Акоп Мелик-Акопян (Раффи)
Самвел

– Это варварское распоряжение я отдаю с удовольствием. Я велю содрать кожу с шестисот знатных персов и их чучела подарю царице Армении: пусть она украсит ими башни своего замка. Да, я сделаю это и хоть немного удовлетворю бессмертную душу моего отца, за жизнь которого не жаль отдать жизни тысяч знатных людей, того отца, которого Шапух подлым образом умертвил и поставил его чучело в одной из темниц крепости Ануш перед глазами заключенного царя. Священный долг мести обязывает меня поступить именно так. «И вкривь, и вкось» – так завещали наши предки. Но того, чего вы требуете, я никогда не сделаю.

– Почему, Мушег? – спросил Саак Партев с раздражением. – Почему не сделаешь? Если ты стоишь за месть как за священную обязанность, то не забывай, что и в этом случае выполняется та же самая священная обязанность! Опять-таки – «клин клином».

– Это уже не священная обязанность, а лишь постыдное дело, Саак. Нам же не подобает так низко пасть. Мы должны доказать, что значительно выше персов.

– Мы должны доказать и то, что умеем по заслугам воздавать за бесчестие. Почему ты, Мушег, стал таким забывчивым? Не так уж много прошло времени с того печального дня, когда Шапух выставил знатных женщин и девушек Армении обнаженными перед своим войском у развалин Зарехавана. Но этим он не довольствовался. Многих из них посадил на кол, многих взял в плен. Если негодяй Шапух позволил себе поступить таким образом, почему мы должны его щадить?

– Того, что может себе позволить перс Шапух, не может допустить христианин Мамиконян. Я не забывчив, Саак, я знаю и помню все его жестокости. Но и ты забываешь, что речь идет о женщинах. Неужели за преступление Шапуха мы должны мстить его женам? Этого ты требуешь? А я всех его жен посажу в паланкины и со всякими почестями отправлю в Персию. И это будет моей самой большой местью…

Злой намек спарапета очень обидел молодого Партева, и его грозные очи зажглись огнем гнева. Он взялся твердой рукой за усыпанный алмазами кинжал и своим грозным голосом, похожим скорее на грохот, чем на речь, сказал следующее:

– Я понимаю, Мушег, что предметом нашего спора является женщина. И ты думаешь, что то возвышенное, священное почитание, которое питает к ней Мамиконян, недоступно сердцу Партева? Ты полагаешь, что только ты один способен держаться таких возвышенных взглядов и не унижаться у ног женщины? Ошибаешься, Мушег! Но тут дело не в твоих утонченных рыцарских чувствах! Тут дело в военном расчете. Мы воюем с Шапухом, и эта война, несомненно, продлится долго; да, очень долго! Его жены в наших руках, среди них и царица цариц Персии. Будем их держать у себя с большим почетом в качестве заложниц, подобно тому, как Шапух держал многих из жен наших нахараров в особых крепостях. В нашем поступке не будет ничего предосудительного, так уж исстари ведется, таков военный обычай: пока продолжается война, пленных не возвращают.

Спарапет также взялся за кинжал и ответил:

– Это мне известно. Саак! Нет надобности учить меня правилам войны. Но, послушай, Саак, ты не знаешь еще одного. Ты не знаешь меры жестокости армянской царицы Парандзем. Под ее красивой, спокойной и нежной наружностью таится дьявольская душа. Ты не знаешь, что если мы отправим к ней этих невинных женщин, то она всех их без исключения повесит на башнях Артагерса. Та, которая велела убить несчастную Олимпиаду и завладела таким путем троном царицы Армении; та, которая приказала убить храброго начальника армянских восточных полков Вагинака и назначила своего отца на видную должность полководца восточных войск; та которая из злопамятства велела убить племянника своего мужа Тирита, без сомнения, не пощадит и жен Шапуха. Я, конечно, буду этому противиться; из-за этого могут возникнуть жестокие споры между мной и царицей, а это сейчас при наших сложных обстоятельствах больше чем нежелательно. Она сочтет себя вправе перебить жен Шапуха, потому что он велел убить ее мать у развалин Зарехавана. Как честность, так и расчет требуют, чтобы мы отправили этих женщин во дворец персидского царя. Я же, не слушаясь никого, именно так и поступлю. А если нам нужна заложница, то в гареме Шапуха находится его сестра, красавица царевна Вормиздухт, нареченная Меружана. Мы задержим ее и этого будет достаточно. Ты знаешь, Саак, что первопричина наших войн – именно эта царевна. Ее красота свела с ума Меружана и сбила его с толку. Меружан был не плохим человеком, но он жертва любви. Шапух же обещал ему отдать Вормиздухт и сделал из него бич Армении. Теперь, удерживая у себя возлюбленную Меружана, мы будем одновременно держать в узде и самого Меружана. А Шапух без содействия Меружана ничего не может сделать.

Так горячо спорили между собой два могучих представителя двух крупных нахарарских родов: сын спарапета Армении и сын армянского первосвященника. Саак, не желая продолжать спор, встал и недовольный вышел из палатки спарапета. Месроп и еще несколько молодых князей последовали за ним.

Пренебрежение высокомерного Партева сильно взволновало князя Мамиконяна. Он подозвал к себе телохранителя и отдал приказ:

– Ступай в царский гарем и через главного евнуха передай персидской царице, что я прошу ее принять меня.

Он встал. Встали также и сидевшие вокруг него сепухи. Князь, сопровождаемый только телохранителями, направился к гарему.

Пышный гарем Шапуха состоял из отдельных шатров, в каждом из которых жила одна из жен Шапуха с многочисленными служанками и рабынями. Толпа евнухов оберегала эту неприступную обитель неги и красоты, оказавшуюся теперь в плену.

В безнадежной тоске, со слезами на глазах сидела в своем шатре царица цариц Персии. Ее роскошный шатер являл собою рай для наслаждений, убранный в духе персидской любви к роскоши. Когда евнух вошел к ней и доложил, что спарапет Армении желает с нею говорить, ее красивое лицо покрылось мертвенной бледностью, и от смущения она не знала, что ответить. Гнев и страх попеременно волновали ее. Она гневалась потому, что какой-то армянский полководец осмеливался требовать свидания с нею. Боялась же потому, что была его пленницей. Но вместе с тем она недоумевала: спарапет, взамен того, чтобы приказать притащить ее к себе как пленницу, сам собирался прийти к ней. После длительного раздумья она сказала главному евнуху:

– Пусть придет! – А затем добавила: – И прикажи евнухам, чтобы не было беспорядка.

И верно! Спарапет обнаружил большую беззаботность, идя запросто, лишь с несколькими телохранителями, в гарем царя царей Персии, куда доселе не ступала нога постороннего. Евнухи были вне себя от ярости. Кто мог сдержать этих фанатиков, кто мог укротить их ярость, хотя гарем и был окружен армянскими воинами? Они могли на пороге изрубить дерзкого посетителя осмелившегося вступить в святилище царя царей. Но строгий приказ главного евнуха успокоил их. «Спарапет Армении пройдет через ваши трупы к царице цариц, если только вы осмелитесь допустить малейший беспорядок», – пригрозил им главный евнух.

Он вышел навстречу спарапету, остальные евнухи выстроились по обе стороны входа в шатер царицы.

Мушег в сопровождении своих телохранителей прошел между евнухами, стоявшими в два ряда, как живая стена. Телохранители его остались у входа в шатер, а сам он вошел вместе с главным евнухом.

В шатре никого не было, так как до появления спарапета царица встала с сидения и скрылась за занавесью, разделявшей шатер на две половины. Евнух рукою указал, что царица там и готова выслушать спарапета. Мушег, хотя это было для него необычно, все же покорился установленному обычаю и, не садясь, сказал ей следующее:

– Привет и мир всеславной царице Персии. Я жалею, что разговариваю с тобой после таких грустных событий и что у меня найдется мало слов утешения для тебя, о всеславная царица! Но приходится мириться с печальными обстоятельствами войны. Во всем этом не столь виновны мы, армяне, как виновен твой царственный супруг, всеславная царица. Он с оружием в руках вступил на нашу землю и заставил нас обнажить против него меч. Но я пришел возвестить тебе, о всеславная царица, что армянские нахарары умеют платить добром за зло. Ты, конечно, была свидетельницей того, как поступил твой царственный супруг с нашими женщинами у развалин Зарехавана. Но я не хотел бы в ответ на его злодеяние совершить новое зло. Славная царица, тебя и всех жен царя Шапуха, моих пленниц, месте с вашими служанками и евнухами я посажу в паланкины и на слонах завтра отправлю со всеми почестями в Тизбон. Вас будут сопровождать вооруженные отряды моих всадников и доставят во дворец Шапуха невредимыми. Пусть Шапух увидит вас, и, быть может, он станет раскаиваться в том, что поступил так бесчестно…

Спарапет не окончил еще своей речи, как вдруг царица, откинув занавес, в неудержимом порыве упала перед ним и, обняв ноги, вскричала:

– Ты не человек, твоими устами говорит дух бессмертного Ормузда, творца добра!

Это неожиданное явление настолько смутило князя, что он с трудом поднял царицу и усадил ее. Не менее поражен был и главный евнух, присутствовавший при этом. Царица несколько минут молчала, сильно взволнованная, наконец подняла на князя полные слез глаза:

– Твое великодушие, о храбрый, навеки останется в моем сердце. Как только я приеду в Тизбон, мое первое слово к моему царственному супругу будет о тебе: «Спарапет Армении своим благородством возложил на тебя великую обязанность, и ты можешь только таким же благородством отплатить ему»…

Царица тут только заметила, что спарапет был на ногах и особенно ласково обратилась к нему: «Садись, тер спарапет. Твои доблести столь велики, что дают тебе право на мое глубочайшее уважение».

Поблагодарив, спарапет сел и затем объяснил ей, что так как война еще не окончена, обычаи требуют взять кого-либо из семьи персидского царя в качестве заложницы для передачи царице Армении. Спарапет при этом дал честное слово, что жизнь и честь заложницы будет в безопасности.

– Как тебе угодно, тер спарапет, так и поступай! – ответила царица с глубокой покорностью. – Мы все твои пленницы и принадлежим тебе. Ты только даришь нас нашему царю, не требуя никакого воздаяния. Выбирай из нас ту, которая тебе желательна.

– Я решил взять царевну Вормиздухт.

– Пусть так! Я прикажу главному евнуху, чтобы он передал тебе царевну Вормиздухт со всеми ее служанками и евнухами.

Спарапет встал. Когда он, поклонившись и пожелав счастливого пути, хотел было удалиться, царица остановила его:

– Судьба людей и их будущность известны только бессмертным богам, тер спарапет! Кто знает, что случится завтра! Человеческое счастье и несчастье шествуют по одним и тем же ступеням. Возьми это на память, о храбрый спарапет, как залог моей благодарности. Когда постигнет тебя беда, пришли мне эту вещь, и царица Персии постарается оказать тебе помощь.

С этими словами она сняла со своего пальца драгоценный царский перстень и подала его своему освободителю.

Но спарапет вежливо отказался от подарка.

– Твоя доброта – лучший залог для меня, царица.

Он снова дважды поклонился и вышел из шатра.

Весть о свободе уже разнеслась по всему гарему, радость красавиц Шапуха не имела границ; все в безграничном восхищении славили и благословляли того, кто даровал им освобождение. Если бы строгость обычаев не сдерживала их, они непременно выбежали бы из шатров, чтобы выразить спарапету чувство глубокой благодарности.

Когда спарапет вышел из шатра царицы и направился было к себе, удивленные евнухи беспорядочной толпой повалились ему в ноги, стремясь облобызать края его одежды. А из-за чуть приподнятых занавесей шатров жен Шапуха сотни прекрасных глаз, полные слез благодарности, смотрели на статного, красивого князя, в котором храбрость сочеталась с таким высоким благородством.

Он не только даровал всем свободу, но и не тронул несметных богатств гарема, которые, по обычаю того времени, считались его собственностью. Он оставил все это в полной неприкосновенности, приказав своим воинам ничего не брать из имущества гарема. Он захватил лишь в качестве добычи богатства, находившиеся в царских шатрах самого Шапуха и весь его стан с боевыми припасами. Оставшихся же в живых воинов взял в плен.

Поступок Мушега вызвал в Тизбоне общее сочувствие и глубокое удивление: для персов такой поступок был чудом. Шапух немедленно приказал взять чучело его отца, стоявшее в крепости Ануш перед царем Аршаком, и перенести его в Тизбонский главный храм. А для увековечения великодушного поступка армянского спарапета он велел высечь на своем золотом кубке, из которого всегда пил, изображение князя Мушега, сидящего на белом коне. На всех торжествах, когда он поднимал кубок, он упоминал о благородном поступке благородного героя и пил со словами «во славу белого коня», то есть во славу всадника на белом коне – Мушега Мамиконяна.

Это был памятник нравственному величию князя Мамиконяна, запечатленный царем царей Персии. Но у Мушега был еще один памятник доблести, поставленный ему сирийцами в Месопотамии, у местности, называемой «Врата Хона». У берега Евфрата высился огромнейший утес, на выровненном фронтоне которого было высечено изображение вооруженного богатыря, сидящего на гордом коне, и поверженного к его ногам побежденного великана. Всадник на белом коне изображал Мушега Мамиконяна, а поверженный великан представлял собою того страшного разбойника, который долгое время грабил Месопотамию и южные провинции Армении. Во время единоборства Мушег убил разбойника и освободил страну от этого чудовища.

Но все же памятник его великодушию был выше памятника его храбрости.

XI. «Наименьшее из двух зол»

…Но после всего этого Мушег, сын Васака, собрал всех людей из азатов, сколько их осталось, и вместе с ними отправился к греческому царю. И представил он мольбу армянской страны, рассказал о всех страданиях, которые претерпели они, и попросил императора поставить царем над армянской страной Папа, сына Аршака.

Фавстос Бузанд

Возвращение Мушега Мамиконяна с победной славой вызвало общую радость как царицы Армении Парандзем, так и окружающей ее высшей знати. Несколько дней праздновалась в Артагерсе эта блестящая победа. Царица Парандзем хоть и была недовольна освобождением жен Шапуха, однако сочла нужным скрыть это, и когда к ней явился спарапет, обняла и поцеловала в лоб храброго и достойного героя.

Захваченную добычу она приказала разделить между теми воинами, которые участвовали в этой битве. Сама же приняла, как драгоценный дар, привезенные Мушегом шестьсот чучел персидских вельмож и приказала их вывесить на вышках башен Артагерса и украсить ими фасад замка спарапета.

В те дни спарапет редко выходил из дома, избегая встречи с народом, бурно выражавшим свою восторженную радость. Не честолюбивый и скромный, он не любил быть предметом восхищения. Знатные женщины и девушки посещали его жену и поздравляли с победой. Приходили священники с крестами и служили краткие молебны.

Во всем этом было много радостного и утешительного, но несогласие, возникшее между Мушегом и Сааком Партевом относительно жен Шапуха, причиняло немало забот царице Армении. Ей тяжело было видеть разлад между этими двумя представителями знатных нахарарских родов, особенно, когда дела страны находились в столь запутанном состоянии. Она решила примирить их, но, имея в виду несговорчивость и упорство обоих, отложила свое намерение до более подходящего времени.

Возвращением гарема Шапуху Мушег вызвал недовольство среди многих нахараров. Однако это недовольство в значительной мере смягчилось тем обстоятельством, что спарапет удержал в плену царевну Вормиздухт. Царица отвела для нее отдельное помещение в собственном дворце и держала ее под строгим надзором, обставив, однако, с подобающей роскошью.

Большую радость доставило царице освобождение ее братьев и других знатных лиц, которых Шапух увел в плен после побоища у Зарехавана. Победа Мушега принесла им свободу. Среди спасенных было много княжеских жен, девушек и юношей, которых должны были угнать в Персию.

Прошло несколько недель с того дня, когда Мушег с победной славой вступил в Артагерс. Была ночь; крепость погрузилась в сон. Всюду было тихо. Не спала лишь царица Парандзем. Она сидела в одной из комнат царского дворца, а возле нее в глубоком раздумье стоял Мушег Мамиконян. Мужественное лицо спарапета в эту ночь не обнаруживало той обычной бодрости, которая была так характерна для этого неустрашимого воина. Была задумчива и царица. Простая свободная одежда, в которую она облеклась перед отходом ко сну, придавала ее изящной фигуре особую привлекательность. Волосы были распущены, на голове не было никаких украшений. Только на обнаженных руках сверкало два золотых браслета, веселый блеск которых совершенно не соответствовал мрачному лицу царицы. На медной подставке слабым светом горела серебряная лампада, распространявшая вокруг себя тусклый свет. Лицо у царицы было грустное; временами брала она раскрытое письмо, перечитывала его и снова клала на сидение. Письмо было из Византии.

– Эти перемены в Византии при теперешнем запутанном положении дел я считаю довольно благоприятными для нас, Мушег, – сказала она спарапету. – Валент, наш проклятый враг, умер смертью, его достойной, его заменил добродетельный Феодосий. Не сомневаюсь, что с нами он будет в дружеских отношениях.

– Я также в этом не сомневаюсь, – ответил Мушег не совсем уверенным голосом.

– Союз с Византией, – продолжала царица, – необходим для нас. Мы могли бы, правда, защищаться и своими силами, но все же едва ли сумеем без посторонней помощи очистить нашу страну от врагов. Мы нуждаемся во внешней поддержке.

– Знаешь ли ты, государыня, как дорого обошелся нам союз с Византией?

– Знаю. Но из двух зол я выбираю меньшее. Наши отношения с персами так обострились, что я совершенно не надеюсь на возможность каких-либо мирных взаимоотношений с Шапухом, так же, как не надеюсь и на то, что он освободит моего супруга из крепости Ануш. С другой стороны, мой сын теперь в Византии у императора. Его надо привезти. И я хотела бы, чтобы он вернулся и занял трон отца. Без царя Армения – как тело без головы. А привезти и посадить его на трон – это, конечно, невозможно без согласия нового императора и без заключения с ним союза. Мой сын в его власти как заложник. Я вообще предпочитаю союз с христианским императором миру с нечестивым персидским царем.

При этих словах в ее прекрасных глазах засверкал гнев, голос заметно дрогнул. Она коснулась обнаженной рукой своего лба и отвела черные курчавые волосы, непроизвольно упавшие на бледное лицо.

Спарапет молча слушал, хотя все это и было ему известно. Он выслушивал горькие излияния несчастной царицы, потерявшей мужа-царя и наследника-сына. Неумолимые обстоятельства забросили их, надежду Армении, далеко: одного на восток, другого на запад Царь находился в Хужистане, в крепости Ануш, а наследник был задержан императором в Византии…

– Сядь, Мушег, – сказала царица спарапету. – Я должна с тобой поговорить о многом.

Спарапет сел. Царица снова взяла письмо. Оно было получено от отца ее Андовка, князя Сюникского, который находился теперь в Византии вместе со своим сыном Вабиком. В письме князь больше говорил о себе, чем об армянских делах. Писал о том, как его уважает новый император Феодосии, как кесарь удостоил его высокого чина «патрикия над патрикиями», описывал победы своего сына Бабика на состязаниях в цирке, с большой радостью сообщал, что император и его вельможи в совершенном восторге от ловкости его сына. Он предсказывал сыну блестящую карьеру на византийской службе и т. п.

– Как видно, отец писал это письмо второпях, – заметила царица, – он ничего не сообщает о Нерсесе: возвращен ли он или все еще находится в ссылке?

Недоумение царицы относилось к первосвященнику Армении Нерсесу Великому.

– Полагаю, что новый император не оставит его в ссылке, – заметил Мушег. – Феодосий известен своим благочестием. Он непременно освободит всех духовных лиц, сосланных Валентом. Разумеется, вместе с ними будет освобожден и Нерсес.

– Я такого же мнения, – убежденно сказала царица, – тем более, что Феодосий и прежде знал Нерсеса и очень уважал его. Да, нам все благоприятствует, Мушег! Отец мой в большом почете у императора, брат мой прославился в Византии. Там, наверное, и патриарх Нерсес, который пользуется особой симпатией императора. Ты должен отправиться в Византию, Мушег, и отвезти мое приветственное письмо наследовавшему престол императору. И там вместе с моим отцом и Нерсесом должен ходатайствовать, чтобы император отправил моего сына в Армению занять пустующий трон отца.

– Я поеду, государыня, и очень надеюсь, что мне удастся осуществить твое горячее желание. Но меня беспокоит мысль о том, что может случиться в мое отсутствие!..

Слова спарапета сильно задели гордость царицы и она довольно раздраженно, ответила:

– Ты полагаешь, Мушег, что я не сумею защитить Армению во время твоего отсутствия?

– Я этого не думаю, – холодно ответил спарапет. – Я уверен в твоей неустрашимости и рассудительности, государыня. Но возникли новые обстоятельства, по-видимому, тебе неизвестные, которые должны осложнить дело спасения нашей страны. С тех пор как у нас в плену царевна Вормиздухт, ярости Меружана нет предела. Я имею точные сведения: не довольствуясь значительным войском, данным ему Шапухом, он привлек на свою сторону ахванского царя Урнайра и лакского царя Шергира. Имея в своем распоряжении персидское войско и соединившись с этими полудикими царями, он сможет причинить нашей стране большой вред. Далекий враг, каковым является Шапух, не может быть столь опасен, как сосед. А ахваны и лаки – наши ближайшие соседи. Если у них не будет каких-либо других серьезных причин, то хотя бы из горячего желания пограбить и захватить добычу эти дикие горцы, как поток, нахлынут на наши пограничные земли.

Прекрасные глаза царицы снова зажглись гневом. Она сказала угрожающе:

– Если Меружан осмелится пойти на такой подлый поступок, я немедленно прикажу повесить Вормиздухт на стенах Артагерса.

– И этим ты, государыня, сильнее раздразнишь Меружана! Напротив, не следует лишать жизни Вормиздухт, а надо держать Меружана под страхом, что если он не умерит свою ярость, то тем самым подвергнет опасности жизнь любимой девушки.

Царица ничего не ответила. Она всегда гневалась, когда с ней спорили. Теперь же, затаив свое возмущение, она несколько минут молча смотрела на серебряную лампаду, в тусклом свете которой, казалось, искала ясности своим неясным мыслям.

Она решила в некоторой мере доказать спарапету, что не она, а он не умеет взвешивать обстоятельства, и что надвигаются очень значительные события, о которых спарапет ничего не знает, хотя в качестве высшего должностного лица в государстве должен знать о них раньше всех.

– В союзе Меружана с кавказскими горцами и с ахванскими разбойниками я не вижу еще особой беды, Мушег, – сказала она, откидывая голову и смотря князю прямо в лицо. – Я имею другие сведения, которые, по-видимому, тебе неизвестны. В Персии неспокойно. Мне сообщили, что причиной поспешного ухода Шапуха из пределов нашего государства послужило нашествие кушанов на северо-восточные области Персии. Усмирить кушанов нелегко, это отнимет у Шапуха много времени. Мы этим можем воспользоваться. Следовательно, то, что ты говоришь относительно привлечения Меружаном на свою сторону лакского и ахванского царей, отпадает, ибо они не смогут иметь с нами дело. Ведь если Шапух пойдет на кушанов, то лакского и ахванского царей он, конечно, призовет к участию в походе. Таков его обычай, и это всегда так бывало, когда он воевал с кушанами.

Политическая опытность царицы и ее рассуждения о текущих делах порадовали князя Мамиконяна, но все же едкий намек на его неосведомленность относительно событий в Персии вызвал на его холодном лице незаметную улыбку, которую он из осторожности скрыл от царицы.

– Кто сообщил тебе, государыня, эти сведения из Тизбона? – спросил он с особым интересом.

– Драстамат, наш верный евнух. Ты, кажется, знаешь его. Он прислал мне письмо.

– Когда ты изволила получить его письмо?

– Три дня назад.

– Сведения эти мне уже известны, государыня. Я значительно раньше тебя получил подробное сообщение о последних событиях в Персии. Напрасно ты думаешь, что мне не известно все, что творится вокруг нас. Изволь прочесть вот это письмо. – Он достал толстый сверток и подал царице. Она принялась нетерпеливо читать.

Письмо было от Манвела Мамиконяна, родного брата Мушега, который командовал находившейся в Персии армянской конницей. Он писал, что поход Шапуха в Армению создал и для него большие затруднения. Дни и ночи размышлял он о том, как найти способ удалить из Армении этого зверя Шапуха. Наконец после долгих стараний ему удалось с помощью верных людей возбудить царя кушанов против Персии, дав ему понять, что наступил удобный момент для нападения на Персию, так как Шапух со всеми своими войсками находился в Армении, и Персия осталась беззащитной. Таким образом он добился своей цели. Кушаны начали совершать набеги на северо-восточные границы Персии. Узнав об этом, Шапух покинул Армению и поспешил направиться против старого врага. Теперь он составляет полки, собирает войска, чтобы идти на кушанов. И сам Манвел со своей армянской конницей должен принять участие в этом походе. Его присутствие в персидском стане даст ему возможность сообщить кушанам обо всех слабых сторонах персов и, следовательно, повести дело так, чтобы персы терпели поражение во всех боях. Он надеется, что войска Шапуха будут перебиты в пустынях Хорасана, а может быть, и самого Шапуха удастся уничтожить. В конце письма он добавлял, что примет все меры к тому, чтобы затянуть войну и тем самым, пока Шапух будет занят кушанами, дать Армении возможность привести в порядок свои дела. Затем он благодарил брата Мушега и заканчивал письмо следующими словами:

«Бедствия Армении тяжки как для тебя, так и для меня, дорогой брат. Хвалю ту проницательность и вместе с тем ту дальновидность, с какою ты дал мне этот совет. Вернее этого средства, чтобы отвлечь хотя бы на время Шапуха от Армении, нельзя было и придумать. Война с кушанами займет Шапуха и отвлечет его силы. Спасибо тебе, Мушег, за этот совет»…

– Значит, это ты подал совет Манвелу? – спросила царица, прочитав письмо.

– Да, – тихо ответил спарапет.

– Когда?

– В то самое время, когда многочисленные войска Шапуха вступили на нашу землю.

– Почему ты до сих пор ничего не говорил мне об этом?

– Ты ведь знаешь, государыня, что у меня нет привычки заранее говорить о неисполненных делах. Я выжидал, государыня, каковы будут последствия моего совета.

– Последствия великолепны, Мушег! – сказала царица; грустное лицо ее просияло от беспредельной радости. – Нельзя было бы требовать больших последствий! И ты, Мушег, и твой храбрый брат Манвел достойны всяческих похвал!

Спарапет скромно наклонил голову. Он не смотрел на увлеченную царицу, которая в этот момент была переполнена восторгом. Она была несчастна как супруга; она была несчастна как мать; ее дорогого сына, еще в отроческом возрасте, отняли у нее и в качестве заложника отправили в Византию. Отныне же она считала себя счастливой как властительница и глава многострадальной страны, близкое спасение которой радовало ее.

– Я совсем спокойна теперь, дорогой Мушег, – сказала она проникновенным голосом. – Я теперь вижу, что Армения не беззащитна. Счастлива та страна, которая имеет таких сыновей, как ты! Эту твою победу, дорогой Мушег, я считаю даже выше той, какую ты одержал несколько недель тому назад у стен Тарвеза. То была победа меча и руки, а эта – ума и военной хитрости. Не применяя оружия, ты заставил яростного врага уйти из нашей страны. Мы должны воспользоваться его отсутствием, должны спешно привести в порядок наши дела. Обстоятельства удивительно благоприятствуют нам. Во всем этом я вижу участие десницы всемогущего. В то время как Шапух занят в Персии кушанами, а в Византийской империи умирает проклявши Валент, мы одновременно избавляемся от двух наших подлых врагов. Но положение вещей еще более склоняется в нашу пользу: вместо Валента императором стал наш друг Феодосий, с которым мы легко можем прийти к всевозможным соглашениям. Повторяю, дорогой Мушег, надо воспользоваться этими благоприятными обстоятельствами. Каждая минута дорога. Ты должен ехать в Византию и притом постараться сделать это как можно скорее.

Спарапет, все еще наклонив голову, молча слушал. Царица продолжала:

– Ты должен оттуда привезти моего сына. Мои нахарары в полной растерянности. Некоторые из них разбежались, часть перешла на сторону персов. Остальные колеблются в тревожном раздумье. Их нужно объединять и возглавить, и главой их должен стать мой сын. Приготовься, дорогой Мушег, и скорее отправляйся в путь. Письмо к императору я напишу собственноручно. Напишу еще и отцу Нерсесу, Надеюсь, что наш уважаемый первосвященник, переживший столько мучений ради своего царя и родины, уже вернулся из ссылки. Завтра я велю открыть царскую сокровищницу и приготовлю самые дорогие подарки для нового императора Византии. А людей для посольства ты выберешь сам, возьми из наших нахараров и вельмож, кого пожелаешь. Я не сомневаюсь, что в Византии тебя ожидает пышный прием. Феодосий лично знаком с тобой и с блаженной памяти твоим отцом. Он много слышал о вашей храбрости в борьбе с персами и не раз радовался за вас.

– Я готов, царица, – ответил Мушег, – и очень надеюсь, что господь поможет мне исполнить твои горячие желания, являющиеся также и нашими желаниями. Но не скрою от тебя, государыня, что я не пришел еще к определенному выводу о том, какую позицию займет Меружан после всех этих перемен, происшедших в Персии и в Византийской империи.

– Мне кажется, что нам не следует даже думать о Меружане. После того как Вормиздухт оказалась в наших руках, он впал в отчаяние и, кажется, смирился. Несколько дней тому назад ко мне явились его посланцы с предложением выдать ему Вормиздухт, взамен же этого он обещал разоружиться и пасть к моим стопам в знак раскаяния в своих злодеяниях. Одновременно он грозил, что если мы ему не отдадим Вормиздухт, он прикажет всех жен и дочерей наших нахараров, находящихся под его властью и наблюдением персидской охраны, повесить на башнях тех замков, где они содержатся. Я, конечно, не поверила ни его раскаянию, ни его обещаниям и строго ответила посланцам, что если хоть один волос будет тронут на голове пленниц, то он увидит тело своей Вормиздухт висящим на стене Артагерса. Выслушав эти слова, посланцы удалились. После этого Меружан затих.