Акоп Мелик-Акопян (Раффи)
Самвел

Царица сидела на пышном троне в роскошном праздничном одеянии. Сегодня у нее был торжественный прием. Прекрасное лицо ее было веселее обыкновенного. Правда, ее веселость казалось не вполне искренней и лишь едва прикрывала ту глубокую грусть, которая таилась в ее красивых глазах.

Да, она была прекрасна, эта дивная богиня Сюникской страны. Ее красота явилась причиной того, что царь Аршак совершил трагическое преступление, которое можно было оправдать только страстной любовью.

На голове царицы сияла маленькая корона, украшенная драгоценными каменьями, под которой венком были собраны ее черные кудри, обрамлявшие бледные щеки и мелкими косичками спадавшие на ее пышные плечи. Прозрачными складками живописно вилась из-под красивого головного убора белая вуаль. Убор придавал ее очаровательному лицу особую прелесть. Золотые серьги скрывались под прядями черных локонов, и только яркий блеск каменьев выдавал их присутствие. Эти драгоценные серьги были столь тяжелы, что висели не в ушах, а на застежках по обеим сторонам короны; на концах их были кисточки, в каждой кисточке сверкали крупные драгоценные каменья. Жемчужная цепь соединяла их между собой и спускалась на грудь. Шею украшало драгоценное ожерелье, с которого свисал нагрудный знак в виде сияющего в лучах месяца, лежавшего на ее высокой груди. На обнаженных руках были надеты золотые браслеты, на мизинце правой руки сверкал царский перстень. Платье цвета пурпура длинными мягкими складками спускалось до пола; на ногах были густо расшитые жемчугом туфли. Широкий золотой пояс с бриллиантовыми застежками плотно охватывал стан. Плечи покрывала розовая бархатная мантия, подбитая соболем.

По правую сторону царицы впереди всех стоял Мушег Мамиконян, спарапет всех армянских войск, возле него Саак Партев, сын Нерсеса Великого. За ними пониже стояли нахарары и вельможи, – каждый занимал подобающее ему по знатности и положению место. Тут же был и Месроп Таронский. А по левую сторону трона, в том же порядке, стояли жены и дочери нахараров. На всех лицах сияла беспредельная радость, у всех глаза сверкали от восторга.

Из присутствующих никто не сидел, кроме епископа Хада, которого Нерсес Великий, отправляясь в Византию, назначил своим местоблюстителем.

С улицы доносились звуки музыки и раздавались раскаты смеха. В зале же господствовала глубокая тишина. Царица обратилась к присутствующим с такими словами:

– Шапух прекратил наконец свою длительную осаду. Его могучая сила разбилась о наши скалы. Но еще несокрушимее было ваше мужество, ваша самоотверженность, мои дорогие полководцы! Всевышний послал вам силу, и вы, как подобает героям, отважно боролись с яростным врагом. Вы показали себя достойными сынами нашей родины. Тяжела была длительная война и полна бедствий! Тяжела потому, что, кроме чужого врага, мы вынуждены были бороться со своими родичами. Наших врагов вели наши же родичи. Сын дрался против отца, брат против брата. И в том именно проявился ваш высокий дух любви к родине, что вы не пощадили ваших родичей и на их оружие ответили оружием. Хвалю вашу доблесть и даю вам свое материнское благословение.

Все молча наклонили головы, выражая тем свою глубокую благодарность. Царица продолжала.

– Однако многое предстоит еще нам в будущем. Мы отогнали врага от крепости, но не изгнали его из пределов нашей страны. Мы защитили себя. Наша страна, наша дорогая родина находится все еще под угрозой. Я не сомневаюсь в том, что Шапух, позорно отступивший от Артагерса, не забудет эту тяжелую обиду. Всю свою желчь, весь яд изольет, несомненно, на незащищенные местности. А таких мест немало. Некоторые из наших нахараров оказались настолько трусливыми, что покинули свои земли и разбежались в разные стороны. Враг захватил их земли. Их семьи находятся в заключении в своих же замках и содержатся как заложники. После печального кровопролития в Зарехаване, где Шапух обнаружил свою звериную ярость, многие из наших друзей оказались в плену у врага. Нет покоя для нас, пока наши братья и сестры томятся в плену. Нет покоя для нас, пока не смыто пятно позора, нанесенное Шапухом тем нахарарам, чьих жен и дочерей он обнаженными выставил перед своим войском… Тяжко мне, слишком тяжко перечислять наши бесчисленные бедствия и вспоминать о наших неизлечимых ранах. Возлагаю упование на вседержителя, на вашу любовь к отчизне, храбрые воины, и верю, что вы оправдаете ваше призвание.

Ее приятный и внушительный голос отчетливо раздавался под высокими сводами. Вдохновенные, пламенные слова, которые лились из ее уст, зажгли всех присутствующих; они все чаще и чаще наклоняли головы, выражая царице свою искреннюю преданность.

Затем заговорил епископ.

– Отечество в опасности! Да. Но в еще большей опасности церковь. Персидская нечисть уже проникла в наши храмы. На наших священных алтарях уже горит пламя Ормузда. Монастыри наполнились магами и жрецами. Монахинь преследуют, а монахов заставляют насильно служить огню. Некоторые из наших нахараров, чтобы угодить персидскому царю, соорудили в своих домах кашица. Церковь, созданная заботами нашего многострадального отца Григория Просветителя, близка к гибели. Персы много раз нападали на нашу страну, много раз побеждали, но и много раз были побеждены нами. Наша страна многократно омывалась кровью. Но проходили печальные дни войны и разгрома, и на крови снова зацветала новая жизнь, и наступало благоденствие. Теперь же опасность грозит нашей церкви, нашей вере и ведет народ к неминуемой гибели. Катастрофа близка, и нет от нее спасения. Это будет смертью всех армян. Сколько народов, сколько племен, как ненасытный дракон, поглотила религия Зороастра! Сколько святынь сгорело в ее неугасимом пламени! Надо потушить этот огонь, который стал уже разгораться в нашей стране! Надо погасить это пламя, которое грозит поглотить наши святыни. Да, надо погасить, дабы снова ожила наша вера – источник жизни нашего народа и нашей страны.

– Да будет благословенна воля всевышнего, да защитит он нашу святую церковь – мы же будем ее верными воинами! – воскликнули князья и нахарары в один голос.

Царица встала. Наступило молчание. Она медленными шагами направилась к столу, на котором были разложены награды, взяла меч и, протягивая его епископу, сказала:

– Преосвященный владыка, враг мечом и кровью осквернил наши священные храмы, и мы тоже должны очистить их мечом и кровью. Вот твой меч. Покажи пример служителям церкви, пусть они станут достойными ревнителями ее славы.

Епископ принял меч.

Затем царица взяла золотую мантию и, подойдя к Мушегу Мамиконяну, сказала:

– Князь Мушег, ты доказал в этой борьбе, что ты достойный сын своего отца, погибшего за отчизну и царя. Ты достоин самой высокой царской награды. Теперь на своих могучих плечах ты несешь всю тяжесть судьбы Армении. Твои достойные плечи я украшаю этой мантией, которую носил царь Аршак – мой царственный супруг.

Спарапет с глубоким благоговением преклонил колено перед государыней, и она накинула ему на плечи царскую мантию.

Затем царица снова подошла к столу с подарками и взяла золотой кубок. Обращаясь к Сааку Партеву, она сказала:

– Твой отец, Саак, был самой верной опорой Армении и ради любви к ней обречен сейчас на тяжелую участь изгнанника. Лучезарная звезда отца сверкает на твоем ясном челе, – мы убедились в это во время последних битв. Прими этот кубок и, пользуясь им, всякий раз помни о моей горячей благосклонности к тебе.

Высокородный Партев преклонил колено и принял из рук царицы прекрасный кубок.

Так щедрой рукой мудрая царица награждала каждого за храбрость. Для каждого у нее находилось слово мудрой похвалы соответственно родовитости и заслугам награждаемого. Радость нахараров была неописуема, и безгранично было их восторженное воодушевление. Одна ее улыбка, один ее взгляд, полный материнской любви, вселял в них бодрость духа, новую энергию и стремление к самопожертвованию. Они были рады тому, что за свои заслуги не только получили воздаяние, но и удостоились лестной оценки такой благородной женщины, как царица Армении.

Когда были розданы награды мужчинам, царица обратилась к женам нахараров, которые оказали неоценимые услуги во время осады. Взор ее не находил среди них ту, которую искал.

– Среди моих храбрецов есть девушка-героиня, – сказала она. – Где Ашхен? Пригласите ее сюда.

Прекрасная княжна Рштуника из скромности пряталась в соседней комнате. Через несколько минут она вышла в роскошном вооружении. Глаза всех обратились на красивую, статную героиню. Царица обняла ее и поцеловала в лоб.

– Дорогая Ашхен, было время, счастливое время покоя и мира, когда наши княжны показывали искусство своих рук в рукоделиях и изделиями этими украшали пышные чертоги нахараров и священные алтари наших храмов. Прошло мирное время, началось время кровавых битв и смерти. И ты своим прекрасным, достойным похвалы примером показала знатным женщинам, что в те дни, когда родине грозит опасность, нежные женские руки вместо иглы должны взяться за копье и вместо ниток натягивать крепкую тетиву. Ты с успехом сделала это. За это, дорогая Ашхен, я опояшу твой благородный стан вот этим поясом и пожелаю тебе еще большей бодрости и силы.

Царица надела на нее пояс с драгоценными каменьями. Княжна со слезами радости поцеловала у нее руку.

Многие из жен и дочерей нахараров также удостоились наград. Когда торжество награждения было окончено, епископ произнес благодарственную молитву, после чего в трапезной палате заиграла дворцовая музыка и царица ласково пригласила всех, кто был в зале, отобедать вместе с нею.

До самого вечера у дверей дворца, на площади, народ с нетерпением ожидал выхода нахараров. Когда они появились, раздались громкие крики радости; толпу охватило воодушевление. Любимых князей со всех сторон хотели поднять и на руках отнести домой; но князья скромно отклонили эти почести. Толпа продолжала идти с ними. Пение и радостные рукоплескания сопровождали нахараров до их жилья.

X. Мушег. – «Вкривь и вкось»

И армянский полководец и спарапет Мушег со своими сорока тысячами напал на лагерь (врагов) и разгромил их. Персидский царь Шапух спасся бегством один верхом на коне… Многих персидских вельмож пленили, и взяли в добычу сокровища персидского царя, захватили также царицу цариц вместе с другими женами. А всех вельмож, числом до шестисот человек, армянский полководец Мушег приказал убить, содрать с них кожу и набить сеном… Так он поступил, чтобы отомстить за отца своего Васака.

Фавстос Бузанд

Прекратив осаду Артагерса, Шапух оставил в занятой части Армении большую часть своих войск под начальством Меружана Арцруни и Вагана Мамиконяна. Сам же с остальным войском направился в Персию. Только через две недели ему удалось добраться до Тарвеза⁵⁵. Здесь, под городом, расположился его огромный стан.

В то же самое время несколько армянских полков по другой дороге спешили к персидскому лагерю. Они прошли через области Гер и Зареванд и, продвигаясь по северным берегам озера Капутан, приблизились к берегам реки Аги.

Полки эти состояли только из легкой конницы, которая походила скорее на партизанский отряд, чем на постоянное войско, хотя была довольно многочисленна. Передвигались полки ночью, днем же, свернув с дороги, отдыхали в защищенных местах. И не только невыносимая жара в выжженных солнцем пустынях, раскинутых от Зареванда до Тарвеза, заставляла их двигаться ночью. Была и иная причина: желание быть незамеченными. Полки передвигались разрозненно, отдельные соединения находились в нескольких милях друг от друга.

Стояла уже глубокая ночь, когда первый отряд добрался до реки Аги. Во время весенних разливов река, размывая свои измельчавшие берега, пробила довольно широкую и глубокую лощину. Теперь же, после убыли воды, она оставила ил, покрытый богатой растительностью. Это побережье было настолько ниже прилегавшей к ней местности, что на нем легко могло укрыться до тысячи людей, не будучи замеченными с проходившей поверху дороги.

Здесь у правого берега отряд остановился для небольшого отдыха.

Стреножив коней, воины пустили их пастись в прибрежных камышах; сами же, достав свои запасы из дорожных мешков, закусили и улеглись спать, держа оружие наготове под головой. Один из них остался караулить.

Он крайне нетерпеливо ходил по берегу и грыз на ходу захваченный с собой кусок копченого мяса. Во мраке ночи не было видно ни зги, только вдали мелкими огненными звездочками мигали не погашенные еще фонари персидского лагеря. Дозорный не отрываясь глядел в сторону лагеря.

Продвигаясь вдоль берега, он незаметно добрался до моста. Мутно-желтые волны реки неслись под многочисленными сводами моста и глухим шумом нарушали ночную тишину. Не переходя через мост, дозорный остановился у одной из высоких опор и напряг слух, не сводя внимательного взгляда с персидского стана. Он долго глядел, но не мог ничего различить и, кроме шума реки, ничего не слышал. Лагерь находился у города Тарвеза, расположенного на левом берегу реки, на расстоянии трех часов пути.

В это время на краю проезжей дороги, которая вела к мосту, какой-то человек высунул голову из ямы, точно крот, и стал осматриваться. Глаза его, привыкшие к ночной темноте, точно глаза зверя, сейчас же различили дозорного, стоявшего у опоры моста. Человек вылез из своей норы и тяжело пополз к мосту.

– Подайте несчастному… – жалобно простонал он, когда подполз ближе.

Дозорный вздрогнул, увидя у своих ног какое-то странное шарообразное тело.

– Два дня не ел, умираю с голоду, помоги, – еще жалобнее протянул незнакомец.

Дозорный бросил ему свой кусок копченого мяса, хотя и сам был голоден. Просивший схватил кусок и с жадностью собаки начал есть, кроша кости своими острыми зубами.

– Видно, ты сильно проголодался, – заметил дозорный.

– Как не проголодаться, господин мой, вот уже вторые сутки никто по мосту не проходит.

– Почему так?

– Разве не видишь?.. Там находится стан персидского царя… Страшась его, никто по этой стороне не проходит. Дороги опустели. Люди боятся выйти из дому, и повстречаться с воинами Шапуха. Проклятые персы, как голодные волки, рыщут повсюду.

– Тебе они ничего не дали?

– Будь они прокляты… Не только не дали, но еще и ограбили. Отняли у меня верхнюю одежду и унесли. Целых десять лет она заменяла мне и постель и одеяло; мне подарил ее паломник-армянин. Не знаю, как обойдусь теперь без нее… Либо замерзну от холода, либо сгорю от жары.

Эти слова он произнес так жалобно, что дозорный снял с себя военную одежду и отдал ему.

– Вот тебе накидка.

Незнакомец сильно обрадовался и схватил неожиданный подарок, бормоча благословения.

– Помоги мне, милосердный господин, донести эту одежду до моей норы, она отсюда недалеко, – попросил он дозорного.

Он пополз к своей конуре, а дозорный нес за ним одежду. Несчастный был прокаженным, изгнанным из людской среды. Свое жалкое существование он влачил на проезжих дорогах, вне городов, в земляных норах, живя подаянием прохожих.

Нельзя было бы при свете без содрогания смотреть на это бесформенное тело. Руки и ноги его почти высохли, лишь на левой руке шевелились остатки пальцев. На лице ни носа, ни губ, торчали только зубы. Глаза в глубоких впадинах беспокойно блестели из безбровых окостенелых глазниц, голос хриплый, точно из разрушенной гортани. Его землянка поистине была дырой, вырытой в земле. В ней можно было только сидеть, но не лежать. Да в этом и не было особой нужды, так как шарообразное тело прокаженного не нуждалось в лежании. Вся его посуда состояла из глиняной чаши, валявшейся в углу в специально вырытой яме. Четыре кола были расставлены по углам его жалкого жилья, на них были положены куски дерева и ветви, обмазанные глиной. Это перекрытие защищало его землянку от дождя и от солнца. Он вполз в свою нору. Но незнакомый благодетель не отходил от него. Иногда для чего-нибудь могут пригодиться и люди, пренебрегаемые обществом и совершенно отверженные.

– Ты сказал, что за эти два дня никто не проходил по мосту? – спросил дозорный.

– Никто, господин, я наблюдаю целый день, высунув из норы голову. Если даже муха пролетит, и ту замечу. Только сегодня утром рано, когда еще было темно, прошли двое… Они шли в стан.

– Ты их хорошо приметил? Что это были за люди?

– Приметил, как не приметить.

И он стал описывать этих людей.

– Они еще не возвращались? – быстро спросил дозорный.

– Нет еще! Если бы возвратились, я бы увидел.

Это сообщение бессменного стража несколько успокоило дозорного. Пожелав бедняге доброй ночи, дозорный направился к тому месту, где находился отряд всадников.

Все его спутники, утомленные, спали крепким сном. Некоторые из коней, насытившись, также лежали на траве, или катались по земле, желая размять усталое тело. Единственным человеком, не думавшим о покое, был тот, кто, вернувшись от моста, молча прошел через стан, посмотрел на спящих, затем направился к реке и застыл у берега. Блестящие глаза его были устремлены на мелкие светлые точки, которые то пропадали, то снова появлялись вдали. И его сердце, подобно этим огонькам, вспыхивало жарким огнем, в нем все сильнее росло нетерпение.

В это время на мосту показались два человека. Осторожно оглядываясь, они чуть слышно переговаривались:

– Если бы они пришли…

– Непременно должны прийти…

– Они назначили время этой ночью.

– И у этого моста…

Острый слух прокаженного, сидевшего в землянке, уловил их шаги: он высунул голову из норы и внимательно посмотрел вокруг. «Это опять те двое», – смекнул он и быстро пополз к проходящим.

– Тут один человек спрашивал про вас, – раздался его голос из темноты.

Прохожие были ошеломлены, не зная откуда донесся этот неожиданный голос. Прокаженный подполз ближе. Они заметили шарообразное тело.

– Куда девался тот человек? – спросили они.

– Прошел вниз по реке, – сказал прокаженный. – Дай бог ему удачи во всем, – добавил он, – он насытил мой пустой желудок и одел мое голое тело!

Прохожие стали спускаться вниз по течению реки, торопливо переговариваясь:

– Вовремя поспели… Но где найти спарапета?

Ответ на это не замедлил:

– Это вы? – раздался голос дозорного, который все еще стоял у реки.

– Да, тер, это мы, – ответили они приближаясь.

То был не кто иной, как сам Мушег Мамиконян.

– Рассказывайте, что видели, – обратился он к ним.

Те стали рассказывать. Спарапет слушал с огромным вниманием. Не дослушав до конца, Мушег начал задавать вопросы.

– К какой стороне города прилегает стан?

– С востока, немного ниже подножья Красной горы.

– В какой части города раскинуты царские шатры?

– У подножья горы, на возвышенности.

– А царский гарем?

– Вправо от царских шатров.

– Как расположен стан?

– Как всегда, подковой, концы его упираются в царские шатры.

– Где стоит конница?

– Лошадей угнали пастись на расстояние дальше чем десять фарсангов⁵⁶.

– Когда намереваются выступить?

– Через три дня.

Задав еще несколько вопросов и получив исчерпывающие ответы, спарапет сказал:

– Отправляйтесь отдыхать!

Они удалились.

Мушег остался один и снова начал беспокойно шагать по берегу реки. Теперь он знал местоположение стана врага, знал самые мелкие подробности о противнике, и этих сведений было вполне достаточно, чтобы на их основании составить смелый план набега. Он намеревался в эту же ночь напасть на стан Шапуха. Это решение было настолько же рискованным, насколько и бесповоротным.

После ухода Шапуха и его войск от стен Артагерса спарапет не счел достаточным позорное поражение царя царей Персии и решил не выпускать его невредимым из пределов Армении. Злодеяния, совершенные Шапухом, были до такой степени чудовищны, его действия настолько оскорбительны, что следовало по заслугам наказать этого зверя. Он превратил в руины те области, где прошел; он велел перебить взятых им пленников. Это еще можно перенести. Армения была привычна к такого рода бедам. Но у развалин Зарехавана он поступил бесчестно со знатными армянскими женщинами, оскорбил честь армянской знати. Этого вынести было нельзя. Нельзя было забыть те слова, которые произнесла царица Армении в день торжеств в Артагерсе: «Нет для нас покоя, пока не смыто пятно позора, нанесенное Шапухом тем нахарарам, чьих жен и детей он обнаженными выставил перед своим войском». Несколько знатных молодых людей, присутствовавших на торжестве, тогда же решили отомстить. Это и было причиной того, что партизанские отряды спарапета большей частью состояли из сыновей армянских нахараров, поклявшихся отомстить за попранную честь.

Спарапет возглавил эти отряды и, взяв с собой несколько из них, стал преследовать Шапуха после его ухода из Артагерса. Он не приближался к врагу до тех пор, пока Шапух не разделил свое огромное войско на несколько частей. Командование над одной из них Шапух поручил Меружану Арцруни и Вагану Мамиконяну, над другой – своим полководцам Зику и Карену; их он оставил для охраны завоеванных областей Армении и для захвата новых. С остальной частью войска он направился в Персию. Вот эту часть войска Шапуха и стал преследовать спарапет. На всем протяжении пути от Артагерса до Тарвеза ему не удавалось найти ни подходящего места, ни удобного времени для осуществления своей задачи. Теперь враг уже был у границ Армении. Дальше откладывать было нельзя, так как, перейдя границу и вступив на персидскую землю, он встретил бы затруднения. Надо было, следовательно, воспользоваться этой ночью, последней и единственной.

Спарапет продолжал блуждать по берегу реки. Он гневно смотрел на восток. Иисус Навин, герой Израиля, приказал солнцу остановиться на месте до окончания битвы. А Мушег Мамиконян, герой Армении, хотел бы приказать солнцу, чтобы оно совсем не всходило, пока не начнется бой. Иногда он обращал свой нетерпеливый взор на проезжую дорогу, по которой прибыл. Смотрел во мрак ночи, и в его уме, охваченном беспокойством, все время возникали вопросы: «Куда они девались? Почему запаздывают?»

Спустя немного времени к тому месту, где находились его всадники, прискакало еще несколько отрядов. Он немного успокоился, так как ждал именно их. Но это были не все, были еще и отставшие. К Мушегу подошел старший из вновь прибывших.

– Получил сведения? – нетерпеливо спросил он.

– Получил, – весело ответил спарапет.

– Как дела?

– Хорошо, да вот наши что-то запаздывают. Почему они задерживаются?

– Скоро прибудут. Ночь еще впереди.

– До лагеря далеко. Пока доберемся, рассветет.

– Тем лучше! По крайней мере, не придется двигаться ощупью, как слепым курам.

Спарапет улыбнулся, но ночная тьма скрыла его ироническую улыбку.

– Ты, как всегда, уверен в себе, Месроп? – сказал он.

– Я полагаюсь не столько на себя, сколько на моих всадников, Мушег! – ответил низкорослый командир.

Это был именно Месроп Таронский: небольшого роста, но велеречивый.

Разговор был прерван какими-то глухими звуками, которые неслись неизвестно откуда. Оба напрягли внимание, прислушиваясь.

– Звуки труб и барабанов, – сказал спарапет, – слышны со стороны лагеря.

– Что это означает? – спросил Месроп, несколько встревоженный.

– Это ежедневная утренняя церемония персов, – успокоил его спарапет. – На рассвете трубят в трубы и бьют в барабаны, чтобы разбудить людей и подготовить их к поклонению восходящему солнцу.

– И прекрасно! Пусть просыпаются! По правде говоря, нехорошо нападать на спящих.

– Но это лишь первый сигнал. До восхода солнца должны протрубить еще два раза.

Они стали прогуливаться вдоль берега. Вскоре подъехали остальные отряды. Мушег и Месроп поспешили им навстречу. Заметив их, один из всадников, высокий воин, быстро соскочил с коня и бросился обнимать их.

– Я, должно быть, заставил вас долго ждать, – стал извиняться он. – Но я в этом не виноват. Нам пришлось ехать по непролазной грязи, лошади едва двигались. Вчерашний дождь совсем размыл дорогу.

– Значит, надо дать небольшой отдых коням? – сказал спарапет.

– Непременно, они очень устали.

Этот веселый, цветущий воин был Саак Партев, сын Нерсеса Великого. Его всадники расположились несколько поодаль прежде приехавших воинов, а сам он, взяв с собой спарапета и Месропа, направился с ними к берегу реки; там они сели на мягкую траву. Спарапет сообщил им сведения, полученные от разведчиков. Тут же под открытым небом состоялся военный совет, который продолжался до тех пор, пока из персидского стана не послышались вторичные звуки литавров и труб. Этот сигнал заставил их поспешить. Этот сигнал призывал благочестивых почитателей Зороастра к молитве, к поклонению дневному светилу, а верных своей клятве армян – к борьбе, к кровопролитию…

Они встали и отдали приказ к выступлению. Третий сигнал литавров и барабанов должен был возвестить восход солнца. В этот момент они решили быть в намеченном месте…

Было далеко за полдень. Стан Шапуха представлял собою печальное зрелище. Заброшенные шатры и палатки были пусты. В них валялась богатая военная утварь персов, ставшая теперь добычей победителей. Весь лагерь и окрестности были покрыты трупами, сочившаяся всюду кровь вызывала ужас. Живых взяли в плен, но немало было и бежавших, которых еще продолжали преследовать.

Самого царя царей не обнаружили ни среди трупов, ни среди пленных. Персы говорили, что он бежал в самом начале битвы, бежал переодетый в платье своего слуги. Отряды всадников быстро помчались в разные стороны в погоню за Шапухом.

Великолепные шатры царя со всем их добром остались на месте. Остался и гарем со множеством красавиц востока и запада. В числе последних была и «госпожа над госпожами», царица Персии. Среди них находилась также царевна Вормиздухт, невеста Меружана. Армянская стража оцепила гарем со всех сторон, закрыв к нему доступ.

На подковообразной площади выстроили пленных. Из них отделяли знатных, как от козлищ овец. Когда подсчитали, оказалось, что число знатных равно шестистам; то были разных званий военачальники и полководцы.

Посреди площади на высоком остром колу повозки для казни было вздернуто тело в белой одежде. Это был тот самый мовпетан-мовпет, тот зверь, который сажал на кол обнаженных знатных армянок у развалин Зарехавана. Взоры всех были устремлены на этот мерзостный труп.

Возле пышных шатров Шапуха стояла незатейливая палатка спарапета Армении. Отсюда видны были результаты его победы. Сам он сидел на походном седалище, совершенно не соответствовавшем ни его званию, ни его славе. Его окружали соратники, среди которых находились Саак Партев и Месроп Таронский.

Они молчали, но лица всех присутствующих выражали крайнее недовольство, обычно возникающее после горячих споров. Сам спарапет был мрачен и с досадой теребил свои красивые черные усы, точно они мешали его горячим устам изливать тот огненный поток слов, с каким он только что обрушился на своих соратников. В не менее раздраженном состоянии был и Саак Партев. Он готов был бросить все и покинуть палатку, если бы его не сдерживал долг военного. А маленький Месроп, как говорится, не вмещался в своей коже, все время ерзал на месте, словно его кололи иголками.

Что же привело всех их в такое волнение? Почему в минуты, когда следовало радоваться победе, славе и утехе воина, царило взаимное недовольство?

Сдержанное раздражение, постепенно возраставшее, несомненно, должно было снова вспыхнуть, если бы в палатку не вошел один из телохранителей спарапета и не доложил о том, что привели главного палача. Когда палача поставили перед палаткой, спарапет спросил:

– Ты главный палач царя царей?

– Я, государь, твой покорный раб, – ответил тот с низким поклоном.

– Тебе предстоит работа, – с усмешкой, выражавшей скорее горечь, чем презрение, сказал спарапет. – Ты, конечно, затоскуешь, если останешься без дела. Я же сегодня поручу тебе достаточно работы. Скажи, сколько у тебя помощников?

– Помощников у меня найдется немало, тер спарапет! Ты только дай работу, мешкать не станем, – ответил тот с сатанинской улыбкой и добавил: – Царь царей всегда был доволен мной; года не проходило, чтобы он не даровал мне либо деревню, либо землю… Надеюсь, что светлейший спарапет Армении тоже не оставит без награды своего покорного раба.

При этих словах его жестокие глаза сверкнули дьявольской радостью.

– Ты получишь от меня щедрую награду и забудешь дары царя царей. Слушай, главный палач, мы недолго пробудем здесь. Через несколько дней мы выступаем и должны увезти с собой захваченных пленников. И чтобы пленные не были для нас тяжелой помехой в пути, ты должен облегчить нам груз.

Палач, точно от удара молнии, задрожал всем телом.

– Это могут сделать твои люди, тер спарапет, – сказал он после минутного замешательства, – а я… я не обагрю своих рук кровью соотечественников.

– Правда, это могли бы сделать и мои люди, если бы дело шло только о том, чтобы убивать. Но не в этом мое желание. Ведь мои люди не умеют сдирать кожу с живых людей и набивать ее соломой. А ты, служа Шапуху, отлично овладел этим искусством. И мне именно это нужно. Гораздо легче везти с собой чучела, нежели живых людей.

Главный палач, предполагая, что речь идет об армянах и поэтому проявив полную готовность исполнить желание спарапета, понял теперь, чего от него хотят, дерзко ответил:

– Правда, тер спарапет, мы, персы, большие мастера этого дела. Ты был бы в восторге, если бы увидел, как я сдирал кожу с твоего отца и набивал ее сеном… Я сделал это собственными руками. И сейчас, кто его увидит, не скажет, что он мертвый. Цвет лица сохранился, глаза глядят и глядят все время на своего царя, и там они оба в крепости Ануш утешают друг друга… Я всегда с удовольствием занимаюсь этим делом, когда мне отдают в руки знатных людей… А твой отец был, подобно тебе, спарапетом всей Армении…

Наглость главного палача, напомнившего о печальной смерти отца Мушега в Тизбоне, превышала всякую меру. Но великодушный сын несчастного отца сдержал свой гнев и сказал:

– Вот видишь, значит я не ошибся относительно твоего мастерства. Ты любишь сдирать кожу со знатных людей, и я, чтобы доставить тебе это удовольствие, отдам в твои руки только знатных людей и, знаешь, сколько? Шестьсот человек! Иди, надень свое кровавое одеяние; дай волю своей жестокости и сослужи мне желанную службу. Мне очень хочется снять кожу с персов руками перса…

– Этого я сделать не могу! – твердо ответил палач. – Прикажи содрать лучше кожу с меня.

– Тебя заставят сделать, – сказал Мушег и обратился к приближенным: – Уведите этого человека, соберите всех палачей Шапуха и заставьте их исполнить мое приказание.

Палача увели.

Присутствовавшие со вниманием слушали разговор спарапета с главным палачом. После ухода палача Мушег обратился к окружающим: