Ахмет Хатаев
Битва над бездной

Глава VI

В гостиницу он пришел примерно через час. По пути в номер зашел к Любе и позвонил Артему. Коротко, насколько позволяла открытая связь, рассказал ему о прошедшей встрече.

– Слышу, они утомили тебя, дружище, – сочувственно промолвил Артем.

– Есть немного, но в целом все нормально.

– Понимаю, отоспишься, и все будет как прежде, – успокоил Артем. – Завтра надо будет кое-какие моменты проговорить. Как у тебя со временем?

– Как у отпускника, правда, моя знакомая приедет с утра, мы собираемся в музей сходить.

– Мне остается только позавидовать, но учти, что наш был наверху и там вроде заинтересовались твоим предложением. По всему захотят тебя увидеть, так что будь готов к серьезному разговору.

– Сегодня окончательно убедился, что надо реально ускоряться, если не хотим опростоволоситься.

– Вот об этом и расскажи завтра, а пока рекомендую отдохнуть и поразмышлять над всем этим.

– Попробую, – согласился Эди и положил трубку.

– Эди, пока вы разговаривали, я приготовила кофе, присаживайтесь к столу, – предложила Люба, ставя на столешницу кофеварку.

– Спасибо, он будет очень кстати, а то пришлось целый вечер облизываться, видя, как его пьют другие.

– Тогда угощайтесь сваренным мной, – улыбнулась она, наливая в стоящую перед ним чашку ароматно пахнущий напиток.

– Мне здесь долго оставаться нельзя, – заметил Эди, осторожно пригубляя чашку, – могут позвонить. Может, ко мне пойдем?

– Сейчас нельзя, – легко улыбнулась Люба. – Готова позже подойти, если не будете отдыхать.

– Не буду, – сказал Эди и, допив свой кофе, пошел к себе.

Не успел он принять душ и вернуться в гостиную, как зазвонил телефон.

Это был Моисеенко, который с ходу бросил в трубку:

– Дорогой Эди, простите за поздний звонок, просто хотел убедиться, что у вас все нормально.

– Спасибо, прогулка и горячий душ помогли, – пояснил Эди, удовлетворенный тем, что его ожидание проверочного звонка Моисеенко оправдалось и, главное, в этот момент сам оказался на месте.

Тем не менее в голове у него молнией пронеслась мысль: «Не успел ли резидент внедрить в гостиницу под видом жильцов своих людей?.. Надо будет с утра попросить Артема уточнить, кто со вчерашней ночи поселился здесь, и посмотреть, кто они и что делают в столице. Далее эту работу проводить систематически».

– Тогда не буду вас больше отвлекать, отдыхайте, завтра продолжим. Надеюсь, к вечеру завершите свою культурную программу?

– Я тоже, если, конечно, дочь вашего друга не придумает что-нибудь новенькое, – ответил Эди.

– Ох-хо-хо, – рассмеялся Моисеенко, – чувствую, Леночка серьезно взялась за ваш досуг.

– Она молодец, не оставляет меня, провинциала, без своего продвинутого внимания, – в тон ему сказал Эди.

– Не прибедняйтесь, в наше время скромность вовсе не красит человека, тем более к вам понятие провинциал трудно отнести, – заметил Моисеенко.

– Хорошо, не буду, – коротко отреагировал Эди, дождавшись, когда тот завершит фразу.

– И это все? О-о, чувствую, вы действительно утомились, и потому отключаюсь, но прежде хочу еще раз попросить не откладывать поездку с вашей благодетельницей к Саше. Понимаете, я за него волнуюсь.

– Хорошо, в ближайшие два дня договорюсь с архивом, чтобы по возвращении можно было сразу приступить к работе, и куплю билеты.

– Прекрасно, тогда встретимся накануне вашего отъезда и обо все переговорим, – сказал Моисеенко, после чего послышались короткие гудки.

Минут через десять пришла Люба и, как только Эди закрыл за ней дверь, сообщила:

– Звонил Володя и просил передать, что завтра к трем часам вам обязательно надо быть на месте.

– На месте здесь или на Лубянке? – иронично спросил Эди.

– На месте – здесь, – улыбнулась она, проходя к креслу.

– Хорошо, буду на месте, – коротко сказал он, подходя к ней.

– Не хотите кофе? – спросила Люба, повернувшись ему навстречу.

– А вам не будут звонить? – спросил он, не ответив на ее вопрос.

– Еще полчаса вряд ли.

– Тогда предлагаю… – промолвил Эди, показав рукой на спальню, – правда, не уверен, что он не плюсовой.

– А я уверена, что этот и еще три, что рядом, не оборудованы, – смущенно заметила Люба.

– И откуда такая уверенность, если не секрет? – полюбопытствовал Эди и, взяв ее под руку, повел в спальню.

– Володя сегодня рассказал – они из цековской брони и потому…

– Вы что, друзья с Минайковым? – прервал он ее, подумав при этом, как все-таки таксисту удалось выбить такой непростой номер. Правда, тут же успокоил себя, вспомнив, как устраивался в гостиницу.

– Нет, он просто доверяет мне.

– Не пойму, зачем ему рассказывать об этих номерах.

– Он не специально, а так, чтобы покуражиться над Артемом, который страдает из-за того, что вы вновь оказались не в контролируемом номере. Видно, шеф накрутил ему хвоста.

– Да бог с ним, чего сокрушаться, я и так ему обо всем расскажу, – пошутил Эди, нежно обняв Любу.

– Не надо, а то уйду, – пригрозила она, отстраняясь от него.

Но он покрепче прижал ее к себе, и она страстно ответила на его ласки…

После того как Люба ушла, Эди лег спать, и накопившаяся за день усталость унесла его в страну сна.

Утром проснулся бодрым и готовым к действиям. Сделав утомительную зарядку с отработкой ката из разряда самых сложных, искупался под душем и легко перекусил бутербродами с сыром и чаем. Около девяти позвонила Елена и сообщила, что выезжает к нему.

До ее приезда было еще достаточно времени, которое Эди решил использовать для звонка коллегам на Лубянке, и потому не торопясь отправился к Любе.

Длинный коридор был безлюден и тих: видно, некоторые жители этой части этажа ушли по своим делам, а иные пребывали в номерах. Лишь голос еще не сменившейся дежурной по этажу, рассказывающей по телефону кому-то невидимому о сложностях своего бытия, нарушал эту идиллическую картину.

Эди, решив не отвлекать начальницу этажа от разговора, прошел мимо, слегка кивнув ей в знак приветствия.

Она, ни на секунду не умолкая, ответила ему резким кивком, от чего пышный, золотистого цвета шиньон, только что покоившийся на самой ее макушке, неуклюже съехал набок. Но этажная, ничуть не смутившись, ловким движением фокусника вернула его на место, не забыв при этом одарить приветливого молодого человека искрящимся взглядом.

Люба встретила его приветливо. В номере пахло свежезаваренным кофе. На столике стояли два блюдца с чашками, увидев которые Эди спросил:

– Вы ждете гостя?

– Он уже пришел, – улыбнулась она, ставя на столешницу кофейник и тарелку с печеньем.

– Мне нужно позвонить, – пояснил Эди, проходя к телефону.

– А я тем временем завершу приготовления с кофе. Сливки кончились, может с молоком?

– Вполне подойдет, – коротко ответил он, набирая нужный номер.

На месте оказался Володя. После взаимных приветствий Эди коротко рассказал ему о своих опасениях относительно возможного заселения в гостиницу людей Моисеенко для наблюдения за объектом своего интереса.

– Воспринял, сегодня же выясним, есть ли там такие и в положительном случае – с чем прибыли в столицу, – буквально отрапортовал Володя.

– Чувствую, вы уже начали, – с уверенностью в голосе произнес Эди.

– К сожалению, нет, но уверяю, будет сделано, как сказал.

– Спасибо за откровенность, знаю, что загружены по самое горло.

– И тебе спасибо за понимание, – ответил Володя и без всякой паузы продолжил: – Имей в виду, сегодня планируется встреча с главным по итогам твоего рандеву с хитрецом.

– А когда?

– Наверно, после музея.

– После музея запланирован обед с дамой, – пошутил Эди.

– Остается позавидовать твоим заботам, – весело обронил Володя.

– В таком случае предлагаю поменяться местами, особенно если речь вновь зайдет о нарах, – в том же тоне заметил Эди.

– Вот этого не надо, так что беру свои слова обратно, – торопливо сказал Володя и тут же продолжил: – Эди, надо бы рассчитать, на какой час планировать.

– Давай попробуем. Записывай, пару часов на музей.

– Записал.

– Плюс обед да дорога туда-сюда.

– В итоге как минимум четыре часа, – предположил Володя.

– Да, где-то так, – согласился Эди.

– Хорошо, я доведу это до своего непосредственного, – заметил Володя и тут же, как бы между прочим, спросил: – А не подскажешь, с чего это он, вернувшись со вчерашней встречи, потребовал поднять все материалы на эту шайку-лейку аж с рождения Христова и нарисовать подробнейший портрет хитреца?

– Могу лишь сказать, что ты не хуже позднего Гойи сможешь выразить проявления подлой души того хитреца, его мерзопакостность, сильные и слабые стороны характера и картин жизни, уделив при этом пристальное внимание уязвимым для наших дружеских стрел местам и эпизодам.

– Охо, вот так сказал, что заворот не кишок, а мозгов может приключиться, – хохотнул Володя.

– А ты без анатомии, – сыронизировал Эди, – и тогда все станет на свои места.

– Я попробовал пошутить, но не тут-то было, – хихикнул Володя и быстро добавил: – А за подсказку спасибо, буду должен.

– Тогда желаю успехов, – в тон ему произнес Эди и, положив трубку, развернулся к Любе.

– Ваш кофе почти остыл, – улыбнулась она.

– Выпью и такой, ведь он вами сварен.

– Вы, как всегда, галантны, – заметила она и после некоторых раздумий спросила: – Эди, за что сердитесь на Володю?

– С чего взяли? – удивился он.

– Значит, показалось, но на всякий случай имейте в виду, что он и его ребята относятся к вам с большой симпатией и всегда готовы помочь.

– Любаша, это у нас с ними взаимно. Иначе и быть не может, ведь служим одному Отечеству.

– Она, наверно, уже на подходе, вам надо возвращаться к себе, – неожиданно промолвила Люба, устремив искрящийся взгляд в самые зрачки его глаз, отчего на какие-то доли секунды он буквально оцепенел.

– Да, пора идти, – произнес Эди, усилием воли преодолев этот взгляд, и резко поднялся на ноги.

– Извините, я не хотела, – промолвила Люба, последовав его примеру.

– О чем вы? – спросил он, сделав вид, что не понял значения ее слов.

– Я хотела, чтобы вы сказали, что не хотите уходить.

– Взглядом?

– Да, взглядом.

– А на словах слабо? – улыбнулся Эди и пошел к двери.

– Не имею право, служба. Вот если бы вы захотели… – не договорила она и направилась за ним.

– Вам недостаточно того, что мы вместе проводим время? – прервал ее Эди, остановившись у самой двери.

– Выходит, недостаточно, – сказала она, легко коснувшись его руки.

– Любонька, вы же только что сказали – служба, – произнес Эди, развернувшись к ней.

– Сказала, но во мне живет женщина, которая хочет быть обязательно счастливой, она, оказывается, сильнее, чем я думала, и иногда ей удается заставить меня использовать доставшийся мне по наследству от матери дар, чтобы склонить вас полюбить ее, а не эту взбалмошную девчушку. Это она толкнула меня сейчас войти в вас и заставить признаться в любви, – прошептала она, прижавшись к Эди.

– И что из этого получилось? – спросил он, вспомнив о своем оцепенении.

– Вы не дали этому случиться, хотя и были близки к поражению, – всхлипнула Люба.

– Любонька, вы опасная женщина, – пошутил Эди, хотя ему было вовсе не до шуток, так как ничего подобного ранее не испытывал.

– Для вас нет, наоборот стараюсь поддерживать, – вновь прошептала она ему на ухо.

– Спасибо, Любонька, только не давайте той женщине управлять собой, ни к чему хорошему это не приведет, – произнес Эди, а затем, посерьезнев, добавил: – Прошу не забывать, что участвуете, как, впрочем, и та взбалмошная девчушка, в очень ответственном деле, и оно слабости не потерпит. Ваш дар, если не возражаете, мы попробуем задействовать в другом важном мероприятии.

– Скажите, и я для вас все сделаю. – Она отступила на шаг, позволяя Эди идти, но тут же, вновь шагнув к нему, твердо произнесла: – Можете быть уверенным, я больше не буду слабой.

Эди молча поцеловал ее и вышел в коридор…

«Получается, она сильный экстрасенс, если смогла проникнуть своим искрящимся взглядом в мозг и напрячь до оцепенения. Раньше такие фокусы со мной не проходили даже в нашей знаменитой лаборатории. Выходит, в данном случае я подпустил ее слишком близко и, главное, расслабился, и выключил тумблер осторожности, решив, что она своя. Однако не учел феномен женских капризов… В общем, товарищ подполковник, так не годится, необходимо срочно собраться, иначе моисеенки порвут тебя, как тузик грелку, при самом незначительном проколе. Как бы то ни было, она хороший специалист. Может, привлечь ее к работе с этими типами? Вон Марк даже сам пытался с ней сблизиться…» – рассуждал Эди, пока шел в свой номер.

Глава VII

Скоро пришла Елена, и они, предварительно позвонив таксисту Антону, спустились к центральному входу и стали его ждать. Она была в хорошем настроении. Много рассказывала о том, как с отцом и матерью посещали различные московские и ленинградские музеи, о впечатлениях, вынесенных ею от просмотра картин великих русских и зарубежных художников. Потом неожиданно загрустила, вспомнив о том, как мать отчего-то сравнила ее с девочкой на шаре.

– Но почему? – удивился Эди, представив на миг картину испанского художника и скульптора Пабло Пикассо.

– Вы знаете эту картину? – устремила на него острый взгляд Елена.

– Видел и любовался, – ответил Эди и тут же, заметив неудовлетворенность своей спутницы таким ответом, продолжил: – Две фигуры – хрупкая, балансирующая на шаре девочка и массивная, неподвижно сидящая на кубическом основании фигура атлета. И все это на пепельно-розово-голубом фоне.

– Не ожидала, – улыбнулась она.

– Но вы не ответили на мой вопрос.

– Мама, в отличие от отца, воспринявшего эту картину буквально по аннотациям различных оценщиков творчества Пикассо французского этапа его жизни, как гармонию силы и изящества, увидела в ней прежде всего риск для этого маленького существа, балансирующего на шаре, а потом и свободу, и романтику полета.

– Ваша мама была умницей. Действительно эта маленькая девочка предоставлена сама себе и зависит от умения держаться на неустойчивом шаре, а атлет будто и не замечает или не хочет замечать, какой опасности та подвергается. Но все-таки, почему вас сравнили с нею?

– Тогда я только посмеялась, но после того, как мамы не стало, все чаще вспоминаю эти ее слова и начинаю понимать их смысл. Она словно чувствовала, что мне предстоит многое пережить.

– Леночка, давайте не будем о грустном. Посмотрите вокруг, жизнь продолжается. Лучше расскажите о музее, – предложил Эди, чтобы отвлечь ее от нахлынувших воспоминаний.

– О Пушкинке? – оживилась она, взяв его за руку.

– Да, о нем, – улыбнулся Эди.

– Тогда слушайте, расскажу вам, что сама запомнила. Так вот, в конце прошлого века с инициативой создания музея искусств выступил профессор московского университета Цветаев…

– Не отец ли Марины Цветаевой? – прервал ее Эди.

– Да, именно он.

– Извините, отвлек.

– Ничего, мне было приятно узнать, что вы знаете о Цветаевой, – сказала она, а затем, после нескольких секунд продолжила: – Так вот, Иван Владимирович позже стал и первым директором музея изящных искусств имени Александра III, открытого, если не ошибаюсь, в мае 1912 года. И только в тридцать седьмом году музей назвали именем Пушкина.

– В годы войны его бомбили, – то ли вопросительно, то ли утвердительно промолвил Эди, как бы призывая Елену обратиться к советскому периоду истории музея.

– Да, была разбита часть металлостеклянных перекрытий, и в течение трех лет он оставался под открытым небом, но потом музей отремонтировали и вернули вывезенные в Сибирь экспонаты, чтобы вновь радовали москвичей.

– Спасибо, девочка на шаре, за экскурс в прошлое Пушкинки, как вы нежно назвали этот музей. Об остальном предлагаю послушать в нем. А вообще-то я понял, что с искусством у вас все в порядке. Но знаете ли вы, что искусство ложь, ведущая к истине, вот в чем вопрос? – пошутил Эди.

– Эди, вы же Пикассо процитировали! – воскликнула она.

– Вроде да, правда, не уверен, что слово в слово, – улыбнулся он.

– Может, еще чего-нибудь запомнили?

– Только одну цитату, – промолвил Эди, продолжая улыбаться. – Мне нравится жить бедно, но с кучей денег в кармане.

– Думаете, это его изречение?

– Даже уверен.

– Вы меня все более радуете, – серьезным тоном промолвила Елена, – знаете, я была несколько иного мнения о людях вашей профессии.

– А какого, если не секрет, но только не так громко, ведь нас могут услышать.

– И здесь?

– В том числе и здесь.

– Как все сложно…

– Ничуть, если взять за правило не говорить того, чего не должен знать ваш недруг.

– Я этому никогда не научусь.

– Вы уже достигли многого.

– Вы мне льстите.

– С чего бы?

– Чтобы услышать, что я не досказала.

– Хотелось бы, интересно же, что думает о нашем брате такая продвинутая девушка.

– Хорошо, скажу, только не смейтесь.

– Не буду.

– Я думала, что такие, как вы, все время в плащах, шляпах, с кинжалами и пистолетами, а тут Пикассо, Цветаева и многое еще другое.

– Понятно, начитались всяких там книжек.

– Не только, но и насмотрелась фильмов, – прервала она его. – К тому же выясняется, что мой папа, самый мирный на свете человек, является тоже своего рода Бондом. Никак не пойму, как он смог столько времени молчать и не говорить.

– Вы скоро увидитесь с ним, – теперь Эди прервал ее, чтобы завершить тему о чекистах. – Сегодня или завтра купим билеты.

– Как он там, вы с ним говорили?

– Юра общался с ним, у него все нормально, ждет нашего приезда.

– Так хочется его увидеть.

– Потерпите, скоро встретитесь.

Между тем подъехало такси, за рулем сидел улыбающийся Антон.

– Все-таки понадобился, – сказал он, здороваясь. – Куда рулить?

– В музей Пушкина, – пояснила Елена, устраиваясь рядом с Эди на заднем сиденье. – Знаете, где это?

– Вам на Пречистенку или Волхонку?

– На Волхонку.

– Это рядом, мигом довезу, – бросил через плечо Антон и нажал на педаль газа.

– А вы быстро приехали, – похвалил Эди таксиста.

– Повезло, был здесь неподалеку, жмотов одних подвозил из Шереметьево.

– Чем они вас достали, что так обзываете их? – поинтересовался Эди.

– Не поверите, везли баулы, набитые иностранным тряпьем, не умолкая, говорили о баксах и чеках, а рассчитались по таксометру копейка в копейку.

– Наверно, из Штатов возвращались, сейчас наши вожди только туда и летают, – заметила Елена.

– Не уверен, так как они меж собой шептали о предстоящем конце военблока коммунистов, – раздраженно сказал Антон.

– Может, о Варшавском договоре? – переспросила Елена, посмотрев на Эди.

– О нем, о нем, – уточнил Антон. – Говорили, что наконец-то советский народ перестанет задарма кормить так называемых друзей из-за бугра.

– Эти болтуны скорее желаемое выдавали за действительность, – заметила Елена, бросив удивленный взгляд на Эди, который расслабленно взирал на виднеющиеся через боковое стекло такси серые здания большого города.

– Может, и болтуны, но обо всем этом они говорили довольно-таки складно. И явно сами участвовали в каких-то переговорах, – уверенно заметил Антон, глянув в салонное зеркало, в котором отражалось лицо Елены.

– А вы лично верите в это? – неожиданно спросила она.

– Девушка, откровенно скажу, мне от этого ни холодно ни жарко. Для меня важнее, чтобы к вечеру в кармане был заработок. А то, что новые товарищи наверху способны все перевернуть, я уже понял, и мне этого вполне достаточно, чтобы не нервничать из-за того, что наши союзнички разбегутся или не разбегутся, – периодически поглядывая в зеркало, произнес Антон.

– Может, расскажете нам о причинах такой самоуверенности? – спросил Эди, повернув голову к таксисту.

– Аха, вот и Эди наконец-то проявил интерес к нашей политбеседе, – рассмеялся Антон, – а то от московской каменной серости никак не мог оторваться. Конечно, скажу, мне не жалко. Вот сами подумайте, десятки лет вели одним курсом, убеждая нас, что он единственно правильный. Об этом все бывшие паханы, ой, вожди в один голос верещали, пока не вышли из их же рядов другие, сегодняшние, кто убеждает, что надо идти вприпрыжку новым перестроечным курсом к социализму с человеческим лицом. Главное, без тени сомнений заявляют, что процесс пошел, а что это за процесс и куда он направил свои стопы, вразумительного ответа нет. Зато все уши прожужжали, что скоро демократическая благодать осчастливит всех и вся, но люди, слава богу, не слепые и видят, что работяге становится все хуже и хуже, а в это время партийцы, теневики^[8], цеховики^[9] и всякие там спекулянты жируют…

Эди, все более удивляясь начитанности и опасной открытости Антона, с интересом слушал его рассуждения. Неожиданно вспомнилась лекция профессора Высшей школы КГБ СССР Федькина на курсах подготовки руководящего состава органов госбезопасности. Профессор лаконично рассказал о том, что противник прилагает огромные усилия по подрыву авторитета компартии как руководящей и направляющей силы советского общества. В качестве весомого аргумента в пользу озвученного им тезиса привел слова много лет проработавшего в СССР американского дипломата Кеннана^[10], написанные в далеком 1947 году, о том, что Советская Россия может превратиться из сильнейшей в одну из слабейших стран мира, если что-нибудь подорвет единство и эффективность партии как политического инструмента.

«К великому сожалению, Антон прав, когда говорит, что партия, точнее ее руководящее звено разлагается, сросшись с торгашами, пустив в свои ряды всякого рода отщепенцев и перевертышей. Не дай бог, это как-то начнет влиять на умонастроения чекистов, ведь не случайно Маликов ни с того ни с сего начал говорить о необходимости усиления конспирации в работе не где-нибудь, а на самой Лубянке. Неужели коллеги поддались на призывы некоторых неожиданно демократизировавшихся политбюровцев?» – подумал Эди, продолжая слушать монолог разгорячившегося таксиста.

– Если все московские таксисты так политически подкованы, то я спокоен за судьбу страны, – специально прервал Эди таксиста. – Вижу, слышу, что вы не все время работали таксистом: слог и логика рассуждений выдают вас, но в то же время нет-нет, да проскальзывают слова из блатного жаргона. Так кого в вас больше? – добродушно спросил Эди.

– Так и быть, поганку гнать^[11] не буду, вы мне понравились своим дружелюбием, да к тому же, так на всякий случай, совет бесплатный дам, у нас же страна советов – не дайте себе мозги запудрить этим болтунам из-за зубчатой стены, – нахмурился Антон, а затем, покрепче взявшись за руль, продолжил: – А что касается твоего вопроса, отвечу так, конечно, я не сразу стал таксистом. У меня были планы стать инженером, ученым, и потому я поступил в Бауманку, знаете, с ходу поступил, знания за школу были…

– Куда? – не сдержалась Елена.

– В Бауманку, на радиотехнический факультет, там же стал заниматься боксом, даже в нескольких соревнованиях удачно выступил, но после второго курса пришлось уйти.

– Не возьму в толк, такая перспектива и ушли, – сочувственно промолвила она.

– Молод был – дурак был, понимаете, связался с нехорошей компанией, в общем, выгнали под зад пинком, так вам скажу. Позже загудел в тюрягу из-за того, что одному хаму по хряпалке съездил. Отмотал на зоне три года, а в сухом остатке – я таксист. Вот поэтому, Эди, как ты правильно заметил, мой язык терпит и правильный глагол, и феню^[12].

– Как в народе говорят, от сумы и тюрьмы никто не застрахован, – сказал Эди, наблюдая за тем, как тот плавно поворачивает машину к музею.

В голове сразу зафиксировалось, что Антон рассказал о себе правду, но тем не менее вырвавшаяся из глубин мозга беспокойная мысль вопрошала: «Ладно, учеба и спорт – это понятно, но для чего о своей ходке в тюрьму поведал? Обычно люди пытаются умолчать о таких вещах, а этот рассказал, мол, смотрите, какой я открытый. К тому же во всю ивановскую ругает партийные верхи и перестройку. Отказывается от денег, хотя называет жмотами тех пассажиров, кто на чаевые не раскошеливается. Хочет приблизиться? Но с какой целью? Стать незаменимым и далее иметь постоянного платежеспособного клиента? Вполне возможно, но как бы то ни было надо внимательно разглядеть его, а вдруг действительно пригодится в работе с моисеенками и сафинскими».

– Так оно и есть, никто не застрахован от этих бед, – громко согласился Антон, прервав тем самым работу мысли Эди. – Я никак не мог себе представить, что окажусь на нарах, но оказался, – как бы подвел итог. Затем остановил машину у бордюра тротуара и, развернувшись, произнес: – Ладно, бог с ними, с нарами-то, как говорится, я доставил вас в точку назначения, какие будут дальнейшие указания?

– Если через пару часов будете свободными, подъезжайте, и мы с удовольствием прокатимся с вами обратно до гостиницы, – ответил Эди, протягивая тому три рубля, что было в два раза больше, чем набежало на таксометре.

– Не надо денег, с друзей плату не беру, тем более идущих соприкоснуться с большим искусством, – объяснил Антон, – закончите, подходите сюда же, подъеду к двенадцати, это и будет через два часа.

– Спасибо, но работа есть работа, если ко времени не выйдем, уезжайте, – уважительно промолвил Эди и, положив трешку на переднее сиденье, вышел из такси. Елена тут же последовала за ним…

Когда через два с половиной часа они вышли из музея, полагая, что Антон не дождался их и уехал, то, к своей радости, увидели его, стоящего прислонившись спиной к боковой двери машины.

Он встретил их улыбкой и словами:

– Еще пять минут и газанул бы.

– И правильно сделали бы, а то мы совсем забыли о времени у картин великих мастеров, – пояснил Эди.

Спустя минуту они уже ехали в гостиницу. Когда машина вырулила на проспект Маркса, по просьбе Эди таксист высадил их на первой же стоянке. От дополнительной оплаты за проезд Антон категорически отказался, сказав, что потом как-нибудь сочтемся. Распрощавшись с ним, они пешком направились в гостиницу.

– Интересный человек этот таксист, – заметила Елена, когда отошли от машины на почтительное расстояние.

– Я тоже нахожу его таким, – согласился Эди, – только не пойму, отчего он не поинтересовался, как я устроился, доволен ли номером.

– Наверно, спросил у администратора, – предположила Елена, беря Эди под руку.

– Не проще ли было спросить у меня?

– Это выглядело бы как желание услышать вашу благодарность, а он не захотел.

– Гордый?

– Да, разве не заметили?

– Заметил, как и то, что он озлоблен на верхи.

– Во многом Антон прав, когда говорит о неурядицах в нашей стране и безответственности некоторых вождей, – неожиданно обронила Елена и испытующе взглянула на Эди.

– Елена, приберегите эти оценки для Моисеенко, там они будут к месту, но ни для меня, ни тем более для моих коллег. И вообще, не делайте таких оценок, это будет истолковано как политическая безграмотность, – порекомендовал ей, легко улыбнувшись, Эди.

– Тогда почему вы молчали, когда таксист обливал грязью перестройку? – улыбнулась она.

– А вы хотели, чтобы я ему представился и потребовал прекратить антисоветчину пороть? – пошутил Эди.

– Нет, конечно, но как-то не согласиться с его доводами можно бы?

– Я посчитал, лучше послушать и сформировать свое представление о нем и не позволить ему это сделать о себе, – пояснил Эди.

– А-а, вот вы как? – рассмеялась Елена. – Выходит, я правильно сделала, что раззадорила его своим вопросом.

– Вы этим же принципом руководствовались, когда согласились с его рассуждениями относительно неурядиц в стране в надежде получения моей реакции на это? – усмехнулся Эди.

– Вы меня обижаете своим недоверием, мой дорогой папин друг, – промурлыкала Елена, прижав его локоть к груди. – Поймите, я просто хотела понять, как вы относитесь к тому, что говорил Антон.

– Елена, должен признать, что вы действовали правильно, когда заставили таксиста разговориться, – заметил Эди, не реагируя на ее «мурлыканье».

– И он разговорился, так как ответственности никакой не чувствовал за свой длинный язык. Раньше за такое его к стенке поставили бы или в каталажку отправили лет на двадцать, – серьезным тоном сказала она.

– Елена, его и сейчас можно бы приструнить, но стоит ли, вот в чем вопрос, ведь Антон не митинговал и не призывал к свержению власти, которой, точнее сказать, отдельной категории людей во власти, он не доверяет, – спокойно заметил Эди. – Поэтому, я думаю, нам надо терпеливо относиться к его высказываниям. К тому же придется обращаться к нему, когда понадобится куда-нибудь подъехать.

– Хорошо, я согласна, вижу, что погорячилась и все оттого, что во мне в таких случаях пробуждаются папины гены. Он тоже не соглашался, когда кто-нибудь при нем страну или власть ругал. Помню случай, как папа отчитал своего хорошего знакомого из ЦК партии, когда тот стал поносить политбюро.

– Из ЦК и ругал политбюро? – спросил Эди, отметив для себя, что Иуда не рассказывал ему о таком своем непростом знакомом. «Может, не вспомнил или мы так его затюкали, что забыл. Но, как бы то ни было, надо будет узнать и выяснить, кто он и не является ли связью Моисеенко или Сафинского», – решил Эди.

– Еще как ругал, но это было перед взлетом Горбачева на самый верх, – уточнила Елена. – Говорил ему, вот только забыла его имя и отчество, что из-за чрезмерной любви того к виски, валюте и несдержанности в политических оценках можно залететь, и тогда всем мало не покажется.

– Он часто бывал у вас?

– Не часто, но бывал.

– Он что, из тех, кто на трибуне по праздникам бывает? – пошутил Эди, чтобы придать своим вопросам непринужденный характер.

– Нет, но на каких-то переговорах, то ли с американцами, то ли с немцами, которые освещали в новостях, видела.

– О-о, этот знакомый вашего папы действительно серьезный деятель, если его в новостях показывали, – улыбнулся Эди.

– Он не единожды проводил переговоры с представителем иностранной фирмы даже у нас дома…

– В семейном кругу и с вашим участием? – прервал ее Эди.

– Не-ет, я, как обычно, находилась в школе. Мне потом мама рассказывала.

– Она тоже участвовала в переговорах?

– Что вы, даже папа в них не участвовал, а вместе с мамой пил кофе на кухне, пока переговорщики лясы точили, – пояснила Елена.

– Странные переговоры, когда хозяева квартиры не участвуют в них, – вновь удивился Эди, подумав при этом, что хозяева Иуды, скорее всего, использовали его квартиру для встреч со своим человеком, каковым мог быть друг отца Елены.

– Вот и мама сказала об этом же папе и попросила его прекратить такие переговоры у нас.

– И прекратились? – спросил он, будучи уверенным, что это требование жены Иуды явилось сигналом к необходимости ее ликвидации. Видно, хозяева Иуды были уверены, что она не станет работать на них, и потому отравили ее.

– По крайней мере, мама больше об этом не говорила и вообще она скоро умерла, – всхлипнула Елена и прижала голову к его плечу.

– Леночка, не надо о грустном, жизнь продолжается. В ней столько прекрасного, а вы молоды, красивы и поэтому обязательно должны быть сильной и успешной. Верьте, это наверняка будет радовать душу вашей мамы, – промолвил Эди. Ему искренне жалко было Елену и ее мать, убитую моисеенками по вине отца и мужа-предателя.