– В последние дни ей хуже. Говорят, язва двенадцатиперстной кишки.
– Вот как? Да…
Синтаро ограничился этим холодным замечанием. Но в его глазах, унаследованных от матери, промелькнуло выражение, которого Ёити так ждал, но на которое не смел надеяться. Ёити уловил в глазах брата раскаяние и продолжал быстро и беспорядочно:
– Сегодня ей особенно плохо… Молодец, что приехал… Поезжай быстрее…
Он сделал знак рикше, и тот снова пустился бежать. Синтаро вспомнил, как садился утром в вагон третьего класса, словно это был не он, а кто-то другой. Чувствуя у своего плеча плечо розовощекой деревенской девушки, устроившейся рядом с ним, он думал, что ему будет не так тяжело следовать за мертвой матерью, как встретиться взглядом с умирающей. А глаза его в это время были устремлены на сборник стихов Гёте в издании "Реклам"…
– Синтаро, экзамены еще не начались?
Синтаро бросил удивленный взгляд на говорившего. Ёити, стуча гэта, бежал рядом с коляской.
– Завтра начинаются. Что ты здесь делаешь?
– Мы ждем профессора Танимуру. Но он что-то опаздывает, и я вышел его встретить…
Ёити ответил, учащенно дыша. Синтаро хотелось посочувствовать брату. Но это сочувствие вылилось в самые обыденные слова:
– И давно ты ждешь?
– Да нет, минут десять.
– С тобой был, кажется, кто-то из приказчиков? Приехали.
Рикша пробежал еще несколько шагов и остановил коляску у магазина. Магазина с массивной застекленноЙ дверью, такого близкого и родного Синтаро.
Через час на втором этаже магазина вокруг профессора Танимуры собрались с мрачными лицами Кэндзо, Синтаро и муж О-Кину. Они пригласили профессора сюда, чтобы узнать, каков результат осмотра О-Рицу. Профессор Танимура, человек крепкого сложения, выпил поданный ему чай, повертел в толстых пальцах золотую цепочку, свешивавшуюся из жилетного кармана, и наконец, внимательно глядя в освещенные электричеством лица мужчин, сказал:
– Надо бы вызвать ее лечащего врача. Вы, кажется, вызвали Тодзаву-сана…
– Ему только что звонили. Должен скоро прийти.
Точно для подтверждения своих слов, Кэндзо повернулся к Синтаро, так и не переодев форменной тужурки, он сидел, хмурый, между профессором и отцом.
– Да, с минуты на минуту должен явиться.
– Тогда дождемся его, а потом все обсудим. Какая неустойчивая сегодня погода.
Говоря это, профессор вынул портсигар нз марокканской кожи.
– Сезон дождей в этом году так затянулся.
– Погода действительно ужасная, под стать финансовым делам, тоску нагоняет… – добавил муж О-Кину.
Пришедший навестить больную молодой хозяин мануфактурного магазина, с короткими усиками и в очках без оправы, был одет скорее как адвокат или служащий фирмы.
Синтаро, которого раздражала вся эта болтовня, угрюмо молчал.
Вскоре появился домашний врач Тодзава. В черном шелковом хаори, чуть подвыпивший, он учтиво поклонился профессору Танимуре и обратился к сидевшему наискосок от него Кэндзо:
– Вы уже осведомлялись относительно диагноза? – У него бил сильный тохокуский акцент.
– Нет, решил спросить об этом после вашего прихода.
Профессор Танимура с зажатой между пальцами короткой сигаретой ответил вслед за Кэндзо:
– Прежде всего нужно было выслушать вас…
Тодзава подробно рассказал о состоянии больной за последнюю неделю и об избранном им методе лечения. Внимание Синтаро привлекли редкие брови профессора, которые беспрерывно двигались, пока он слушал Тодзаву.
Когда тот умолк, профессор Танимура несколько раз важно кивнул головой:
– Ну что ж, все понятно. Язва двенадцатиперстной кишки. Правда, сейчас осмотр показал, что у нее, видимо, начался перитонит. Об этом свидетельствуют пульсирующие боли в нижней части живота…
– Пульсирующие боли в нижней части живота? – Тодзава, торжественно упершись локтями в ляжки, обтянутые саржевыми хакама, повернулся к профессору.
Некоторое время все сидели, затаив дыхание, не решаясь заговорить.
– Но сегодня температура значительно ниже, чем вчера… – прервал наконец молчание Кэндзо.
Однако профессор, бросив в пепельницу сигарету, бесцеремонно прервал его:
– Это ничего не значит. Температура все время будет понижаться, а пульс учащаться. Такова особенность этой болезни.
– Ах вот оно что! Это нужно знать и нам, людям молодым.
Муж О-Кину, скрестив на груди руки, время от времени пощипывал усы. Синтаро уловил в словах шурина безразличие совершенно чужого человека.
– Я при осмотре больной как будто не обнаружил симптомов перитонита…
Профессор Танимура ответил со свойственной ему профессиональной любезностью:
– Возможно. Не исключено, что перитонит начался позднее. К тому же он, видимо, еще не прогрессирует. И все же я не сомневаюсь, что перитонит начался.
– Может быть, следует немедленно положить ее в больницу?
Это заговорил наконец Синтаро, сохраняя на лице суровое выражение. Профессор из-под тяжелых век внимательно посмотрел на Синтаро, словно для него было неожиданностью, что тот заговорил.
– Перевозка больной сейчас исключена. Ей надо согревать живот. Если боль усилится, пусть Тодзава-сан сделает укол… Ночью, я полагаю, ей станет хуже. Уколы, разумеется, не панацея, но при этой болезни они необходимы, чтобы облегчить страдания.
Профессор Танимура говорил, не глядя на собеседника, и вдруг, будто спохватившись, вынул из жилетного кармана часы и поднялся:
– Простите, мне пора.
Синтаро вместе с отцом и шурином поблагодарил профессора за визит. Лицо его выражало отчаяние.
– Не смогли бы вы, профессор, в ближайшие дни еще раз навестить больную?.. – спросил, прощаясь, Тодзава.
– Разумеется, я прибуду в любое время…
Больше профессор ничего не сказал. Спускаясь последним по темной лестнице, Синтаро понял, что это конец…
После ухода Тодзавы и мужа О-Кину переодевшийся в кимоно Синтаро, тетушка Асакава и Ёити собрались в столовой у жаровни. Из-за фусума по-прежнему доносились стоны О-Рицу. И все, вяло перебрасываясь словами под свисавшей над самой жаровней лампой, точно сговорившись, внимательно прислушивались к этим стонам.
– Просто немыслимо. Такие ужасные страдания.
Крепко сжимая щипцы для угля, тетушка смотрела в одну точку.
– Ведь Тодзава-сан говорил, что все хорошо?
Не отвечая тетушке, Ёити обратился к брату, сидевшему с сигаретой в зубах:
– Он просил профессора прийти в ближайшие дни.
– Странно. Почему он об этом просил?
На этот раз Синтаро ничего не ответил, лишь стряхнул пепел.
– Син-тян, что сказала мама, когда увидела тебя?
– Ничего не сказала.
– Но я слышал, как она смеялась.
Ёити сбоку внимательно посмотрел на брата.
– Верно… Скажи лучше, почему мамина постель благоухает дорогими духами?
Тетушка с улыбкой повернулась к Ёити, но, не дождавшись от него ответа, сказала:
– Это О-Кину-тян побрызгала мамину постель духами. Ты знаешь, Ё-тян, что это за духи?
– Что за духи?.. Наверное, специально для постели.
Неожиданно из-за фусума показалось измученное лицо О-Кину.
– Где отец?
– Он в магазине. Что-нибудь нужно?
– Да, мама хотела…
Не дав ей договорить, Ёити вскочил.
Когда он выбежал из столовой, туда на цыпочках вошла, зябко охватив себя руками, О-Кину с болеутоляющими пластырями на висках и села на место, с которого только что вскочил Ёити.
– Что случилось?
– Никак не может принять лекарства… Новая сиделка хоть и пожилая, но действует спокойно и уверенно.
– Как температура?
Синтаро, продолжая молчать, поморщился и выдохнул дым.
– Только что измеряли, тридцать семь и две…
О-Кину, пряча подбородок в ворот кимоно, задумчиво посмотрела на Синтаро:
– После ухода Тодзавы-сана снизилась еще на одну десятую.
Снова наступило молчание. Его нарушил громкий звук шагов вошедшего Кэндзо, вслед за которым появился и Ёити.
– Тебе только что звонили из дому. Муж просит чуть попозже позвонить. – С этими словами Кэндзо обратился к О-Кину, после чего направился в соседнюю комнату.
– Ну что ты будешь делать! Две служанки в доме,а толку от них никакого.
О-Кину, досадливо прищелкнув языком, переглянулась с тетушкой.
– Такие теперь служанки пошли… Моя, так та наоборот, во все сует нос.
Пока женщины переговаривались, Синтаро, не выпуская сигареты изо рта, заговорил с печально сидевшим Ёити:
– К вступительным экзаменам готовишься?
– Готовлюсь… Но в этом году держать не буду…
– По-прежнему пишешь стихи?
Ёити, морщась, прикурил сигарету.
– У меня нет такой склонности к учению, как у тебя. А математику я просто ненавижу.
– Хоть и ненавидишь, но если не заниматься…
Синтаро прервала сидевшая напротив него тетушка, тихим голосом переговаривавшаяся с подошедшей к приоткрытым фусума сиделкой:
– Син-тян, мама зовет.
Погасив окурок, он встал, и, не взглянув на сиделку, прошел в соседнюю комнату.
– Проходи сюда. Мама сказала, что хочет тебя видеть, – кивнул ему головой отец, сидевший у изголовья больной. Синтаро послушно примостился рядом с ним.
– Ты меня звала?
Мать повернула к нему голову. В свете лампы, завешанной куском материи, лицо ее выглядело еще более осунувшимся.
– Понимаешь, Ёити не желает заниматься… Хоть бы ты ему сказал… Он прислушивается к твоему мнению…
– Хорошо, обязательно скажу. Кстати, только что мы уже с ним говорили об этом.
Синтаро ответил чересчур громко.
– Да? Смотри не забудь… Я думала, что вчерашнего дня не переживу, а вот видишь…
Превозмогая боль, мать широко улыбнулась.