Аластер Рейнольдс
Фаза ингибиторов
– Катастрофа?
– Отказ двигателя. Похоже, тебя взрывом вышвырнуло наружу. Я поймал сигнал твоей капсулы. Только твой.
– Были и другие, – отстраненно проговорила она, будто к ней только теперь начали возвращаться воспоминания. – Ты должен их отыскать. Не могла же я быть единственной.
– Вряд ли кто-то еще уцелел. Даже если и так… боюсь, найти их невозможно. У тебя работал передатчик, но больше ни у кого его не было.
– Я хочу выбраться из этой штуки. У меня все онемело.
– Ничем не могу помочь, пока мы не прилетим в Солнечный Дол. Там о тебе позаботятся.
– Что такое Солнечный Дол?
Я перешел к другому концу криокапсулы, на который пришлось больше всего повреждений; там торчали чисто срезанные многочисленные шланги и провода.
– Безопасное место. Маленькое поселение на планете под названием Михайлов День, на орбите звезды, которая называется Михаил.
– Не знаю таких.
– Тебе и неоткуда знать. – Надев изолирующие перчатки, я осмотрел оборванные соединения, пытаясь опознать знакомые технологии и функции. – Позволь спросить: ты хоть что-нибудь помнишь о себе?
– Был корабль. Нас погрузили на него, потом собрались усыпить. Сказали, когда мы проснемся, окажемся где-то в другом месте. Меня зовут… – Она замолчала, не в силах дать себе ответ на простейший вопрос. – Я не помню.
– Вспомнишь, – пообещал я, ощупывая два толстых кабеля с сердцевиной из металлического сплава, скорее всего силовые. – Если я скажу слово «волк»… оно будет для тебя что-то значить?
– У нас были волки в холмах над Плато Завинула. Они прибыли с одним из первых кораблей. Я слышала их, когда луна стояла высоко в небе.
– Это не те волки. Но хорошо, что ты хоть что-то помнишь о своей родине. Плато Завинула… – задумчиво произнес я. – Кажется, это на Приюте – одно из первых поселений демархистов. Помнишь, когда вы оттуда улетели?
– Не совсем. Как, ты сказал, тебя зовут?
– Мигель де Рюйтер.
– Ты пилот?
– Нет. – Предположение вызвало у меня улыбку. – Администратор.
– Важная персона?
Отойдя от капсулы вглубь оружейного отсека, я с усилием открыл служебный люк в переборке шаттла. За полосатой, как пчела, панелью находилась путаница силовых кабелей и идущих к датчикам проводов. Как и все прочее на шаттле, оно носило явные следы неоднократного ремонта и переделок.
– Занимаю достаточно высокое место в пищевой цепочке.
– Тогда почему послали тебя?
– Я сам себя послал.
Открыв взятый в дорогу инструментальный ящик, я начал перебирать его содержимое в поисках того, что могло понадобиться для установления импровизированной связи между кораблем и капсулой. Я решил, что это вполне реально, даже если будет выглядеть не вполне изящно.
– Они в самом деле все погибли, Мигель де Рюйтер?
– Думаю, да.
– Это плохо, что я ничего не чувствую?
Обеспокоенный вопросом женщины, я снова взглянул на капсулу.
– Я бы сказал, что это вполне по-людски. Ты вовсе не обязательно должна была знать хоть кого-то из летевших на том корабле. На «Салмакиде» многие из нас путешествовали в одиночку, не контактируя с другими пассажирами. Мы толком не знали друг друга, пока не основали поселение.
– А теперь?
– Мы стали общиной. Семьей из пяти тысяч человек. Есть свои различия, как и в любой семье, и порой весьма серьезные. Но нас связывает чувство единства и взаимопонимания, ощущение нашей хрупкости. Можешь называть это любовью. Чтобы выжить, приходится заботиться друг о друге. Без любви и поддержки наших сограждан каждый из нас крайне уязвим. Вместе, когда каждый делает свою работу, мы достаточно сильны, чтобы переждать нашествие волков. И этим, несмотря ни на какие препятствия, мы занимаемся уже тридцать лет.
– Думаю, ты очень хороший человек, Мигель де Рюйтер, если оставил свою семью и прилетел сюда ради меня.
– В таком случае ты ошибаешься.
– Ты рисковал жизнью, разлучился с любимыми, и все ради одной пассажирки, которую даже не знаешь.
Я был только рад, что она не видит, как напряглось мое лицо.
– Я делал свою работу.
Глава 2
Еще через шесть недель я вернулся домой.
Когда я вышел из гибернации в нескольких часах пути от Михайлова Дня, шаттл уже тормозил в последний раз. Извещать о моем прибытии не было никакого смысла – в течение всего пути за мной следили апостолы, они предупредили Солнечный Дол о моем неминуемом возвращении. Даже без апостолов датчики Михайлова Дня зафиксировали бы мой корабль и установили, что я не имею никакого отношения к волкам. Если бы меня сочли некоей иной угрозой – объектом человеческого происхождения, чересчур заинтересовавшимся Михайловым Днем, – я был бы уже сбит нашими оборонительными рельсотронами.
То, что я все еще жив, означало, что меня опознали как своего.
Когда перегрузка упала в достаточной степени и я смог двигаться, я вернулся к пассажирке и убедился, что с ней все в порядке. Она пребывала на прежнем уровне криосна – как и в тот момент, когда я сам ушел в гибернацию. Инея на ее окошке чуть убыло, черты лица стали различимее. Бледное, бескровное, оно походило на белую бумажную маску. Глаза с темными кругами были закрыты, губы плотно сжаты; на лице застыло выражение безмятежного покоя. Мне вспомнилась виденная когда-то картина, изображавшая плавающую в воде утопленницу.
Я вернулся в рубку, готовясь посадить шаттл.
Михайлов День – голая глыба размером больше Марса, но меньше Земли. Не считая короткого периода заселения людьми, он был обречен на необитаемость. На нем отсутствовала атмосфера, не было морей и ледяных шапок. За всю его крайне короткую жизнь никакие жидкости не проливались на его поверхность и вряд ли могли пролиться в будущем: злые солнечные вспышки на Михаиле изгнали из его планетной системы все животворные химические соединения, причем навсегда. Поэтому Михайлов День вполне устраивал нас в качестве укрытия. Постоянная бомбардировка метеоритами превратила его поверхность в хаос перекрывающихся кратеров, обеспечив естественную маскировку для наших наземных сооружений, пусковых установок и служебных шахт. Каждый метеорит отдавал часть своей кинетической энергии коре планеты, едва заметно повышая ее температуру. Со временем этот температурный фон послужил камуфляжем для нашей собственной деятельности, производящей тепло. Вдобавок кора звенела как колокол, что весьма затрудняло обнаружение человеческого присутствия посредством дистанционной сейсмографии, сканирования поверхности лазером или радаром. Постоянный фон был таков, что нашим сейсмофонам приходилось тяжко трудиться, чтобы отделить сигнал от шума. Дополнительное прикрытие обеспечивал пылевой диск, в котором Михайлов День парил, а когда на Михаиле происходила очередная вспышка, мы старались замаскировать ею старт корабля или передачу сигнала.
Нельзя сказать, что все это было абсолютно надежно и достаточно просто. Мы прилетели на Михайлов День не для создания колонии, а для того, чтобы как можно дольше скрываться. Сколько именно – тридцать лет или сто тридцать, – никем не обсуждалось. В Солнечном Доле считалось аксиомой, что мы будем ждать, сколько потребуется, всегда осознавая, что это лишь временное убежище. Каждый день, который мы добавляли на наш счет, был достижением, а каждый год – триумфом. В Святилище строились планы на будущее с учетом наших долгосрочных нужд, но для большинства граждан подобный образ мыслей категорически не одобрялся. Следовало сосредоточиться лишь на завтрашнем дне, а все остальные последуют за ним.
Через каждые несколько лет случались кризисы. Иногда они носили политический характер, как было с Рюриком Тэйном. Иногда они были обусловлены нехваткой ресурсов, отказом систем, цепью случайностей. Иногда, как с нынешней пассажиркой, речь шла об экстренной ситуации, вызванной чем-то, обнаруженным апостолами. Этот последний кризис мы пережили, избежав того, чего больше всего опасались. Хотя пришелец-человек представлял для Солнечного Дола серьезную угрозу, в наших силах было ее нейтрализовать. Когда-нибудь апостолы увидят у входа в пещеру тень, похожую на волчью, – но не сегодня и, вероятно, не в этом году. Нам снова повезло, и в этом везении я сыграл свою небольшую роль.
Шаттл быстро снижался хвостом к земле. Каждый раз приходилось нервничать, дожидаясь, когда дно кратера в последний момент скользнет в сторону и позволит кораблику опуститься в подземную шахту.
Солнечный Дол впустил меня. Двигатели смолкли. Шаттл покачнулся на посадочных опорах и замер. В шахте не бывало воздуха, если только не требовался ремонт, но из стены выдвинулся герметичный переходной мостик, и вскоре навстречу мне по прозрачной трубе выбежал закутанный в овчинный тулуп Морган Валуа; за его спиной болтался дыхательный ранец.
– Да ты счастливчик, де Рюйтер.
– И в чем же мое счастье?
Открыв ранец, Валуа достал бутылочку и, откупорив, протянул мне. В ноздри ударил тяжелый запах, начало жечь в глазах. Уже чувствуя, как увядают клетки в мозгу, я сделал вежливый глоток ради дружбы. Я понятия не имел, что в бутылке и где Валуа это раздобыл, но подобное пойло появлялось лишь по исключительно редким случаям.
– Тебе еще предстоит прочитать собственные некрологи. Пожалуй, в них ты выглядишь не так уж плохо.
– Я вроде живой.
– Теперь-то мы знаем. Собственно, знаем уже три недели, с того момента, когда ты появился в сети слежения. Но уже успели написать некрологи и размножить, и теперь слишком поздно что-нибудь предпринимать. – Он прищурился, сверля меня взглядом. – Почему, во имя Михаила, ты не вышел на связь?
– Не видел необходимости. Апостолы никогда бы меня не потеряли.
– И тем не менее. Сам знаешь – система небезупречна. Собственно, если апостолы иногда теряют наш корабль, это даже хорошо. Это значит, что меры по маскировке не столь уж бессмысленны. – Он нервно провел рукой по лбу. – К тому же, пока тебя не было, у нас с апостолами… в общем, были проблемы.
– Проблемы?
– Не важно. Скоро все исправится. А вот что теперь будет с твоими семейными отношениями, даже предположить боюсь.
– А что такое?
– Для Николя и Викторины это стало настоящим адом.
– О господи! Хочешь сказать, они все эти недели были убеждены, что меня нет в живых?
Валуа забрал бутылку и вернул в свое священное хранилище. От его добродушного выражения не осталось и следа.
– Николя оберегала Викторину как могла. Естественно, цеплялась за надежду, что ты жив, но ближе к концу даже она перестала верить. – Он покачал головой, и в голосе зазвучала осуждающая нотка. – Незачем было подвергать нас столь жестокому испытанию, Мигель. Если там случилось нечто такое, из-за чего тебе пришлось задержаться, вполне мог бы и сообщить.
Я уставился на него:
– Что значит – если? Ты прекрасно знаешь, что случилось.
– Мы могли только догадываться. Видели, как взорвался корабль. Либо в него попала твоя ракета, либо ты применил протокол номер два. Поскольку ты молчал, мы вынуждены были предположить последнее.
– А сигнал бедствия?
– Какой сигнал?
– Это что, какая-то игра, Морган? Проверка, насколько я хорошо соображаю после пробуждения?
– Уверяю тебя, это никакая не игра.
– Поступил сигнал бедствия. Нечто вышло на связь с кораблем. Я нашел источник сигнала и обнаружил дрейфующую капсулу.
– Капсулу, – медленно повторил Валуа, будто следователь, запоминающий мои ответы с целью выяснить, насколько тщательно я придерживаюсь одной версии событий.
– Этот сигнал передавался по всей системе. Я должен был любой ценой заставить его замолчать. Солнечный Дол никак не мог его не услышать, не говоря уже об апостолах.
– Мы не принимали никаких сигналов бедствия.
– Значит, он был… узконаправленный. – Я нахмурился, превозмогая головную боль, которую вряд ли можно было объяснить крошечным глотком из бутылки. – Понятия не имею, как сигнал сумел меня найти, но это единственное объяснение. Впрочем, все это можно обсудить и позже; если ты считаешь, что я сочиняю или брежу, то у меня в оружейном отсеке есть все необходимые доказательства. Я нашел дрейфующую капсулу и взял ее на борт. Вместе с содержимым.
– С содержимым?
– В капсуле пассажирка с того корабля. Который, кстати, мне вовсе не пришлось уничтожать. Он взорвался сам, как раз в тот момент, когда я собирался его таранить.
Валуа удивленно поднял брови:
– То есть ты уже был к этому готов?
– Ракета ушла в сторону. У меня не было возможности вернуть ее и заново заправить, и я пошел на таран. – Я понизил голос: – Да, Морган, я был к этому готов. Ты бы знал насколько. И как приятно было ощущать, что я собираюсь пожертвовать собой.
Удивление на его лице столь же быстро сменилось жалостью.
– Пока неожиданное событие не лишило тебя шанса на благородное самопожертвование?
– Ты не побывал в моей шкуре, поэтому тебе не понять.
Он медленно кивнул:
– Ладно, верю. Я заметил: когда ты улетал, было видно, что тебе не терпится искупить вину. Ты серьезно насчет капсулы? В самом деле что-то привез сюда?
– Не что-то, а выжившую. Я с ней разговаривал. Это вовсе не обожженный радиацией труп – капсула давала достаточно тепла, чтобы пассажирка могла со мной общаться. Она летела на корабле с Приюта.
– Единственная выжившая? Из скольких?
– Она почти ничего не помнит. Надеюсь, вспомнит, когда приведем ее в чувство.
– И что сейчас с этой… счастливицей? Она в криосне?
– Капсула повреждена, но я подключил ее к системе питания шаттла. Женщина снова уснула.
– Хорошо, – кивнул Валуа. – Значит, она не почувствует, как мы ее убьем.
Я постучал в свою собственную дверь чисто из вежливости. Последовала долгая пауза, и, хотя был вечер и занятия в школе закончились, я подумал: не ушли ли куда-нибудь Николя с Викториной, отсрочивая тот миг, когда им снова придется увидеться со мной. Винить их за это я не мог. Мне не терпелось их увидеть и в то же время отчаянно хотелось отложить встречу, поскольку всем нам предстояло пережить непростые мгновения.
Я уже собирался вернуться в Святилище под предлогом неких неотложных дел, когда Николя наконец меня впустила. Мы обнялись в коридоре, но в ее объятиях ощущалась неуверенность. Я поцеловал Николя, и она не отстранилась, но и не поспешила ответить поцелуем.
– Рада, что ты вернулся, – тихо проговорила она, словно опасаясь, что Викторина в соседней комнате может услышать. – Куда сильнее рада, чем, наверное, тебе кажется. Но из-за тебя нам пришлось пережить кошмар.
Закрыв за собой дверь, я сбросил дыхательный ранец и тулуп, который надел, чтобы пройти до дома через пещеры.
– Морган говорит, ты не теряла надежды.
– Не терять надежду – вовсе не то же самое, Мигель, что знать, что ты жив. – Голос Николя звучал чуть сдавленно. – Что еще мы могли подумать, когда увидели взрыв?
– У меня было желание подать сигнал. Но любая связь – всегда риск.
– Зря ты мне об этом говоришь.
– Да, – мягко согласился я. – Постарайся меня понять. Тот корабль уничтожила не ракета, а нечто другое. Скорее всего, отказ двигателя. Но я должен был учитывать и иную возможность: что где-то рядом находятся волки. Хватило бы единственного фотона, чтобы они насторожились. Обнаружив меня, волки обнаружили бы и апостолов, а потом и Солнечный Дол.
– Не драматизируй.
– Даже не думаю. Если бы явились волки, мы бы сейчас не разговаривали. – Я взглянул ей в лицо, надеясь, что мои жестокие слова подействовали. – Я не подал сигнал не из-за беззаботности и не по недомыслию, Николя, а из-за любви. Я предпочел бы умереть, но не навести волков на наше убежище.
Ее взгляд стал слегка задумчивым.
– Морган говорит, ты едва не пожертвовал собой.
– Это был последний способ остановить тот корабль. Ракета промахнулась.
Я почувствовал в ней некую перемену – еще не прощение, но шаг к нему, дававший слабую надежду на примирение.
– И насколько ты был близок к гибели?
– Я уже смирился с судьбой.
– А потом?
– Потом была вспышка, которая избавила меня от столь печальной необходимости.
– О чем ты думал в последние мгновения?
– О том, как вы теперь будете жить одни, без меня. И надеялся, что ты меня поймешь.
– Это не мне нужно понимать. Я до последней возможности скрывала известие о твоей смерти от Викторины, но полностью утаить не смогла.
Я кивнул:
– Вряд ли это было бы честно по отношению к ней.
– Когда до Викторины наконец дошла новость, которую все мы считали правдой, случившееся потрясло ее до глубины души. Однако по прошествии времени, общаясь с друзьями, она поняла, что в глазах многих ты стал героем. Мигель де Рюйтер, человек, который отдал жизнь ради спасения Солнечного Дола. Думаю, она предпочла бы в эти несколько дней быть твоей дочерью, а не моей. Но теперь, когда оказалось, что ты вовсе не мертв, на нее обрушилось новое горе – умер образ, который она создала в своих фантазиях.
– Ничего не могу поделать, – сказал я. – Ни с тем, что я не умер там, в космосе, ни с тем, что так и не стал героем-мучеником, которым и не хотел никогда стать. Я знаю лишь одно: была некая угроза, а теперь ее нет. Можно снова спать спокойно – неделю, месяц, а то и дольше. – Я отступил на шаг, показав раскрытые ладони. – Вот, собственно, и все. У меня был долг перед Солнечным Долом, и я его исполнил.
– А было ли чувство, что тебе есть в чем покаяться?
Я решил было солгать, но подумал, что Николя заслуживает только правды.
– Ты сама говорила, что у меня нечиста совесть. Я пытался отрицать, но понимал, что ты отчасти права.
– А теперь… сбросил бремя с души?
– Думаю, да.
– Я тоже на это надеюсь. Ради всех нас. – Ее голос стал суровым, но в нем появилось знакомое тепло. – Ты никуда больше не полетишь, Мигель. Пообещай мне – и пообещай Викторине. Сможешь?
– Постараюсь.
– Этого мало. Я хочу получить твое обещание здесь и сейчас. – Она взяла меня за руки. – Такое же священное, как супружеская клятва. Ты больше не бросишь нас. Не покинешь Солнечный Дол до того дня, когда его покинем мы все. Ты меня понял и со всем согласен?
Я торжественно кивнул:
– Согласен. У меня болят все кости. Я уже забыл, каково в космосе, а ведь провел там лишь несколько недель. В следующий раз полетит кто-то другой. Обещаю.
– Хорошо. – Ее пальцы напряглись. – Точно?
– Точно.
– У тебя руки дрожат. Онемели?
– Через пару дней пройдет.
Николя наконец расслабилась, как я и надеялся.
– Скажешь все то же самое Викторине. Она ждет в кухне. Когда Морган сообщил, что ты идешь сюда… я приготовила обед. Мне выдали еще одну норму баранины по случаю твоего возвращения. Поешь с нами?
У меня защипало в глазах. То были слезы благодарности и облегчения, слезы радости от того, что я возвращаюсь в лоно любимой семьи.
– С превеликой радостью.
Нормального обеда все равно не вышло, но в любом случае это было лучше, чем ничего. Я дал Викторине то же обещание, что и Николя, а когда она выдвинула сотню дополнительных условий, принял их без возражений. Решив этот вопрос к собственному удовлетворению, она стала выпытывать подробности событий, последовавших за моим отлетом. В большинстве случаев я мог ответить прямо, но углубляться в тему самопожертвования не спешил. Я лишь упомянул, что ракета ушла не туда и что вскоре после этого корабль взорвался сам.
– Морган сказал маме, будто ты там кого-то нашел.
– Да, – ответил я. – Женщину, единственную выжившую с того корабля.
– Похоже, никто больше об этом не знает.
– Пока не знают. Как только мы выясним, в каком она состоянии, я сделаю объявление.
Викторина выковыряла шпинат, застрявший между передними зубами.
– Как ее зовут?
– Неизвестно. Я с ней разговаривал, но она тогда еще не оттаяла, к ней не полностью вернулась память.
– А вернется?
– Очень надеюсь. Возможно, женщина знает нечто такое, что могло бы нам помочь. Даже если это самые примитивные знания, мы отнесемся к ней по-доброму и примем в нашу общину.
Какое-то время Викторина ела молча.
– Она знает, что ты полетел туда, чтобы ее убить?
– Не ее лично, – вмешалась Николя.
– А какая разница? – спросила Викторина, глядя на нас обоих. – Ее или кого-то из тысяч других людей, путешествовавших на том корабле? То, что ты не знаешь никого из них по имени, вовсе не означает, что их всех не собирались уничтожить.
– Корабль нужно было остановить… – начала Николя.
– Все в порядке, – мягко оборвал я ее. – Викторина заслуживает того, чтобы услышать неприкрашенную правду. Да, я собирался убить пассажирку, и от этого никуда не деться. Я собирался убить ее и еще неведомо сколько тысяч людей, вместе с которыми она летела. Даже если их было пятьдесят тысяч, а нас тут всего пять – какая разница? Добродетельны были они или нет, разве важно? Дело не в моральных принципах. Этим людям все равно пришлось бы умереть, чтобы не подвергнуть риску наше собственное выживание.
– Получается, что мы чудовища, – проговорила Викторина.
– Да, – согласился я, гася ее гнев. – И благодаря этому мы живы и можем жить дальше. Главное в том, Викторина, что мы доказали себе: у нас есть все средства, чтобы существовать в Солнечном Доле. Каждая смерть, каждая рана, каждый горький урок на пути, который привел нас сюда, оказались бы напрасны, если бы мы позволили кому-то забрести в нашу систему и привести с собой волков. Да, то, что нам приходится делать, приятным не назовешь. Но пока мы не узнаем доподлинно, что мы не единственный оставшийся очаг человечества, нам придется принимать столь же хладнокровные решения. Дело не в нас самих; дело в той связи, которую мы обеспечиваем, – связи между человечеством прошлого и человечеством будущего. Если не сохраним эту связь, если не исполним свой долг, оберегая наше сообщество, то лишимся будущего. Пропадут все надежды, все мечты. Останется лишь тьма до скончания времен.
– Ты все это сам придумал или тебе подсказал кто-то в Святилище?
– Со временем поймешь, – ответил я.
– Не хочу понимать.
После, когда Викторина забрала свои краски и ушла к себе в комнату, а мы с Николя взялись прибраться в кухне, жена дотронулась до моего запястья и сказала:
– Она это переживет, Мигель. Дело вовсе не в том, что она винит тебя за возвращение из мертвых. В глубине души она очень рада. Но на несколько дней ты стал в ее воображении кем-то другим, вымышленным героем, с каким не сравнится никто из людей. А теперь ей снова приходится иметь дело с реальностью.
– Спасибо, что выступаешь в мою защиту.
– Я не согласна с тем, что ты молчал. Того, через что нам пришлось пройти, врагу не пожелаешь. Пусть и справедливо сказал Морган: ты вправе был рассчитывать, что мы справимся сами. Но я верю в то, что ты сделал, и в то, что ты намеревался сделать. Те, кто считает, будто тебе было за что каяться, ошибаются, а если ты до сих пор считаешь так сам, то не прав и ты. – Она привлекла меня к себе – этих искренних объятий я ждал с момента возвращения. – Ты лучше, чем все твои клеветники. Ты хороший человек, Мигель де Рюйтер, и я горжусь тем, что я твоя жена.
Утром я присоединился к Моргану Валуа и Альме Чунг в лазарете Святилища. Как и все наши сооружения, он представлял собой беспорядочный комплекс импровизированных модулей и зданий, спрятанных в сети пещер в сотнях метров под поверхностью. Каждая его часть представляла собой переделанный фрагмент корпуса «Салмакиды».
– Что-то я плохо соображаю, Альма, – услышал я, входя, голос моего заместителя. – Могу поклясться, мы только вчера разговаривали, но у меня такое ощущение, будто прошел день или два.
– Да, разговаривали, – коротко ответила Альма.
– Тогда… что тут делает Мигель? Ему ведь советовали оставаться дома, приходить в себя от двадцати шести до пятидесяти двух часов.
– Этот совет он явно решил проигнорировать. – Чунг, глава планетной безопасности, небрежно пожала плечами – на подобные легкомысленные беседы у нее просто не было времени. – Я ничуть его не виню, учитывая, как быстро приходит в себя его трофей. Мигелю наверняка хочется узнать, что же он нам привез.
Мы втроем смотрели в застекленный отсек, куда после моего возвращения поместили пассажирку и ее капсулу. В стерильном герметичном помещении находились койка и обычное медицинское оборудование, довольно простое, но пассажирка пока оставалась в капсуле. Модуль для криосна вкатили внутрь на тележке вроде тех, на которых мы транспортировали ракеты; он уже был подсоединен к гораздо более замысловатому комплексу систем жизнеобеспечения. Двое техников в масках и защитных костюмах возились с соединителями, проверяя показания приборов и делая заметки на громоздких планшетах.
– Нам знакома эта технология? – спросил я.
– Она старше и сложнее всего, что мы привезли с собой, – ответил Валуа. – Но не настолько старая, чтобы нельзя было разобраться с помощью прошлого опыта. Вероятнее всего, она создана еще до чумы. Но это вовсе не значит, что мы не приняли все доступные меры защиты.
– Если найдешь в Солнечном Доле хоть что-нибудь, чего могла коснуться чума, дай знать. Мы погрязли в темных веках, Морган. Как бы ни деградировала наука к тому времени, когда эта женщина погрузилась в сон, наш уровень технологий покажется ей допотопным. Удалось ли получить какую-нибудь информацию с поврежденного модуля памяти?
– Разнообразные зашифрованные данные. Все они указывают на одно и то же – на пассажирскую декларацию о человеке, севшем на корабль на Приюте в шестьсот тринадцатом году. Взрослая женщина, имя: Брианна Бетанкур.
– У нас есть сведения и о самом корабле, – сказала Чунг. – Субсветовик «Тишина в раю». Корабль для перевозки пассажиров, пять с половиной мегатонн, построен в триста двадцать девятом году, орбитальный завод демархистов, Фанд, Лакайль-9352. Двигатели и вспомогательные силовые установки арендованы у сочленителей в соответствии с протоколом о совместном использовании технологий из Соглашений Европы.
– Хорошо, что мы знаем, как ее зовут, – кивнул я, не в силах избавиться от навязчивой мысли, что этот корабль был ковчегом, полным спящих пассажиров, которые летели туда, где их ждал лучший мир и лучшее будущее. – Как скоро нам удастся ее пробудить?
– Уже начали перфузию крови, – сказал Валуа. – Прежде чем Брианна очнется и ее можно будет переместить на койку, пройдет еще от тринадцати до двадцати шести часов. И даже тогда, вероятно, от слабости она мало что сможет вспомнить, так что не надейся в ближайшее время сыграть с ней в шахматы.
– Не считая проблем с памятью, которая, кстати, уже возвращалась к ней, она соображала неплохо.
– Это было тогда, – возразил Валуа. – Мы пытаемся открыть тот канал нейросвязи, по мере того как оживает ее мозг, но пока не сумели пробиться.
– Скорее всего, это какая-то аварийная функция капсулы. Капсула больше не считает, что ее системы могут отказать, и нейроинтерфейс просто не включается.
– Если этот фокус проделан с помощью имплантатов, – сказала Чунг, – то придется их выковырять и сжечь, прежде чем она сделает хоть шаг за пределы этой комнаты.
– Будь реалисткой, Альма, – покачал я головой. – Даже если Брианна была носителем плавящей чумы, она для нас неопасна.
– Считай, что это дело принципа – точно так же, как твое решение не выходить на связь, – добродушно ответил Валуа. – В общем, мы просканировали этот гроб с предельной тщательностью. Похоже, внутри у Брианны нет ничего искусственного, как нет и неприятных сюрпризов в самой капсуле. Когда Брианна очнется, мы сделаем все необходимые анализы, но, сдается мне, она явилась к нам невинной как младенец.
– Невинность? – усмехнулась Чунг. – Что-то новенькое. Увидишь – расскажи хоть, как она выглядит.
Пол едва заметно содрогнулся. Техники за стеклом прекратили свое занятие. Мы с Валуа и Чунг со страхом уставились на аварийный фонарь в углу стены: вот сейчас он замигает красным и взвоет сирена, сообщая, что из какой-то части Солнечного Дола уходит к поверхности воздух. Никто из нас не запасся дыхательным ранцем – внутри Святилища, способного герметично закрыться в считаные секунды, в нем не было нужды. Если на нас обрушилась достаточно крупная глыба, способная пробить оболочку Святилища, вряд ли останется необходимость в каком бы то ни было правительстве, не говоря уже о выживших.
Но фонарь светил по-прежнему тускло и сирена молчала.
– Возможно, когда Брианна узнает, в каком мире проснулась, ей захочется залезть обратно в свою капсулу, – сказал Валуа.
– Пусть благодарит судьбу за то, что вообще жива, – без тени сочувствия процедила Чунг. – Она ведь знает про волков, Мигель?
– Вряд ли.
– Тогда что говорил пассажирам их капитан? От чего они бежали?
– Этого Брианна не сказала. Вряд ли она имела хоть какое-то понятие о том, что происходило с кораблем после вылета с Приюта.
Последовала пауза. Я почти слышал, как жужжат шестеренки в мозгу у Чунг.
– С тех пор, как ты сказал, что у тебя на борту пассажирка, меня мучает одна мысль: как, черт побери, она выжила?
Я кивнул на застекленный отсек:
– Можно назвать это чудом. Ты видела, в каком состоянии ее капсула.
– Вы сближались на скорости порядка семи тысяч километров в секунду, – констатировала Чунг.
– Они летели в систему, а я двигался им на перехват, практически навстречу. Это как два сближающихся кулака. Естественно, у нас была высокая относительная скорость.
– Однако из навигационного журнала шаттла нам известно, что тебе не составило особого труда перехватить капсулу. Разность скоростей была намного ниже, чем скорость вашего сближения.
– Пытаешься понять, как выжившая пассажирка оказалась рядом?
– Думаю, то, что ее вышвырнуло взрывом, не просто счастливая случайность. Наверняка было что-то еще.
– Может, и было. Кто знает?
– Журнал шаттла подтверждает твои слова о сигнале бедствия.
– Рад, что ты не подумала, будто я его сочинил.
– Но мы его не приняли. Другие корабли и апостолы – тоже.
– Значит, он предназначался мне, а не им.
– Чтобы направить сигнал в твою сторону, – сказал Валуа, продолжая мысль Чунг, – Брианне нужно было точно знать, где ты находишься. Но, по твоим словам, она не знала, кто ты и откуда.
– Может, какое-то устройство в капсуле автоматически навелось на меня, о чем пассажирка даже не догадывалась?
Чунг посмотрела так, будто у меня пошла носом кровь:
– В этом гробу? Лучше ничего не мог придумать?
– Это не допрос, Альма, – подчеркнул я. – И когда мы начнем беседу с пассажиркой, это тоже не будет допросом. Мы станем обращаться с ней так, как она заслуживает, – как с единственной выжившей после чудовищной катастрофы. Как с почетной гостьей – со всей добротой и пониманием.
К нам поспешно подошел сзади какой-то чиновник:
– Прошу прощения, господа. Боюсь, ваше присутствие требуется в Красном зале.
– Что случилось? – бросила Чунг.
– Что-то странное показывают сейсмофоны последние несколько минут. Пожалуйста, идите туда.
