Алан Чароит
Невиданные чудеса Дивнозёрья
Заклинание от страха
К ночи разыгралась буря. Дождь лил как из ведра, ветки стучали в окно. Таисья долго не могла заснуть этой ночью: всё прислушивалась к вою ветра и скрипу половиц. С каждым раскатом грома её сердце сжималось от дурного предчувствия. Казалось, что вот-вот случится что-то очень плохое…
Вдруг тёмная тень отделилась от стены и медленно направилась к её кровати. Таисья вцепилась в одеяло до боли в костяшках. Хотела закричать, но из горла не вырвалось ни звука. Она не могла вспомнить ни одного заклинания, чтобы противостоять страху. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, её будто бы придавило каменной плитой.
– Должно быть, я сплю, – решила Таисья. – Это очередной кошмарный сон…
Мысль оказалась спасительной. Наваждение вмиг развеялось, тёмная фигура обрела знакомые черты.
– Ох, Радосвет, это ты? – она с облегчением выдохнула.
Хотела добавить ещё «Нельзя же так пугать», но прикусила язык. Её жених наверняка не имел такого намерения. Это просто гроза. И глупое сердце, которое от любого шороха дрожит, как мышиный хвост.
– Ну а кто же ещё? – удивился Радосвет. – Обещал тебе присниться – вот, снюсь. Прости, что давно не появлялся, но государственные дела сами себя не сделают.
– Понимаю. У вас ведь война… тут не до свиданий, – Таисья наконец смогла разжать руки и выпустить одеяло.
Радосвет присел на край кровати и нахмурился.
– Что-то ты грустная какая-то. Али не рада меня видеть?
– Нет, что ты! Я очень соскучилась. Просто… мне неловко признаваться, но…
– Тебе опять снились кошмары, – догадался Радосвет.
И тут Таисью словно прорвало. Всё, что она долгое время держала в себе, выплеснулось:
– Я так боюсь за тебя, родной мой! Всё время жду дурных вестей, уже не понимаю, где сон, а где явь. Страшно, что однажды ты перестанешь приходить, а я даже не узнаю, что с тобой случилось. Когда от тебя долго нет вестей, я начинаю гадать: а вдруг мой любимый уже пал в бою? А вдруг его взяли в плен? Думаю об этом днём, а ночами такие сны снятся – врагу не пожелаешь. То не успеваю тебя спасти. То иду по полю брани, ищу тебя среди мёртвых тел. И нахожу… Может, это твоя злая сестра опять над нами потешается?
Радосвет с сомнением покачал головой.
– Нет, Ясинка обычно не возвращается туда, откуда её однажды прогнали. Но я понимаю, о чём ты говоришь. Когда я был отроком, меня она тоже донимала – пугала ночными шорохами, шумом ветра, грозой и страшными тенями за окном. Сколько раз я просыпался в холодном поту, прятался в одеяло, чтобы даже пятка наружу не высунулась, – не счесть. И даже пожаловаться никому не мог: ведь царевич должен быть смелым, чтобы другим пример подавать. Потом Ясинка ушла из дворца, а кошмары остались. Потому что, когда страхи крепко поселились в душе, их больше не нужно насылать. Они уже знают дорожку и приходят сами.
За окном сверкнуло и почти одновременно бахнуло так, что задрожали стёкла. Таисья невольно вскрикнула. Радосвет привлёк её к себе и обнял.
– Тише-тише, родная. Это просто буря.
– Ты такой смелый, – всхлипнула Таисья. – Как тебе удалось избавиться от наваждений?
– Я от них не избавился.
– Хочешь сказать, ты до сих пор боишься?
– Конечно, все чего-то боятся. Даже самые смелые. И это вовсе не стыдно. – Радосвет гладил её по спине и говорил тихим ласковым голосом, успокаивая: – Прежде я думал, что вырасту, и кошмары сами собой исчезнут. Но потом понял, что они растут вместе со мной… Тот, кто говорит, что ничего не боится, либо лжёт себе и другим, либо глуп. Но это не значит, что со страхом нельзя бороться.
– Эх, хотела бы я стать посмелее, – Таисья закусила губу.
– Я тебя научу. Когда страшно – пой. В полный голос или тихонечко – не важно. Ночные кошмары боятся песен.
– Колдовских или самых обычных?
– Любая песня сама по себе заклинание, посильнее многих. Думаешь, почему во все времена поэтов и сказителей так уважали?
Надежда вспыхнула ярким огоньком, но тут же погасла.
– Но я и петь-то не умею… – Таисья опустила голову.
В комнате как будто бы стало темнее. Особенно в дальнем углу.
– А ты нешто немая? – усмехнулся Радосвет.
– Ну что ты глупые вопросы задаёшь? Нет, конечно!
– Коли голос есть – значит, сможешь. Пой так, будто никто не слышит, главное – искренне, от всей души. Вот увидишь: тьма отступит, и на сердце станет светлее.
Такое простое объяснение не приходило Таисье в голову. Ей-то всегда говорили: «Не умеешь – не берись». Или: «Не можешь сделать хорошо – лучше не делай вовсе». И повторяли это так часто, что она поверила.
– Знаешь, порой для того, чтобы запеть, тоже надо набраться немалой смелости, – вздохнула она. – Но я справлюсь, обещаю. А пока… может быть, ты мне что-нибудь споёшь? Что ты пел, когда разгонял свои страхи?
– Ладно… есть одна песня. Её принесли сказители из дальних земель. Моя любимая. Слушай.
Радосвет прикрыл глаза и тихонько завёл мелодию. Голос у него был не сильный, но приятный. А для Таисьи так и вообще самый лучший на свете. Потому что никто не споёт лучше любимого.
На вечерней заре диво дивное может случиться:
Из чащобы лесной белоснежная выйдет волчица.
Разбежавшись, взлетит под восторженный вой волчьих песен —
У неё на спине едет рыжий улыбчивый месяц.
Он пока ещё юн и не знает дороги к рассвету,
А волчица спешит, потому что кончается лето.
Ей так нужно успеть, сделав круг над верхушками сосен,
Отнести седока в час урочный на станцию Осень.
Месяц шепчет:
«Скажи, я смогу до того, как состарюсь,
Принести в этот мир безмятежность, удачу и радость?
Я покончить хочу со страданием, войнами, злобой…»
Отвечает она:
«Вряд ли, друг. Но ты всё же попробуй.
Или просто сияй до тех пор, пока весь не исчезнешь,
И надежду дари, чтобы мрак расступился кромешный.
На крутом вираже не свались – и достаточно будет.
Остальное потом без тебя сами сделают люди».
Удивляется месяц:
«Но люди слабы и бескрылы.
Разве могут они сделать то, что и нам не под силу?
Чем утешится тот, кто напрасно сражался и сгинул?»
«Он потом, как и ты, в новолунье мне сядет на спину,
Чтоб светить каждый день в зной и слякоть, в любую погоду,
Для других смельчаков разжигая огонь путеводный.
Не бывает дорог, рубежей и историй напрасных —
И, наверное, в этом и есть настоящее счастье».
Песня закончилась, но Таисья ещё некоторое время молчала, боясь нарушить тишину. Впервые за многие дни на душе стало светло и спокойно. Теперь она знала, что в тёмном углу никто не прячется, а буря – это просто буря. Пусть себе громыхает.
– Мне кажется, я слышала эту песню прежде, – наконец прошептала она. – Вот только слова подзабыла, а теперь вдруг вспомнила. Разве может так быть, чтобы одни и те же песни в разных мирах пелись?
– Конечно, может. Песни – они как птицы, летают везде, и никакие границы им неведомы. Запомни, родная: смел не тот, кто ничего не боится, а тот, кто сражается со страхами и побеждает их. Когда-нибудь в час невзгод и ты для меня споёшь, чтобы подбодрить и утешить.
– Обязательно. И дочке нашей теперь тоже петь буду. Ты только береги себя, Радосвет. И пусть эта война поскорее закончится.
Таисья подтянула одеяло так, чтобы накрыть их обоих. Ей казалось, что в этом коконе её любимый будет под защитой. И ничего с ним не случится. Она не позволит! Ведьма она или кто?
Радосвет сплёл её пальцы со своими.
– Ни одна война не может длиться вечно, кроме той, что внутри нас самих. Но знай: что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой, даже когда далеко.
Таисья обняла его в ответ крепко-крепко:
– Знаю, родной. И я тоже. Ведь мы с тобой друг другу не просто жених и невеста, но ещё и самое верное заклинание от страха.
Не для тебя цветочек рос
Каждый год на Ивана Купалу Таисья ходила в лес искать цветок папоротника – тот, что по поверью, исполняет самые заветные желания. Вся деревня над ней смеялась: мол, глупая баба, самой за тридцать уже – а ума как у малолетки! Ну кто же в таком возрасте в сказки верит? Ладно еще, когда девчонкой была, в короткой юбчонке по лесам скакала, как коза, – в юности-то всем чудес подавай. Но теперь-то чего? Пора бы уже оставить эти глупости!
Так ей мать говорила, но Таисья ее не слушала, отмахивалась. Вот отцу, может, не посмела бы перечить, но тот рано умер, поэтому не увидел ее «позора». Таисья ведь девчоночку родила без мужа – ох, тогда все Дивнозёрье перемывало ей косточки. Все гадали: кто ж папка-то? Может, Федька, соседский шалопай? Или заезжий парень из города?
Таисья на все вопросы только отмалчивалась, а когда начинали слишком доставать – огрызалась и убегала в лес – успокоиться, травки пособирать. За то и прослыла ведьмой.
– Ох, Тасенька, в кого же ты у меня такая непутевая? – Мать повторяла это каждый день. – И доньку такую же непутевую родила. Отмахивается от бабки, в город убежать хочет, будто бы там ей медом намазано. Ты-то у меня в город не собираешься, а?
– Что ты, мам, – отзывалась Таисья. – Мне и тут хорошо.
– Хорошо ей, как же! – ворчала мать, помешивая так и норовящую убежать овсяную кашу. – Соседи вслед плюются, за глаза вертихвосткой кличут гулящей.
– За спиной пускай что угодно болтают, а в лицо меня больше оскорблять не посмеют. Испугаются. Я же ведьма, помнишь?
– Да какая ты ведьма, смех один! Эх, была бы я построже, так бы и огрела тебя половником! Да поздно, раньше надо было воспитывать…
Таисья подошла к матери и обняла ее сзади за плечи:
– Не волнуйся, мам. Все будет хорошо. Вот увидишь, найду папоротников цвет – и заживем тогда как в сказке…
– Вот то-то и оно, сказки сплошные у тебя в голове. А Анька твоя совсем от рук отбилась, дерзит мне, грядки полоть не хочет. Поговорила бы ты с ней, а?
– Угу… – Таисья ее уже не слушала. Ну не могла она думать о делах в такое время!
Сегодня наступала вершина лета – самая короткая ночь и самый длинный день. А это значило, что волшебный папоротник где-то в лесу уже выпустил бутон, который раскроется с наступлением темноты, засияет огненными лепестками, запылает жаром, суля настоящее счастье…
Это все неправда, что после тридцати нужно позабыть о чудесах и жить обычной жизнью. Нет такого закона! Настоящее волшебство никуда не уходит – люди сами себя обделяют зачем-то, становятся скучными взрослыми, не способными замечать то, что радовало в детстве. А вот Таисья ничего не забыла. Когда ей было всего шестнадцать, она встретила на пустыре у оврага дивьего мальчика по имени Радосвет – примерно своего ровесника. Они полюбили друг друга с первого взгляда так сильно, как бывает только в сказках. Ну ладно, может, не с первого, а со второго, но эта любовь была самая настоящая, от которой в душе расцветают цветы, голова кружится, а дыхание перехватывает от восторга. Знаете такое чувство? Вот то-то!
Так что деревенские могли сколько угодно гадать, кто же настоящий отец маленькой Аннушки, но ни за что бы не поверили, что он – из Волшебной станы. Один Федька поверил. Он вообще был хорошим другом, всегда помогал Таисье, даже малую нянчил, пока работать в город не уехал. Но они все равно часто созванивались, рассказывали друг другу о жизни, а Федька все повторял:
– Да плюнь ты на своего кавалера ушастого, Тайка-зайка, дивья невеста! Не вернется он. Знаешь, как у нас говорят: поматросил – и бросил. А Аньке отец нужен…
– Да кто ж на мне такой женится? – шутя, отмахивалась Таисья. – С чужим ребенком-то.
– Ну вот я бы, между прочим, женился, – однажды сказал Федька и надолго замолчал.
Таисья не нашлась, что ответить. Затаив дыхание, она слушала шорохи и потрескивание в трубке, пока телефон-автомат не подал сигнал, что время разговора на исходе. Но она не стала докладывать новую монетку. Что-то щелкнуло, и их разъединили. Послышались короткие гудки. Эх, Федька, Федька…
Таисья, конечно, подозревала, что друг детства неровно к ней дышит. Поэтому никогда и не рассказывала, что Радосвет на самом деле ее не бросал. Просто нельзя ему было теперь в мире людей показываться. Ведь там, у себя в Дивьем царстве, он правителем стал. Но влюбленные все равно виделись – во снах. Почти каждую ночь они вдвоем гуляли по дорогам сновидений, любовались туманами в вечнозеленых низинах и многочисленными радугами в небе, кормили с рук чудесных птиц, целовались под цветущими яблонями и горько плакали, когда с рассветом наступала пора расстаться. Еще Радосвет учил Таисью колдовству – ведь сам был колдуном хоть куда! Жаль только, что Аннушке он почему-то присниться не мог: хотя пытался и так и сяк – очень уж хотел дочку увидеть! Теперь понимаете, зачем Таисья каждый год искала цветок папоротника, исполняющий любые желания? Это был ее единственный шанс на воссоединение с любимым…
А Федька, кстати, все и сам понял. Отчаялся ждать. Нашел себе вскоре городскую красотку Валю да и женился на ней. Таисья на свадьбу не приехала – решила, нечего жениха с невестой смущать, но открытку отправила. И подарочек не забыла – прислала оберегов на счастье и крепкое супружество. Те сработали на ура: уже следующим летом у Федьки с Валей девочки-близняшки родились и зажили они вчетвером душа в душу.
Папоротников цвет же Таисье никак не давался. В иные годы он будто и вовсе не расцветал – то от засухи, то, наоборот, от затяжных дождей. А пару раз его успевали сорвать еще до того, как запыхавшаяся Таисья – босиком и в разодранной о кусты дикого шиповника юбке – прибегала на заветную полянку. Не в силах унять обиду, она падала ничком в траву и рыдала, обняв жалкий обломок волшебного стебелька. Но – честное слово – никогда не желала зла тем, кто раньше нее успел найти свое счастье. Потому что знала: папоротников цвет дается в руки лишь тому, кому был предназначен судьбой. А если она не успела, что ж – значит, не для нее этот цветочек рос…
Сегодняшней ночью она подготовилась получше: изготовила новые обереги от лесной нечисти, которая любит водить путников за нос, умыла глаза вечерней росой с заговором, чтобы лучше видеть незримое, распустила густые черные косы.
До поля Таисья дошла в старых разношенных кедах, но сняла их на опушке, чтобы ступить под сень леса уже босыми ногами. Войдя, она поздоровалась с лесными духами и оставила под старой елью угощение: немного молока и хлеб, который утром испекла сама. Оставалось надеяться, что в этот раз ей наконец-то повезет…
* * *
Самая светлая ночь в году неожиданно оказалась темной. Последние сполохи заката уже отгорели, небо подзатянуло, и луна совсем не спешила показываться сквозь пелену облаков. Таисья сочла это хорошим знаком: ведь в прошлые – неудачные – ночи в лесу было светло почти как днем. Глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к темноте, но вскоре она начала различать и силуэты деревьев, и кусты, и даже исхоженные грибниками тропинки. Впрочем, вскоре ей пришлось свернуть и углубиться в чащу – ведь на дорожках, куда ступала нога человека, папоротников цвет ни за что не вырастет – он тишину и уединение любит.
Лес, казалось, жил собственной жизнью. Ветер скрипел старыми деревьями, в траве мерцали светлячки, неподалеку что-то ухало, посвистывало, чавкало, трещало сучьями, а порой и завывало так, что сердце заходилось от ужаса, а на висках выступал холодный пот. Таисье не раз хотелось закричать в голос и опрометью броситься назад, в деревню, но она, стиснув зубы, шла дальше, потому что знала, на что идет. Да, колдовская ночь в лесу была полна таких опасностей, которые обычным людям и не снились. Но любовь к Радосвету придавала ей силы духа – и непрошеный страх отступал прочь…
Вдалеке между стволами деревьев вдруг блеснул огонек, и Таисье пришлось приложить руку к сердцу, чтобы то не выпрыгнуло из груди. Казалось, его частый стук отдавался в ушах тысячей барабанов. Того и гляди, вся нечисть в округе услышит и сбежится на звук…
Таисья бросилась за огоньком. Несколько раз она спотыкалась и падала, сбивая ступни о древесные корни. Снова порвала юбку, когда перелезала через бурелом, вся перемазалась в глине, понацепляла в волосы репьев. Когда же над головой громко ухнула сова – она невольно вскрикнула. От небывалого душевного напряжения слезы градом покатились по ее щекам, но рыдала Таисья беззвучно и все думала: только бы успеть! Пожалуйста, пусть в этот раз повезет ей, а не кому-нибудь еще! Может, все-таки для них с Радосветом этот цветочек рос?
Прихрамывая, Таисья выбежала на поляну, сплошь поросшую папоротником, и обомлела – ведьминское чутье не подвело: лесной огонек не был обманкой, ведущей к верной гибели. Она нашла то, что искала! Удивительной красоты цветок переливался так, будто был сделан из чистого золота и света, а еще будто бы немного из меда. Его чудесные лепестки искрили, порой выбрасывая в ночь пламенные протуберанцы. От яркого волшебного сияния Таисья в первый миг ослепла, а когда проморгалась, испустила возглас, полный отчаяния: рядом с цветком виднелся чей-то темный силуэт. Вроде бы девичий.
– Эй! – Таисья скрипнула зубами. – Не смей его рвать, слышишь! Он – мой!
Девица обернулась. Сияние папоротникова цвета высветило в ночи ее белозубую улыбку, толстые золотистые с отливом в рыжину косы и ясные глаза – такие же ярко-зеленые, как и у самой Таисьи. Но удивительнее всего выглядело платье незнакомки: тяжелое, длинное, оно было словно сплетено из стебельков полевых трав и невянущих цветов. Поясом служил крепкий побег вьюнка, голову украшал венок из ромашек, васильков и маков, а в ушах покачивались серьги из желудей и дубовых листьев. Кончиков ушей видно не было, но Таисья ничуть не удивилась бы, если бы те оказались острыми, как и у ее любимого Радосвета. Незнакомка была не слишком-то похожа на человека.
– А что ты мне сделаешь, ежели сорву? – Вредная девица расхохоталась, уперев руки в бока.
Впрочем, наклоняться к цветку она не спешила, и Таисья, подумав, что, может быть, еще не все потеряно, рванула вперед. Когда она была уже почти у цели, таинственная насмешница заступила ей путь.
– Не торопись. Мне этот цветок и даром не сдался. А вот нужен ли он тебе, сама решай…
– Конечно, нужен! – Таисья выпрямила спину. В ее душе затеплилась надежда. – Заклинаю тебя, умоляю, прошу – кем бы ты ни была, отойди с пути. Я столько лет искала свое счастье! Теперь уж ему от меня не ускользнуть.
Девица пожала плечами:
– Твоя правда, Таисья, – этот цветок действительно вырос для тебя. Ведь папоротник расцветает раз в году не просто так, а только когда человек с душой сильной и доброй отчаянно желает счастья. Но у каждой красивой мечты имеется изнанка, и то, что одному – счастье, другому оборачивается злой бедой. Хочешь, покажу, что будет, ежели ты сегодня сорвешь его?
Она уперла свой палец Таисье прямо в ямку между ключиц и ласково попросила:
– Закрой глаза, ведьма.
И Таисья послушалась. Перед внутренним взором замелькали картинки – словно обрывки старой киноленты, зазвучали знакомые голоса… Вот, хватаясь за сердце, сползла по стене старая мать, узнав о пропаже дочери. Аннушка не уехала в город поступать в училище после девятого класса, как всегда мечтала, а осталась ухаживать за парализованной бабушкой. Ни образования, ни семьи, ни друзей – какое уж тут счастье? Не спиться бы…
Зато в Дивьем царстве поначалу все было радужно: царь Радосвет не чаял души в своей милой невесте, они сыграли свадьбу – но не пышную, о какой всегда мечтала Таисья, а очень-очень скромную. Потому что во время войны с Навью – царством Кощеевым – всем было не до веселья. Но бог с ней, со свадьбой – хуже было другое: обретя молодую жену, царь Радосвет сделался уязвимым. За нее стал бояться пуще, чем за себя. О своей безопасности и думать забыл и однажды закрыл царицу собой, спасая от вражеского заклятия, и упал ей под ноги, заливая кровью белую рубаху. Погиб ли, нет – этого Таисья разглядеть не успела, потому что вскрикнула в ужасе – и картинка померкла.
– Насмотрелась?
Девица участливо наклонилась к ней, но Таисья грубо оттолкнула незнакомку:
– Да кто ты вообще такая? – Голос предательски дрогнул, от горечи во рту перехватило дыхание. – И почему я должна тебе верить? Вдруг это все – ложь?
– Меня зовут Мара Моревна. Можешь верить, можешь нет, а только я читаю судьбу, как иные листают книги. И не только твою – судьбы всех людей. Особенно тех, кто приходит за цветком папоротника. Можешь сорвать его прямо сейчас – я препятствовать не стану. Просто подумай – готова ли ты заплатить за свое счастье такую цену?
Таисья решительно отодвинула девицу в сторону, присела на корточки перед цветком, развела руками широкие листья папоротника, потянулась к стеблю, обхватила его пальцами и… не осмелилась надломить. А вдруг все правда?
Конечно, она хотела бы стать царицей. Но не ценой счастья своей матери и дочери. И не ценой жизни любимого Радосвета. Тем более, что с его смертью ей и жить-то дальше будет незачем… Со вздохом – почти что стоном – Таисья выпустила упругий стебель, встала и отвернулась. Ее плечи тряслись, ноги подкашивались, но она все-таки нашла в себе силы не упасть в траву. Много невзгод выпало на ее долю – все она стерпела. Значит, и эту стерпит.
На плечо Таисьи вдруг легла легкая рука, и она вздрогнула, потому что, поглощенная своим горем, уже успела забыть о Маре Моревне.
– Поплачь, если хочется, – разрешила ей та великодушно. – Все лучше, чем в себе боль держать. А там, глядишь, и полегчает. Светает уже, облака рассеиваются. Смотри, это там, на небе, переписывают твою судьбу. Прямо сейчас плетутся новые нити, затягиваются крепкие узелки… Не кручинься, Таисья. Знаешь, что дальше будет? Увидитесь вы еще со своим Радосветом. Не сейчас. Но ниточки ваших судеб уже никому расплести не под силу. Ваша встреча случится не рано, не поздно – а когда придёт время.
– Значит, беды не случится? – Таисья, не оборачиваясь, всхлипнула и принялась тайком вытирать слезы. – Мама не заболеет? Аннушка не останется одинокой? Теперь все будет хорошо?
Мара Моревна цокнула языком, что, должно быть, означало сомнение.
– Все хорошо быть не может. Жизнь прожить – не поле перейти. Случатся радости – будут и невзгоды. Главное, чтобы совесть была чиста.
Таисья вскинула подбородок, резко развернулась и… позабыла, что хотела сказать. На поляне уже никого не было. Цветок папоротника угас на ее глазах, словно уголек, брошенный в воду. А над просыпающимся, шумящим, чирикающим и поющим лесом вставало солнце нового дня. И от его золотого, будто подернутого дымкой света ее душа исполнилась новой надеждой – что все еще будет! Не хорошо, не плохо, а правильно – так, как надо.
