте лица, когда твоя жена дорого тебе обходится.
Они замолкают, раздумывая над выбором их отца. Жить с озлобленной мамой не так-то весело.
– Забавно, правда? – говорит Милли. – Я в последнее время на полном серьезе предвкушаю возвращение в школу. Там гораздо проще, да? Ты хотя бы знаешь правила.
Индия поворачивается к солнцу другой стороной.
– М-м-м. И никаких малявок, с которыми нужно быть вежливой, потому что это твои сестры. До сих пор не могу поверить, что он продолжает плодить детей в его-то возрасте! Это как-то неправильно.
– Фу, – соглашается Милли. – Понимаю. Видимо, это какая-то чисто мужская фишка. Может, он хочет доказать, что еще способен на такое?
– Ну, мне бы не хотелось, чтобы он так делал. Это отвратительно.
Милли доедает конфеты и запивает их газировкой.
– Наверное, нам нужно обдумать план действий на случай, если они не приедут.
– Ой, успокойся, Милли, – говорит Индия. – Они точно приедут. Это все она, ну? Она никуда и никогда не приезжала вовремя. Я удивлюсь, если они выйдут из дома раньше десяти.
Милли смотрит на часы.
– Ну, сейчас уже время обеда.
– Ох, боже. – Индия протягивает руку и щипает ее за бедро. – Ты не умрешь от голода, если пропустишь один прием пищи.
– Ах ты сучка! – взвизгивает Милли, и это ругательство шуточное лишь наполовину. Привычка есть до отвала возникла у нее во время молчаливых обедов и ужинов, ознаменовавших конец брака их родителей. Чувство сытости каким-то образом притупляло боль, и сейчас, когда ей не нужно каждый день ходить на школьную спортивную площадку, она начинает толстеть и понимает это. Ей это не нравится, она не может остановиться, но она это понимает.
Милли брызгает сестре на спину остатками газировки. Индия вопит и вскакивает. Их обеих захватывает подростковый раж. Индия гонится за Милли по саду в солнечном свете, пока Милли не прыгает в бассейн, чтобы спастись от преследования. Индия ныряет следом, пытается ее потопить, а затем они отплывают к противоположным бортикам и смеются, брызгаясь друг в друга водой в восторге на грани отчаяния, потому что знают, что, возможно, это последнее веселье этих выходных.
Они так сильно шумят и так сильно выражают удовольствие, что не замечают, что уже не одни. Тень падает через плечо Милли, и голос отца прерывает их крики.
