Аксель Мунте
Легенда о Сан-Микеле
– Не думаю, чтобы он завтра уехал!
– О нет, он уедет – ему слишком хочется получить золотую медаль, а получить ее у него есть все шансы, так как он правда превосходный стрелок.
– Жаль, что я не могу сказать того же о себе! Я застрелил бы этого скота и отомстил бы за ласточек. Вам что-нибудь известно о его родителях? Я полагаю, что там что-то было неблагополучно.
– Его матерью была немецкая графиня, очень красивая женщина, от которой он унаследовал внешность. Однако брак, по-видимому, оказался неудачным. Его отец много пил, отличался некоторыми странностями и был крайне раздражителен. Под конец он почти сошел с ума, и поговаривают, будто он покончил с собой.
– Надеюсь, сын последует примеру отца, и чем скорее, тем лучше. От сумасшествия он уже недалек.
– Вы правы: у виконта тоже немало странностей. Например, он, как вы могли заметить, здоров как лошадь, и в то же время чрезвычайно мнителен и вечно боится чем-нибудь заразиться. В прошлый раз, когда он был здесь, сын садовника заболел тифом, и виконт сразу же уехал. Он без конца принимает какие-то лекарства, и вы, наверное, видели, что даже за ужином он пил какие-то капли.
– Да. Это был единственный момент, когда он замолчал!
– Он всегда советуется с новыми врачами. Жаль, что вас он недолюбливает, не то вы обзавелись бы новым пациентом. Но почему вы смеетесь?
– Мне пришла в голову забавная мысль. Когда человек сердится, смех – лучшее лекарство. Вы видели, в каком настроении я был, когда вы вошли. Наверное, вам будет приятно услышать, что я совсем успокоился и настроение у меня сейчас превосходное. Я передумал и сегодня не уеду. Сейчас мы спустимся в курительную. Обещаю вести себя безупречно.
Виконт, весь красный, стоял перед зеркалом и нервно покручивал свои усы а-ля генерал Галифе.
Граф читал у окна «Фигаро».
– Какое неожиданное удовольствие видеть вас здесь, господин швед, – насмешливо сказал виконт, вставляя монокль в глаз, словно чтобы получше меня рассмотреть. – Надеюсь, тут никто не заболел колитом?
– Пока нет, но как знать, что будет дальше.
– Насколько я слышал, вы специалист по колитам. Жаль, что никто, кроме вас, ничего не знает об этом удивительном заболевании. По-видимому, вы ни с кем не желаете делиться тайной. Будьте так любезны, объясните мне, что такое колит. Это заразная болезнь?
– Нет. В обычном смысле слова.
– Она опасна?
– Нет, если ее вовремя распознать и лечить правильно.
– И, конечно, сделать это можете только вы?
– Я здесь не как врач. Граф был так любезен, что пригласил меня в качестве гостя.
– Ах вот как? А что же будет с вашими пациентами в Париже во время вашего отсутствия?
– Вероятно, они поправятся.
– Не сомневаюсь! – захохотал виконт.
Я должен был сесть рядом с аббатом и взять газету, чтобы сохранить спокойствие. Виконт раздраженно посматривал на часы на каминной полке.
– Я пройдусь с Жюльеттой по парку. Жаль сидеть в комнатах в такую чудесную лунную ночь.
– Моя жена легла спать, – сухо сказал граф. – Она не совсем хорошо себя чувствует.
– Почему, черт возьми, вы мне этого не сказали? – сердито пробурчал виконт и налил себе еще стакан коньяку с содовой.
Аббат был погружен в «Журналь де Деба», но я заметил, что он исподтишка наблюдал за нами.
– Что-нибудь новенькое, господин аббат?
– Я читаю про состязание, объявленное Стрелковым обществом Франции. Оно назначено на послезавтра, и президент вручит победителю золотую медаль.
– Держу пари на тысячу франков, что ее получу я! – крикнул виконт, ударив себя кулаком в широкую грудь. – Если только ночной парижский экспресс не сойдет с рельсов… или я не заболею колитом, – добавил он, насмешливо поглядев на меня.
– Перестаньте пить коньяк, Морис, – сказал граф. – Вы выпили больше, чем следует. Вы совсем пьяны.
– Смотрите веселей, доктор Колит, – захохотал виконт. – Выпейте-ка коньяку с содовой, это разгонит ваше уныние. К сожалению, ничем не могу быть вам полезен, но почему бы вам не взяться за аббата, который постоянно жалуется на печень и пищеварение? Господин аббат, пожалейте доктора Колита, разве вы не видите, как он жаждет посмотреть ваш язык?
Аббат продолжал молча читать «Журналь де Деба».
– Ах, не хотите! А вы, Робер? Вы были так мрачны за обедом! Почему вы не покажете шведу ваш язык? У вас наверняка колит! Так сделайте одолжение доктору. Не хотите? Что же, доктор Колит, вам не везет. Но чтобы вас развеселить, я покажу вам свой язык и попрошу внимательно его обследовать.
С сатанинской усмешкой он высунул язык и стал похож на химеру собора Нотр-Дам. Я встал и внимательно осмотрел его язык.
– У вас скверный язык, – сказал я серьезно, – очень скверный.
Он быстро обернулся к зеркалу и стал рассматривать свой обложенный язык завзятого курильщика. Я взял его руку и пощупал пульс, заметно участившийся после бутылки шампанского и трех стаканов коньяка с содовой.
– У вас учащенный пульс.
Я положил руку на его выпуклый лоб.
– Голова болит?
– Нет.
– Завтра утром она у вас, несомненно, будет болеть.
Аббат опустил газету.
– Расстегните брюки, – сказал я строго, и виконт повиновался с кротостью ягненка.
Я постучал пальцами по диафрагме, и он начал икать.
– А! – сказал я и, пристально глядя ему в глаза, добавил: – Благодарю, это все.
Граф уронил «Фигаро».
Аббат, открыв рот, поднял руки к небу.
Виконт стоял передо мной, онемев.
– Застегните брюки, – приказал я, – и выпейте коньяка, вам это понадобится.
Он машинально застегнул брюки и залпом выпил стакан коньяку с содовой, который я ему протянул.
– За ваше здоровье, господин виконт, – сказал я, поднося к губам свой стакан. – За ваше здоровье.
Он отер пот со лба, снова повернулся к зеркалу, посмотрел на свой язык и сделал отчаянную попытку рассмеяться, но она не удалась.
– Вы хотите сказать… вы думаете, что…
– Я ничего не хочу сказать. Я ничего не сказал. Я не ваш врач…
– Но что я должен делать? – дрожащим голосом произнес он.
– Лечь в постель, и чем раньше – тем лучше, не то вас придется нести в спальню на руках.
Я подошел к камину и позвонил.
– Проводите виконта в его комнату, – сказал я лакею. – И пусть его слуга сразу уложит его в постель.
Опершись на руку лакея, виконт, шатаясь, направился к двери.
На заре я поехал кататься верхом и вновь услышал, как жаворонок высоко в небе поет свой утренний гимн солнцу.
– Я отомстил за убийство твоих братьев, – сказал я ему. – А за ласточек рассчитаюсь с ним позже.
Я сидел у себя в спальне и завтракал с Лео. В дверь постучали, вошел какой-то робкий человек, невысокий и щуплый. Он поклонился очень почтительно. Это был сельский врач, который, как он сказал, хотел представиться своему парижскому коллеге.
Я был очень польщен, попросил его сесть и предложил сигарету. Он рассказал о нескольких интересных случаях из своей практики, но эта тема скоро иссякла, и он встал, собираясь уйти.
– Кстати, вчера ночью меня позвали к виконту Морису, и сейчас я как раз от него.
Я выразил сожаление по поводу болезни виконта, однако предположил, что она вряд ли серьезна, так как вечером он был совсем здоров и в прекрасном настроении.
– Не знаю, – сказал доктор. – Симптомы неясны, и я думаю, что с диагнозом торопиться не следует.
– Вы разумны, дорогой коллега! И, несомненно, вы велели ему не вставать с постели?
– Конечно. Неприятно, что виконту надо было ехать в Париж, но об этом, разумеется, не может быть и речи. По правде говоря, сначала я решил, что это просто засорение желудка, но он проснулся с ужасающей головной болью, а сейчас у него непрерывная икота. Он убежден, что у него колит. Я, признаюсь, никогда не лечил колита. Я хотел дать ему касторки – язык у него совсем обложен, но если колит похож на аппендицит, то с касторкой надо быть осторожным. Как вы думаете? Он все время проверяет свой пульс и осматривает язык. Но, как ни странно, при этом он очень голоден и рассердился, когда я не позволил ему позавтракать.
– Вы поступили совершенно правильно. Не надо рисковать. Продержите его двое суток на одной воде.
– Конечно.
– Я не возьму на себя смелость давать вам советы. Они вам ни к чему, но вашего предубеждения против касторки я не разделяю. На вашем месте я дал бы ему хорошую дозу – малые дозы не имеют смысла. Три столовые ложки будут ему весьма полезны.
– Три полные столовые ложки?
– Да, по меньшей мере, а главное – ничего, кроме воды!
– О да!
Сельский врач очень мне понравился, и мы расстались большими друзьями.
Днем графиня повезла меня к маркизе. Мы ехали по тенистым дорогам под птичий щебет и жужжание пчел. Графине надоело меня поддразнивать, но она была в прекрасном настроении, и болезнь кузена, казалось, вовсе ее не тревожила. Маркиза, рассказала она мне, превосходно себя чувствует, но неделю назад была страшно взволнована внезапным исчезновением Лулу, и ночью весь дом был поставлен на ноги, чтобы его искать. Маркиза не сомкнула глаз и лежала в полной прострации, когда днем Лулу вернулся с разорванным ухом и поврежденным глазом. Его хозяйка тотчас вызвала телеграммой ветеринара из Тура, и теперь Лулу уже поправился.
Маркиза торжественно представила нас с Лулу друг другу. Видел ли я когда-нибудь такую чудесную собаку? Нет, никогда!
– Как же так? – укоризненно просопел Лулу. – Вы утверждаете, что любите собак, а меня не узнаете? Разве вы забыли, как купили меня в этой ужасной собачьей лавке…
Чтобы перевести разговор на другую тему, я предложил Лулу обнюхать мою руку, и, умолкнув, он принялся тщательно обнюхивать один палец за другим.
– Да, конечно, я чую ваш особый запах. Я запомнил его с того дня, когда понюхал в прошлый раз в собачьей лавке, и он мне очень нравится. Ах! Клянусь святым Рохом, покровителем собак, я чую кость, большую кость. Где она? Почему вы мне ее не дали? Эти глупые люди не дают мне костей! Они считают, что кости вредны маленьким собакам. Какие дураки, не правда ли? Кому вы отдали кость? – Он вспрыгнул ко мне на колени, продолжая меня обнюхивать. – Подумать только – другая собака! Одна ее голова! Большая собака! Громадная собака, у которой изо рта капает слюна! Может быть, сенбернар? Я маленькая собака и страдаю астмой, но сердце у меня на месте, я ничего не боюсь, и вы можете сказать этому своему слону, чтобы он не вздумал подходить ко мне или к моей хозяйке, не то я его проглочу живьем! – Он презрительно фыркнул. – Собачьи галеты! Вот что ты вчера ел, большой вульгарный зверь. От одного запаха этих твердых отвратительных галет, которыми меня кормили в собачьем магазине, меня тошнит! Нет уж! Я предпочитаю сухое печенье, пряники или ломтик вон того миндального торта. Собачьи галеты!
И он переполз обратно на колени своей хозяйки со всей поспешностью, которую позволяли его толстые, короткие лапы.
– Навестите меня еще раз перед вашим возвращением в Париж, – любезно сказала маркиза.
– Да, зайдите еще раз, – просопел Лулу, – не так уж вы плохи! Послушайте-ка, – окликнул он меня, когда я встал, собираясь откланяться, – завтра полнолуние, и меня тянет развлечься. Не знаете, тут поблизости нет дамы моей породы? Только ни слова моей хозяйке, она этого не понимает. Впрочем, неважно, какая порода. Сойдет любая.
Да, Лулу не ошибся, было полнолуние. Я не люблю луны. Таинственная ночная странница слишком часто отгоняла сон от моих глаз и нашептывала слишком много грез. Солнце не окутано тайной – сияющий дневной бог, который принес жизнь и свет в наш темный мир и все еще хранит нас, хотя все остальные боги, царившие некогда на берегах Нила, на Олимпе и в Валгалле, ушли во мрак небытия. Но никто ничего не знает о бледной страннице-луне, чье холодное недремлющее око насмешливо блестит над нами в неизмеримой высоте.
Графу луна не мешала, лишь бы ему позволили спокойно сидеть в курительной за послеобеденной сигарой и «Фигаро». А вот графиня луну любила. Ей нравился ее таинственный свет, ее обманчивые грезы. Нравилось молча лежать в лодке и смотреть на звезды, пока я медленно погружал весла в серебристые воды озера. Нравилось бродить под старыми липами, где серебристый свет смешивался с черной тенью, такой глубокой, что графине приходилось опираться на мою руку, чтобы найти дорогу. Нравилось сидеть на уединенной скамье, устремляя большие глаза в безмолвную ночь.
Порой она роняла несколько слов, но редко, а мне ее молчание нравилось не меньше ее речей.
– Почему вы не любите луны?
– Не знаю. Кажется, я ее боюсь.
– Но чего же?
– Не знаю. Сейчас так светло, что я вижу ваши глаза – две сияющие звезды, и все же так темно, что я боюсь сбиться с пути. Я посторонний в этой стране грез.
– Дайте мне руку, я покажу вам дорогу. Ваша рука казалась мне такой сильной, почему же она дрожит? Да, вы правы, это только сновидение, и надо молчать – или оно рассеется. Слышите! Это соловей.
– Нет, это дрозд!
– Это, несомненно, соловей. Не говорите, слушайте, слушайте!
Жюльетта запела нежным голосом, ласковым, как ночной ветер в листве…
С дерева над нами раздался крик совы, зловещий, предостерегающий. Графиня испуганно вскочила. Мы молча пошли обратно.
– Спокойной ночи, – сказала графиня. – Завтра полнолуние. До завтра!
– Где ты был и почему ты так бледен? – спросил меня Лео, когда мы тихонько проскользнули в мою спальню. – Все огни погашены, и все собаки в деревне молчат. Должно быть, очень поздно!
– Я был очень далеко, в краю сновидений и тайн, и чуть-чуть не заблудился.
– Я уже засыпал в конуре, но тут меня вовремя разбудила сова, и я как раз успел проскочить за тобой в замок.
– Она и меня тоже разбудила вовремя, милый Лео! А ты любишь сов?
– Нет, – сказал Лео, – предпочитаю молодых фазанов. Я как раз такого съел. Он пробегал в лунном свете перед самым моим носом. Я знаю, что это запрещено, но не мог противостоять искушению. Ты меня не выдашь лесничему, правда?
– Нет, мой друг! А ты не скажешь дворецкому, что мы так поздно вернулись домой?
– Конечно нет.
– Лео, но тебе хоть совестно, что ты украл этого молодого фазана?
– Я уговариваю себя, что совестно!
– Лео, ты вор, а кроме того, ты – плохой сторож. Тебя держат в замке для того, чтобы отгонять воров; почему же ты не будишь громовым лаем хозяйку, а сидишь здесь и смотришь на меня ласковыми глазами?
– Что поделаешь! Ты мне нравишься.
– Лео, мой друг, во всем виноват сонливый ночной сторож там, в небесах. Вместо того чтобы освещать своим фонарем все темные уголки парка, где под липами стоят уединенные скамейки, он нахлобучил на лысую голову ночной колпак из туч и мирно спал, перепоручив свои обязанности сове! Или он только представлялся спящим, а сам все время подглядывал за нами, хитрый старый греховодник, дряхлый донжуан, гуляющий среди звезд, подобно старому фланеру, который сам уже не в состоянии любить, но рад поглядеть, как делают глупости другие.
– Некоторые утверждают, что луна – юная красавица, – сказал Лео.
– Не верь этому, мой друг. Луна – высохшая старая дева, которая злобно подглядывает за бессмертной трагедией смертной любви.
– Луна – это призрак, – заявил Лео.
– Призрак? Кто тебе сказал?
– Один из моих предков в незапамятные времена слышал это от старого медведя на перевале Сен-Бернар. Тот узнал это от Атта Троля, который слышал это от самой Большой Медведицы, царящей над всеми медведями. Там, на небе, они все боятся Луны. Неудивительно, что и мы, собаки, ее боимся и на нее лаем, раз даже блистательный Сириус, Небесный Пес, царящий над всеми собаками, бледнеет, едва она покидает свою могилу и из мрака показывается ее зловещее лицо. Что же, по-твоему, на земле только ты один не можешь спать, когда встает луна? Все дикие звери, все твари, которые ползают и копошатся в лесу и в поле, – все они покидают свои убежища и мечутся в страхе под ее злокозненными лучами. Сегодня вечером в парке ты, наверное, не отрывал глаз от кого-то другого, не то заметил бы, что она – призрак и следит за тобой. Она любит проникать под липы старых парков, в развалины замков и церквей, любит бродить по старым кладбищам, склоняясь над каждой могилой, чтобы прочитать имя покойника. Она любит созерцать своими серо-стальными глазами унылую снежную пелену, саваном окутывающую мертвую землю, любит заглядывать в спальни, чтобы пугать спящих кошмарами…
– Довольно, Лео! Не будем больше говорить про луну, или мы всю ночь не сомкнем глаз. У меня и так уже мороз по коже. Пожелай мне спокойной ночи, дружок, и пойдем спать.
– Но ведь ты закроешь ставни? – спросил Лео.
– Да. Я всегда закрываю их в полнолуние.
Утром за завтраком я сказал Лео, что должен немедленно вернуться в Париж: так будет безопаснее, ведь сегодня полнолуние, а мне двадцать шесть лет, а его хозяйке двадцать пять – или двадцать девять? Лео видел, как я укладываю чемодан, а каждая собака знает, что это означает. Я заглянул к аббату и прибегнул к обычной лжи: меня позвали на консилиум, я должен уехать утренним поездом. Он сказал, что очень об этом сожалеет. Граф, уже садившийся на лошадь, также выразил сожаление, ну а о том, чтобы тревожить графиню в столь ранний час, не могло быть и речи. К тому же я обещал вернуться в самом скором времени.
По дороге на станцию я встретил моего друга, сельского врача, который возвращался в своей тележке от виконта. Больной чувствовал большую слабость и требовал, чтобы ему подали завтрак, но доктор наотрез отказался взять на себя ответственность и разрешить что-нибудь, кроме воды. Припарки на живот и лед на голове не давали пациенту спать ночью. Может быть, я порекомендую другое лечение?
О нет, зачем же! Больной в надежных руках, я в этом не сомневаюсь. Конечно, если состояние больного не изменится, можно положить горячую припарку на голову и пузырь со льдом на живот.
А сколько времени, по моему мнению, следует держать больного в постели, если дело обойдется без осложнений?
– По крайней мере неделю, пока не кончится полнолуние.
День тянулся долго. Я был рад снова очутиться на авеню Вилье и сразу лег спать. Мне было не по себе, наверное, меня лихорадило, но врачи никогда не знают, есть у них жар или нет. Я сейчас же уснул, так велика была усталость. Не знаю, долго ли я спал, но вдруг почувствовал, что в комнате я не один. Открыв глаза, я увидел в окне мертвенно-бледное лицо, глядящее на меня белыми, пустыми глазами – на этот раз я забыл закрыть ставни. В комнату незаметно и бесшумно прокралось что-то, и по полу к кровати протянулась белая рука, как щупальце громадного осьминога.
– Так, значит, ты хочешь вернуться в замок? – насмехался надо мной беззубый рот с бескровными губами. – Как мило и уютно было вчера под липами, когда я служил вам шафером, а кругом пели соловьи, не так ли? Соловьи в августе! Право, вы оба унеслись в какой-то очень дальний край. А теперь ты хотел бы снова очутиться там? Что же, одевайся, садись на этот белый луч, который ты так любезно назвал щупальцем осьминога, и менее чем за минуту я отнесу тебя назад под липы, ибо мой свет летит так же быстро, как и твои грезы.
– Я уже не грежу. Я очнулся от сновидений и не хочу туда возвращаться, призрак Мефистофеля!
– O, так тебе снится, что ты проснулся? И твой запас нелепых обвинений еще не исчерпан? Призрак Мефистофеля! Ты уже называл меня старым фланером, донжуаном и шпионящей старой девой. Да, я действительно подсматривал за вами вчера вечером в парке и хотел бы знать, кто из нас двоих был донжуаном, – или ты предпочтешь, чтобы я назвал тебя Ромео? Только ты на него совсем не похож! Слепой дурак – вот ты кто. Дурак, который не понимает даже того, что было ясно твоему псу – что у меня нет возраста, нет пола, нет жизни, что я – призрак.
– Чей призрак?
– Призрак мертвого мира. Бойся призраков! И перестань оскорблять меня, не то я ослеплю тебя лучом моего холодного света, который гораздо более смертоносен для человеческих глаз, чем золотая стрела бога-солнца. Больше я ничего не скажу тебе, кощунствующий сновидец. На востоке занимается заря, и мне пора возвращаться в мою могилу, иначе я не найду дороги. Я стар, и я устал. Ты думаешь, легко всю ночь блуждать, когда все отдыхают? Ты вот называешь меня зловещим и угрюмым, а разве легко быть веселым, когда живешь в могиле – хотя жизнью это называете только вы, смертные. Ты тоже умрешь когда-нибудь, и земля, на которой ты живешь, как и ты, обречена смерти.
Я поглядел на призрака и в первый раз заметил, какой у него старый и усталый вид, но жалость во мне сменилась гневом, когда я услышал угрозу ослепить меня.
– Прочь отсюда, могильщик! – закричал я. – Тебе нечего здесь делать! Я полон жизни!
– А знаешь ли ты, – захихикал он, взбираясь на кровать и положив длинную белую руку мне на плечо, – а знаешь ли ты, зачем ты уложил дурака виконта в постель с пузырем льда на животе? Чтобы отомстить за ласточек? Как бы не так! Ты лицемер, Отелло! Ты не хотел, чтобы он прогуливался по парку при лунном свете с…
– Убери свою лапу, ядовитый паук, не то я вскочу с постели и разделаюсь с тобой!
Я сделал отчаянное усилие, чтобы сбросить с себя оцепенение, и проснулся весь в поту. Комната была полна серебристого света. Внезапно пелена спала с моих околдованных глаз, и я увидел в открытом окне полную луну – прекрасную и безмятежную.
Девственная богиня Луна! Ты слышишь меня в ночной тиши? Ты кажешься такой кроткой и вместе с тем такой печальной. Можешь ли ты понять скорбь? Можешь ли ты простить? Можешь ли ты залечить раны бальзамом своего чистого света? Можешь ли научить забвению? Приди, нежная сестра, побудь со мной, я так устал! Положи прохладную руку на мой горячий лоб, успокой беспорядочные мысли. Шепни на ухо, что я должен сделать, куда должен уйти, чтобы забыть песню сирен.
Я долго стоял у окна и смотрел, как царица ночи совершает путь среди звезд. Я хорошо их знал по бессонным ночам и стал называть по именам: пламенный Сириус, Кастор и Поллукс, которых так любили моряки древности, Арктур, Альдебаран, Капелла, Вега, Кассиопея…
А как называется звезда надо мной, манящая ровным, надежным светом? О, я ее хорошо знаю! Не раз ночью я направлял по ней свою лодку среди бурного моря, часто она указывала мне дорогу в заснеженных полях и лесах моей родины – Stella Polaris, Полярная звезда!
Вот путь! Следуй за моим светом, и ты спасен.
Доктор уехал на месяц.
Просьба обращаться к доктору Норстрему:
бульвар Осман, 66.