Алайна Салах
Одиночка
12
– Извини. – Отступив, я отвожу глаза в попытке спрятать свою минутную уязвимость.
Сердце бешено грохочет, мечутся мысли. Почему он здесь? Почему именно в это время, в этом подъезде?
Дурацкая мысль, что Адиль за мной следил, проносится в голове и бесследно улетучивается. Это исключено. Слишком сложно для него. Да и зачем?
Надо что-то спросить. Не делать же вид, что мы совсем друг друга не знаем.
Быстро мазнув пальцами по влажным щекам, я поднимаю глаза. На лице Адиля нет ни единой эмоции, будто наше столкновение в этом доме – обыденность.
– А ты здесь… – Я нервно одергиваю сумку. – Что ты здесь делаешь?
– К матери приехал, – не слишком приветливо отвечает Адиль, глядя поверх моего плеча с неприкрытым намеком. Хочет поскорее пройти.
– Она ведь у тебя не здесь жила. А что с другой квартирой?
– Той квартиры больше нет. Теперь она живет здесь.
Своими холодностью и лаконичностью Адиль умеет уничтожать все шансы на продолжение разговора. Что я ему сделала? Зачем он так? Это же обычные вопросы.
Ответ ударяет по мне своей сокрушительной простотой так внезапно, что хочется вздрогнуть. Да ведь Адиль всегда был таким – нелюдимым и необщительным. Это в отношениях он делал для меня исключение, но никаких отношений между нами уже нет.
– Ясно, – тихо роняю я, делая шаг в сторону, чтобы его пропустить.
Собственное открытие обескураживает. Адиль не пытается быть враждебным. Он ведет себя со мной как с посторонним человеком – вот в чем дело. Для чего искать подтекст?
Вместе с этой мыслью внутри становится пусто и серо. Еще минуту назад наше прошлое бурлило кровавыми красками, а сейчас вдруг поблекло. Если Адилю все равно, то и мне пора отпустить. Отпустить насовсем и перестать на него злиться.
– Маме привет, – последнее, что я говорю перед тем, как выйти за улицу.
Адиль ожидаемо ничего не отвечает.
* * *
Мне приходится постоять на крыльце, чтобы прийти в норму. Чувствую себя жалкой слабохарактерной дурой. От нашей встречи на лице Адиля ни один мускул не дрогнул, у меня же мысли свернулись в клубок и неконтролируемо дрожат руки. «Самой-то не обидно, – спрашиваю себя, – что счет настолько неравный?»
Хватит. Пора возвращаться в квартиру, к Диме. Приготовлю ужин, выберу кино на вечер и приму ванну. Теперь мой дом там. Не здесь.
С такими мыслями я собираюсь вызвать такси, но вместо телефона рука, нырнувшая в сумку, нащупывает конверт. Тот самый, что старушка-почтальон просила передать отцу. Вздохнув, воздеваю глаза вверх. Едва ли я приеду сюда раньше, чем через месяц. Нужно отдать сейчас.
Один за другим миную лестничные пролеты, пока не застываю на четвертом этаже при виде следующей картины: Адиль, упершись взглядом в пол, раз за разом упрямо выжимает звонок рядом с серой железной дверью. Что он делает это давно, понятно по его позе: она скованно-напряженная, как у человека, потерявшего терпение.
«Блядь, а… – раздается сдавленный шепот. – Ну еб твою мать».
Я стою без движения, не имея ни малейшего понятия, что делать. Почему он не может попасть внутрь? Нет ключей? Боится, что с его матерью что-то случилось?
– Не открывает? – тихо спрашиваю я. – На сотовый пробовал звонить?
Вижу, как раздраженно напрягаются его скулы, еще до того, как Адиль ко мне поворачивается. Ему не нравится, что я стала свидетелем его слабости. В таком случае у нас один – один, ведь несколько минут назад он видел мои слезы.
И нет, я не собираюсь испытывать вину за то, что не прошла мимо. Любой нормальный человек остановился бы.
– Замок изнутри закрыт, – нехотя отвечает Адиль, глядя сквозь меня. – Сотовый она не берет.
– Домашний телефон есть? – наобум задаю вопрос.
– Есть. Но я его не знаю.
– Надо спросить у соседей.
Не дожидаясь одобрения, я делаю решительный шаг вперед и звоню в квартиру слева. Не ради Адиля, а ради его матери. Любой на моем месте поступил бы так же.
Обшарпанную деревянную дверь открывает старик в мешковатых серых брюках и дырявой футболке. Мне едва удается не поморщиться от дуновения спертого воздуха, пропахшего мочой.
– Вы знаете домашний номер вашей соседки? – громко, почти по слогам говорю я, чтобы он наверняка услышал. – Она не открывает. Мы волнуемся.
– Гули, что ли? – не слишком приветливо переспрашивает старик и, получив мой утвердительный кивок, исчезает.
Я гипнотизирую взглядом открытую дверь, воспринимая ее как знак, что сосед согласился нам помочь. На Адиля не смотрю – так проще.
– Открывай! – без прелюдий звучит из кулуаров квартиры. – Да кому ты нужна! Сын к тебе пришел.
– Спасибо большое, – от всей души благодарю я, когда старик вновь появляется на пороге.
– Откроет сейчас, – сообщает он уже более миролюбиво. – Голова у нее совсем плохо варит. Мерещится, что за ней сектанты охотятся.
Резко обернувшись, я впиваюсь взглядом в Адиля, который все это время, не произнося ни звука, продолжает сверлить взглядом дверь. Я правильно поняла? У его матери помутился рассудок?
В груди тоскливо скребет. Сколько ей? Едва ли намного больше пятидесяти. Ее я видела лишь однажды – случайно столкнулись в супермаркете, где мать Адиля работала кассиром. Если бы Адиль нас не представил, я бы никогда не поняла, что та невзрачная худощавая женщина – его мать. Внешне они совершенно не похожи.
Задать ему вопрос мешает звук проворачиваемого замка. Звонок соседа не прошел даром – через пару мгновений на пороге появляется женщина, замотанная в цветастый махровый халат. Распущенные волосы неряшливо разбросаны по плечам, взгляд бегает. Да, это она. Мама Адиля.
– Я думала, они пришли… – начинает тараторить она, с мольбой глядя на сына. – В прошлый раз тоже приходили. У тебя ведь ключи были, улы… Пожалуйста, никому их не давай…
– Ты снова не тот замок закрыла, – голос Адиля ровный, чуточку приглушенный. – Выломаю его сегодня, чтобы под дверью так больше не торчать.
С ней он говорит по-другому. Терпеливо, как с маленьким непоседливым ребенком. Глядя, как Адиль переступает порог квартиры, в очередной раз думаю, что у нас с ним много общего, гораздо больше, чем нам обоим хотелось. А еще – что мне пора уходить.
– Лейла! – вдруг визгливо вскрикивает мать Адиля, тыча в меня пальцем. – Не стой! Не стой, говорю! Сюда заходи… У меня для тебя подарок есть! Давно хочу отдать…
Я растерянно смотрю на Адиля, который в эту самую секунду выглядит не менее растерянным. Едва ли за столь короткое время он успел овладеть навыками обращения с душевнобольными. Если ими вообще можно овладеть.
– Улы! Улы! – Выпучив глаза, мать дергает его за руку. Ее голос звенит отчаянием, глаза влажно поблескивают. – Лейлу помнишь? Это сестра моя, твоя тетя… Я ее двадцать лет не видела. Она тебя стесняется. Попроси ее, чтобы вошла.
Адиль стоит с каменным лицом, и я могу лишь догадываться, какая буря бушует у него внутри. Что может быть хуже, когда близкий человек перестал быть собой? И не просто близкий. Мать.
Наверное, поэтому позволяю себе еще раз пойти на поводу у эмоций, хотя всего несколько минут назад, стоя на крыльце, дала слово этого не делать. Сочувствие меня затапливает. Шагнув через порог, я захожу в квартиру и захлопываю дверь.
13
Я молча скидываю с ног обувь и, ни на кого не глядя, ставлю на пол сумку.
– Лейла, Лейла… – повторяет мать Адиля как заведенная. – Двадцать лет… Как же долго…
Радует, что истеричных нот в ее голосе уже нет: сейчас он ласковый, певучий. И еще одна обнадеживающая деталь: в квартире нет неприятных запахов, которые стали казаться мне непременным атрибутом этого дома. Полы чистые, зеркало блестит, а поношенные туфли хозяйки аккуратно составлены на обувной полке.
Адиль успел разуться – его кроссовки стоят посреди прихожей. Они новые и навскидку стоят прилично.
Приобняв его мать за плечи, я увлекаю ее за собой в комнату. Действую интуитивно, потому что опыта общения с душевнобольными у меня тоже нет. На Адиля все так же не смотрю. Немой вопрос «Какого хрена ты делаешь?» мне сейчас абсолютно ни к чему. Поступаю так, как чувствую. И вообще, если бы не я, он все еще торчал бы в подъезде, по второму кругу перебирая запас матерных слов.
– Чай будете, апа? – ласково спрашиваю я. – Я бы попила. И Адиль, наверное, тоже.
Говорить получается легко, непринужденно. Сейчас я любимая сестра Лейла, вернувшаяся домой спустя годы, а не чужачка Даша, которую совсем не рад видеть ее сын. И даже уважительное обращение «апа» наконец пришлось кстати. Я выучила это слово больше семи лет назад, но произнести его вслух довелось только теперь.
Обстановка в квартире очень простая: старомодный сервант, потертая софа, стол-раскладушка и дешевый синтетический палас под ногами. На их фоне выделяется телевизор: современный, с большой диагональю, явно купленный недавно.
– Это улым мне подарил, Лейла, – словно подслушав мои мысли, говорит мать Адиля. Улыбка собирает в уголках ее глаз сетку глубоких морщин и обнажает желтоватые, на удивление ровные зубы. – Но ты никому не говори, ладно?
– Ты ела что-нибудь? – громко, немного резковато перебивает Адиль.
Мне чудится, что он злится.
Лицо тети Гули становится задумчивым, словно ей требуется время, чтобы вспомнить. Для старческой деменции, пожалуй, рано. Что это? Альцгеймер?
– Ела, да, – отвечает она не очень уверенно, отчего грудь во второй раз жжет.
По долгу работы с дефектами человеческого организма мне давно пора бы смириться, но пока никак… Да и на работе всё проще, потому что это работа… А здесь так не получается. Всё по живому. Она не помнит, принимала ли пищу, но врет, чтобы не расстраивать сына. Значит, понимает, что с ней что-то не так, а это вдвойне мучительно.
– Давайте пойдем на кухню, – предлагаю я и наконец позволяю себе взглянуть на Адиля.
В моем взгляде в этот момент он может прочесть вызов, но это лишь потому, что я боюсь увидеть его реакцию.
Однако враждебности в лице Адиля нет и раздражения тоже. Есть бледная тень неловкости и заметный отпечаток бессилия. Не знаю, с чем связано последнее: с моим вынужденным нахождением здесь либо с состоянием его матери. Пожалуй, все-таки второе.
– Еда в холодильнике есть? – спрашиваю, понизив голос. Так, чтобы Адиль понял: я обращаюсь именно к нему.
Он кивает:
– Я вчера привозил.
Я тяну тетю Гулю за собой в кухню. Она не сопротивляется, идет с охотой и даже чему-то улыбается. Адиль прямо за нами. Его шагов не слышно, но я почему-то все равно об этом знаю.
– Садитесь, апа, ладно? – Выдвигаю табурет и легонько подталкиваю ее к нему. – Я сейчас на стол накрою.
Открываю холодильник и не удерживаюсь от улыбки. Наличие мужской руки заметно сразу. Сыр в нарезке, оливки, сыровяленая колбаса, куча консервов вроде шпрот и тунца, тайское манго, джемы, соки… Адиль купил все самое дорогое, из чего невозможно что-либо приготовить.
– Надеюсь, здесь тоже никто не против бутербродов, – бормочу я, хлопая шкафами гарнитура в поисках разделочной доски. Опомнившись, с опаской оборачиваюсь на Адиля. Не стоит забывать, что я не Лейла, а Даша, и нахожусь в чужой квартире.
Он стоит, прислонившись к стене, руки спрятаны в карманы джинсов. Поймав мой взгляд, едва уловимо кивает, так что становится ясно: все в порядке, Адиль не против.
Я режу хлеб, кипячу воду, завариваю крепкий черный чай, который сразу же разливаю по кружкам. Руки порхают, а на душе почему-то очень светло. Может быть, дело в этой квартире, опрятной и обжитой, или в этой женщине, взирающей на меня с обожанием, пусть и адресованным кому-то другому. Или в Адиле, который сейчас полностью безоружен. А может быть, в том, что по нелепой случайности воплощается в жизнь картина, наброски которой хранились в моей памяти целых семь лет.
– Апа, кушайте. – Я придвигаю к тете Гуле чашку и бутерброды.
– А ты, Лейла? – взволнованно спрашивает она, подняв на меня испуганные глаза.
Сходство между ней и Адилем все-таки есть. Его радужка точно такого же, глубокого шоколадного цвета.
– Тоже буду, – успокаивающе отвечаю я и в доказательство указываю на вторую дымящуюся кружку. – Видите, и чай налила.
Не спрашивая, налила и для Адиля, хотя и не была уверена, что он станет его пить. С другой стороны, почему бы не воспользоваться положением и не спросить? Он, в конце концов, мой должник, даже если так не считает.
– Адиль, ты ведь посидишь с нами? – На моем лице цветет чересчур радушная улыбка. – Твоей маме будет приятно.
Его челюсть раздраженно дергается, однако в глазах я успеваю заметить проблески иронии. Оторвавшись от стены, Адиль со скрежетом выдвигает для себя стул. Улыбку с моего лица не стереть. Так-то, Сеитов. Даже такому, как ты, нужно уметь прятать зубы.
14
– Каждый день в дверь стучат. – Мать Адиля переводит взгляд с него на меня, будто ища поддержки. – Я говорю: «Уходите! Что с меня взять? Я в Аллаха верю». А они все равно продолжают приходить. Что за люди такие… – Ее взгляд становится пустым и стекленеет. – Устала я… Так устала.
– Апа, поешьте. – Я придвигаю к ней блюдце с надкусанным бутербродом и машинально нахожу взглядом Адиля, чтобы увидеть его реакцию.
Он едва прикоснулся к чаю и выглядит так, будто сидит за карточным столом – по лицу невозможно что-либо прочитать. Впрочем, вряд ли нужны подсказки, чтобы понять, насколько ему непросто.
Интересно, где он живет? Здесь? Скорее всего, да. Я бы побоялась оставлять мать без присмотра.
– Апа, зато вы теперь не одна, – напоминаю, коснувшись ее плеча. – Адиль вернулся. Скучали по нему, наверное?
– Очень скучала. – На ее губах снова появляется улыбка, тихая и светлая, как слепой дождь. – Он мне обещал, что приедет. Мой улы никогда меня не обманывает.
Повернувшись ко мне, она делает заговорщицкий жест, предлагая придвинуться к ней ближе:
– Деньги, которые он присылает, я под диван прячу, чтобы они не нашли. Если меня все-таки уведут, ты их себе забери. Купишь ковер… Помнишь, ты хотела?
– Мам, ешь давай, – подает голос Адиль, дернув плечами. – Тебе отдохнуть надо и лекарство принять. Сама говорила, что плохо спала сегодня.
Воспользовавшись передышкой, я разглядываю собственные предплечья, густо покрытые гусиной кожей. Господи, как же страшно с таким столкнуться… И ведь нет ни единого шанса повернуть болезнь вспять – разве что замедлить ее течение. Каждый день видеть, как самый родной тебе человек превращается в бледную тень себя – есть ли что-то хуже?
Мать Адиля придвигает чашку и, подув, делает осторожный глоток. Наши с Адилем взгляды встречаются. Знаю, что в моем Адиль видит тонны сочувствия, но скрывать его нет сил. Это ведь не только о нем, но и о ней тоже. Гуля-апа немногим старше моей мамы. Столько хорошего еще могло произойти в ее жизни.
– Нужно поговорить, – произношу одними губами.
Сейчас совсем не время для вражды, но в ожидании его реакции внутри все натянуто в напряжении.
– Потом. – Вот и все, что он отвечает.
– Вы гулять выходите, апа? – спрашиваю я, чтобы не позволить повиснуть молчанию.
– Она предпочитает находиться дома. – Адиль смотрит не на меня, а на мать. – Так ей спокойнее.
– Много народа, – расстроенно подтверждает Гуля-апа и отодвигает от себя кружку. Она как-то резко обмякла и сейчас выглядит бесконечно уставшей. Может быть, это действия лекарств, о которых упоминал Адиль. Наверняка среди них есть нейролептики. – Я пойду полежу немного.
Первый порыв – встать, чтобы довести ее до кровати, но предупредительный взгляд Адиля меня останавливает.
Он поднимается из-за стола сам и, смотря, как мать суетливо смахивает хлебные крошки в ладонь, твердо произносит:
– Пойдем, мам. Оставь. Лейла уберет.
Не то чтобы я против убрать со стола, но не могу не подивиться тому, какой же Адиль… Даже правильного слова не могу для него подобрать. По итогу счет между нами по-прежнему равный. Адиль сыграл против меня моим же оружием.
Они покидают кухню, оставляя меня с горкой недоеденных бутербродов и недопитым чаем. К своему Адиль едва ли прикоснулся.
– А Лейла где спать ляжет? – слышится озабоченное из глубины квартиры.
И следом:
– Не переживай. Что-нибудь придумаем.
Я домываю посуду, когда Адиль возвращается. Волна его взгляда ударяет в спину, заставляя вздрогнуть и неловко выронить мыльную губку.
– Поешь бутерброды, – не оборачиваясь предлагаю я, подставляя дрожащую кружку под струю воды. – Тоже, наверное, голодный.
Почти не сомневаюсь, что он проигнорирует мое предложение, несмотря на то что возражения не следует.
– О чем ты хотела поговорить?
Я выключаю воду, смахиваю тряпкой лужицы на столешнице и только потом поворачиваюсь к нему. Адиль стоит возле противоположной стены, по привычке засунув руки в карманы. По его лицу и не скажешь, что он заинтересован или чего-то ждет. В умении демонстрировать невозмутимость на грани равнодушия ему нет равных.
– Давно это у нее? – понизив голос, спрашиваю я. – Что вообще врачи говорят?
– Говорят, что ей нужен уход и что нужно пить таблетки.
– Тебе одному тяжело будет справиться. Ей нужен постоянный присмотр.
– Я в курсе.
– Я могу попробовать поискать сиделку… Поспрашивать у себя на работе.
Говорю и осекаюсь. Сиделка даже на полдня – удовольствие не из дешевых. Откуда мне знать, может ли Адиль себе это позволить.
– Здесь была одна тупорылая, которая дозировку лекарств перепутала. У матери чуть сердце не остановилось.
По тому, как наливается чернотой его взгляд, я понимаю, что Адиль все еще в бешенстве. Здесь я полностью на его стороне. Даже думать не хочу о последствиях подобной халатности.
– Она хотя бы живая отсюда ушла? – пытаюсь пошутить я, чтобы немного разрядить обстановку.
– Пендалями спустил с лестницы, – звучит без толики юмора.
Ко мне возвращается забытое желание тряхнуть Адиля за плечи, чтобы заставить смотреть на меня с живым интересом. Он будто огражден невидимым стеклянным колпаком, через который невозможно пробиться. Отвечает так, будто погружен в собственные мысли и мы с ним едва знакомы.
– В общем, спрошу, – заключая я и, помявшись, спрашиваю: – Ты здесь остановился, я так понимаю?
Адиль кивает. Как же с ним непросто! Но сейчас не получается его обвинять. Я выйду за дверь и вернусь в нормальную жизнь, а ему в одиночку придется нести это бремя.
– А у меня отец здесь живет, – говорю я ни к чему. – Я его раз в пару месяцев навещаю.
Еще один кивок, означающий, что Адиль до сих пор помнит. Мы как-то приходили с ним сюда. Он тогда едва не разбил отцу лицо, потому что тот, будучи в подпитии, обозвал меня малолетней шалавой.
– Он больше не пьет, – зачем-то добавляю я. – Почти. Странно, да, что он и твоя мать теперь живут в одном доме и в одном подъезде?
Адиль переставляет ноги и глубже засовывает руки в карманы.
– Совпадение.
Я чувствую, что на этом все. Вымучивать разговор можно еще долго, но стоит ли оно того? Про себя решаю, что попрошу у заведующего отделением контакт хорошего невролога и разыщу надежную сиделку. Если уж Адиль пригласил одну, значит, деньги у него есть.
– Ладно, я пойду. – Забираю со стола телефон и, не удержавшись, снова смотрю на Адиля. – Уточню по поводу врача и скину тебе контакт… В этом деле лучше иметь мнения нескольких специалистов. Могу передать через Робсона. У меня ведь нет твоего номера.
– Он тот же.
Нервы за секунду превращаются в натянутую тетиву и звенят. Даже дышать становится сложно.
– Тот же я удалила.
Обогнув Адиля, быстро иду в прихожую. Спокойнее, спокойнее. Только что ведь все в порядке было? Дыши.
Он выходит следом и молча наблюдает, как я обуваюсь.
– На машине?
Я мотаю головой.
– Такси.
Тяжелый вздох, пауза, которая будто бы призвана что-то решить. Звяканье ключей, шорох надеваемой обуви.
– Пошли. Отвезу.
15
Я ужасно слабохарактерная, ну или просто дура, если, не сказав ни слова возражения, сажусь в его машину. Да, тот пыльный мерседес действительно принадлежит Адилю.
Внутри он не такой грязный, как снаружи, хотя и стерильной чистотой, какая обычно царит в салоне Диминого порше, похвастаться не может: на полу валяется пустая банка от колы, на консоли – ворох чеков. Это я, конечно, придираюсь. Не всем же быть помешанными на чистоте.
– Адрес скажи.
Тон Адиля не назовешь дружелюбным, но и враждебным – тоже. Для человека, который не утруждается быть милым, он скорее нейтральный.
Я называю нужную улицу и только потом осознаю, насколько это отвратительная идея – приехать на машине бывшего парня к дому, где живешь с настоящим. Дима, скорее всего, уже вернулся из офиса, и если увидит нас с Адилем, то в восторг не придет.
«Идиотка», – бормочу я, накидывая ремень безопасности. Ведь даже попытки не предприняла отказаться. Боялась обидеть, да? И главное, кого? Адиля, который не привык заботиться о чувствах других.
Дорога проходит молча – даже музыка не играет. Он снова выглядит так, будто погружен в свои мысли, смотрит только на дорогу. Я впервые вижу Адиля за рулем. Когда мы встречались, у него не было машины. Ведет расслабленно, не торопясь. Странно даже. С его взрывным характером он бы запросто мог устраивать гонки на светофорах и сжигать покрышки.
– Тебе идет этот автомобиль, – все-таки не удерживаюсь я от комплимента. Невыносимо постоянно молчать.
– Долго не выбирал, – отзывается он.
Я рассматриваю серебристую воронку воздухозаборника и, непроизвольно сжав колени, решаюсь. Снова выбрасываю белый флаг.
– Я рада, что у тебя все хорошо.
Адиль не отвечает, продолжая смотреть на дорогу, отчего мой сентиментальный настрой моментально трансформируется в растущую злость. Хотя это и не злость даже, а непонимание, бешенство, потребность орать на него и сыпать обвинениями.
Зачем тогда вызвался до дома везти, если даже отвечать не хочет? Язык отсохнет от простого «спасибо»? Он же любил меня когда-то, я точно знаю. Сам признался однажды, когда я повисла на нем: «Скажи да скажи». «Знаешь же, что люблю» – вот так он мне ответил. Ох, какая я была счастливая в тот день! Да и в последующие несколько. Каждое его нежное слово ловила, как волшебную пыльцу, и потом подолгу ей любовалась. Адиль всегда был скуп на слова, но его поступки о многом говорили: как он в толпе на концерте людей расталкивал, чтобы меня кто-нибудь, не дай бог, не задел, или как хотел меня в любой момент и в любом месте. И после секса мог подолгу на меня смотреть, лежа рядом. Было и много других подсказок, но вспоминать их не имеет смысла.
– Меня вот здесь, – киваю я на подъезд справа.
Адиль дергает ртом в скрытой усмешке, и в этот момент я точно знаю, что послужило тому причиной. Рядом с крыльцом припаркован автомобиль Димы. Ярко-синий, блестящий и идеально чистый, он сразу бросается в глаза.
Следом раздается телефонный звонок. На экране Димин номер. Я не раз замечала, что у Димы будто есть встроенный датчик на опасность. Наверное, это неконтролируемая ревность обостряет интуицию.
Я быстро прикладываю трубку к уху и, выпалив: «Я подъехала. Буду через минуту», сбрасываю вызов. Дима обязательно начнет задавать вопросы, предпочту ответить на них лично.
Адиль задумчиво смотрит вперед, кисть переброшена через колесо руля.
– В общем, по поводу врача я узнаю, – неестественно бодро говорю я, попутно запихивая телефон в сумку. – Не исключаю, что нужно будет привезти маму на осмотр. Так будет лучше, поверь… Возможно, ей скорректируют дозы препаратов. И проверенную сиделку тоже найду. У нас хорошие девочки есть…
Он поворачивается, смотрит мне в глаза. За семь лет Адиль либо разучился чувствовать, либо в совершенстве овладел умением держать лицо. В его взгляде я ничего не могу разглядеть, кроме разве что серых теней.
И не выдерживаю. Ему всегда удавалось выводить меня на эмоции, да и день выдался непростым.
– Какого черта ты все время молчишь? – в отчаянии шиплю я. – Неужели за столько времени совсем нечего сказать?
Тени в его глазах сгущаются, в них даже появляется блеск.
– Чего ты услышать хочешь? Ты живешь… – Адиль делает кивок головой, указывая на синий бампер порше, – Вот и живи, не дергайся.
Я презираю себя за то, что буря, бушующая внутри, слишком схожа с бурей семилетней давности. Только семь лет назад я могла завизжать и наброситься на него с кулаками, а сейчас не имею права. Но эмоции почти те же, и это угнетает. Я все-таки дура, если подумала, что сегодня между нами что-то изменилось.
– За мою жизнь можешь не переживать. У меня всё отлично. Просто понять пытаюсь, почему ты тогда так поступил.
– Захотелось сменить обстановку, – безлико отвечает он, дернув ладонью, свисающей с руля. – Достаточная причина?
Я сглатываю сухое жжение в горле, которое за секунду заразило собой грудь. Равнодушие Адиля способно иссушить все вокруг.
Приходится прочистить горло, чтобы не говорить шепотом.
– Тогда этого было недостаточно. Теперь, думаю, вполне.
По крайней мере, этот диалог избавляет нас от необходимости вежливо прощаться. Хватит и того, что я не буду оглушительно хлопать дверью.
– Даш, это что было, а? – Дима, встречающий меня в дверях, смотрит возмущенно. – Почему ты вышла из его машины? Ты к отцу ездила или куда-то еще?
Не глядя на него, сбрасываю с ног обувь и роняю на пол сумку. Туалет. Да, мне нужно туда. Там есть замок, а замок означает уединение.
– Я все объясню, ладно? – бормочу, сфокусировавшись на спасительной двери. – Просто дай мне минуту.
