Adorenne Eved
NO-death-SENSE
***
Знаете, я правда не люблю насилие, на самом деле, я – чистой воды пацифист… Но в то же время, у меня есть большое уважение к справедливости, уважение – залог настоящей любви. Я думаю, что причинять кому-то боль вполне естественно. Всё в природе проходит через боль рождения, смерти, мыслей, запретов, ошибок, понимания… Почему же пацифизм? Всё просто: не хочешь быть изнасилованным – не насилуй. Совершая же насилие, ты хочешь получить его в ответ, хотя и редко осознанно.
До сих пор помню день нашей первой встречи, её светло-русые волосы как у ангела и светло-зелёные глаза, очень редкий оттенок, признаюсь, я немного завидовала. Как это частно бывает, внешность Мэлс не сказать, чтобы совсем, но всё же не соответствовала характеру. Она была той ещё показушницей и всё время советовала мне, что говорить и как одеваться… вернее, пыталась советовать. Хотя потом я стала даже скучать по этому, и не думаю, что она говорила со зла, Мэлс была хорошей подругой, когда мы оставались вдвоём.
А, похоже, он пришёл в себя. Выглядит неважно, очень бледный. Я так от него устала, следить за этим занудой было до ужаса скучно, он совсем не какой-то оригинальный, самый скучный маньяк, которого я знаю. Ах, совсем не о таких шурах-мурах с насильниками я мечтала… Шутка))) Хочу уже быстрее закончить и пойти гулять, хотя я уже голодная, наверно, стоит сначала поужинать.
– Мммм… – ну вот, теперь захрипел и начал вертеться, но я крепко привязала, можно не волноваться. – Ты… что… хочешь… – “всегда те же наивные вопросы”, хех… – Чего хочу? Да так, ничего особенного, – стоит рассказать ему? Джен рассказала тому лошарику, но какой смысл, они оба трупы. – Просто ты сделал то, за что я не могу тебя простить… – да, Мэлс, пожалуй, это самое логичное объяснение. – Не могу отпустить свою подругу, которую не спасла от тебя. Поэтому сегодня, – блин, это мерзко… – представь, что ты на её месте.
Мстить насильникам такое себе удовольствие. Никогда не смогу понять, почему им это так нравится? Нет, я и не хочу понимать. Главное – не блевануть самой, пока это делаешь, это был бы какой-то полный отстой. Блин, наверно, надо заткнуть рот, он слишком громкий. Так, ладно, с этим всё…
Теперь к главному, где тут у него что-то вроде ножа? Ага, длинная отвёртка тоже может подойти. Похоже, он собирался повесить картину… да, красивая… такие глубокие синие тона в небе, у художника талант.
Боже, ну и лицо, он ещё и плакал. Конечно, как сахара, так два куска…
– Ладно-ладно, успокойся, дядя Браун, – о, удивился, что знаю. Но волосы у него прям как шёрстка у котейки,– сейчас совсем недолго поболит, и уже ничего потом болеть не будет, хорошо? – я его ободряю, а он опять вертеться начал. Блин, посильнее надо ударить в район желудка, да не крутись, достал!..
***
Ночь, душистая и свежая, вступила в свои полные права. Немаленькая девочка, легко и неторопливо сбегая по лестнице от подъездной двери, снова что-то напевала… "…You’re such a strange girl, I think you come from another world…"
Четвёртый. Кен
Похолодало… Прогноз утверждает, что продолжается лето, но мне правда очень, очень холодно. Когда я дома в полном одиночестве, мысли окружают меня словно стая голодных бродячих псов, в этой борьбе у меня нет шансов. Поэтому я оказываюсь на улице, в лицо дует холодный ветер, своим порывом сдувая из головы все мысли, хоть и ненадолго.
Полдень. Идёт проливной дождь, и я иду вдоль дороги. Штаны и толстовка промокли насквозь, шагать становится всё тяжелее. Я помню, было время, когда дождевая вода очищала меня и возвращала к жизни, но это было будто в ином рождении. Теперь я чувствую только сырость, тоску и усталость. Они поддерживают меня, я понимаю, что ещё живу, но давно разучился радоваться этому. Когда я утратил безвозвратно чувства? Я уже не могу вспомнить и не знаю, почему так случилось.
Я всегда помнил о смерти. В детстве во мне жила наивная вера, что 18-летие – это предел, и в этом возрасте я должен умереть. Однако те дни давно позади, а я всё еще здесь, брожу по городу без пути и цели… и совсем без чувств. Всё, что у меня еще осталось – это мысли. Но именно от них выбегаю я из дома под холодный ливень в никчёмной надежде потеряться или просто всё забыть, даже себя.
Проходя мимо витрин и панорамных окон кафе, я не могу не удивляться. Как можно быть такими спокойными и равнодушными? Они сидят как ни в чём не бывало буквально в паре кварталов от места очередной городской трагедии. Пару недель назад там обрушился Babylone's, погибло много людей. Но, похоже, спустя всего несколько дней об этом забыли, всем стало плевать, что случилось, почему и как справляются те, кто пострадал от этого происшествия. Насколько же мы безразличные до тех пор, пока это не коснётся лично нас… Так и не стало известно о деталях случившегося, по-прежнему не найден виновный в подрыве здания. Но правда, почему это случилось? Мог ли кто-то сделать это намеренно? Зачем? Я не представляю, какой мотив был у человека, сотворившего такое.
Мотивы в отдельных случаях бывают прозаичными. Неделю назад по новостям передавали печальное известие об убийстве сына председателя корпорации Cane. Назойливые журналисты, докопавшиеся до сути, трещали о странностях этой смерти, якобы в зачумлённом месте его труп обнаружили прибитым и перевёрнутым, но кто в это поверит?.. Его невеста, Лиссандра Морган, отказалась от комментариев и непоколебимо переносила случившееся перед камерами и вспышками фотоаппаратов до тех пор, пока не упомянули о возможности любовной интрижки покойного. Кто знает, что на самом деле произошло… Но всё же, почему люди заставляют друг друга страдать, почему поедают друг друга? Этот риторический вопрос не давал мне покоя многие годы. Так сложно найти на него ответ… потому, сегодня и сейчас, я сдаюсь. Больше не буду пытаться понять. Я точно знаю, что зло не может принести благо, и людям, сделавшим больно другим, никогда не станет от этого лучше. Уничтожая других, ты уничтожаешь себя. Простая и очевидная истина.
Во мне тоже происходит что-то странное, я иногда вдруг понимаю это. Сейчас я прохожу по парку, вокруг – хвойные деревья, они вкусно пахнут от влаги и выглядят действительно красиво, настоящее чудо жизни. Но эти исполины такие высокие, они закрывают небо и любую возможность увидеть хоть проблеск света. Давление и власть, вот что они демонстрируют своим видом, и я ненавижу их за это. Но моя ненависть – пустышка, я ни на что не способен. Сердца, бившегося за мир, не осталось, на месте его гибели теперь чёрная апатия.
А в голове моей настоящий хаос. Силы вытекают постепенно, как будто на дне стакана трещина, пока небольшая. По ощущениям как таять изнутри, твои клетки растворяются и исчезают, но в отражении этого не видно, ты будто в полном порядке. И причина мне известна – это борьба. Двое борются во мне, белый и чёрный волки, поедая меня изнутри. Иногда мне больно и страшно, а порой я лишь равнодушный наблюдатель, как прохожий, заметивший драку уличных кошек. Контролирующий эту борьбу сможет много добиться, и книга его жизни будет похожа на мрачную сказку со счастливым концом. Я же давно утратил такую возможность. У меня не будет сказки, ничего не будет больше, все ушли…
Поднимая голову, вижу небо. Оно тёмно-серое с этими скорбными переливами тонов. В этом небе – отражение жизни и множество её лиц, которые попеременно мелькают перед глазами каждого существа. Какие из них мы замечаем, какие остаются в памяти, а какие бесследно стираются? Люди тоже подражают жизни, меняя маски. Как понять кто ты на самом деле? Ты не можешь быть уверен и в том, что чувствуешь. Настоящее желание или прихоть? Что движет тобой, когда стреляешь кому-то в голову на глазах ребёнка? Управляешь ты хотя бы своей рукой? Понимаешь ли, что делаешь? Или, ничего не видя, подчиняешься? Да, ты подчиняешься, подчиняешься большому и бессознательному. И после этого считаешь себя хозяином? Абсурд.
Я безумно устал. Но не могу найти места для отдыха, в этом мире для меня такого места не осталось. Перед вечно голодными мордами своих волков я не могу ни убегать, ни защищаться, для этого нет причин. Если бы только кто-то… кто-то любил меня… или позволил мне любить… Любить значит быть счастливым, любить значит иметь смысл, любить – творить вечность… а еще, любить значит делать то, что человек может сделать для себя сам… сейчас я хочу, чтобы кто-то был рядом и свершил вместо меня самый красивый конец…
Но вокруг никого нет. Я один в неизвестном переулке, здесь сумрачно и сыро, и ужасно пахнет кошачьей мочой. Справа от жилых зданий виднеется побелевшая заброшка, у неё разбиты стёкла и в целом опустошённый вид, мы с ней чем-то похожи. Нас всегда привлекает то, что похоже на нас. Не нужно заблуждаться и думать, что вы влюбитесь в свою полную противоположность. Впрочем, любая привязанность – сложная совокупность любви и ненависти, поэтому бесят тоже те, кто в чём-то напоминает себя. Сложно сказать, чем это здание служило раньше: большей части стен на первом этаже уже нет, по краям пространства можно увидеть сломанные и прогнившие столы, обрывки отсыревшей и пожелтевшей бумаги, кучи мусора и разбросанные по полу мелкие осколки, которые даже в окружающем полумраке продолжают мерцать, как крупицы слабой, тлеющей надежды. В одном из углов я замечаю лестницу, хочется поскорее оказаться повыше, здесь ещё тяжелее дышать и ещё темнее, жутко до дрожи. Не хочу бояться хотя бы теперь, когда всё почти закончилось.
В этом здании всего два этажа, поэтому крыша не так высоко, как хотелось бы. С неё открывается вид на этот гнилой переулок и проходящее за ним широкое шоссе, сильно отдаляющее его от высоток по другую сторону дороги. Точно так же я отрезан от бытия, мне отказано в удовольствии и счастье, я отвергнут и брошен. Люди, которых я знал, так же отдалились от меня. Они даже не смотрят в мою сторону, так же как те высотки не хотят бросить и надменного взгляда на здешние трущобы. Сейчас, стоя на крыше убого брошенного здания у меня нет сил просить помощи, даже если бы был кто-то, предлагавший её. У меня нет сил преодолевать боль, одиночество и усталость, нет сил кричать. Нет, дело даже не в этом. Я просто не хочу.
Время… неумолимая вещь. Правда говорят, что его не существует. И я тоже так считаю. Нет времени, нет смысла и нет смерти. Поэтому сейчас мне становится немного легче. Я расправляю руки и вдыхаю поглубже, здесь, на высоте, воздух не так плох. Приходит этот ничтожный конец. Впрочем, путь не сильно отличался… Что я сделал для себя? Только позволял медленно отравлять. А для других? Только сбегал с пути, не давая шанса пониманию, даже если бы оно означало прощание навеки… Я перешагнул предел бессмысленного существования. Больше ничего, ничего не вижу… Кажется, мысли тоже пропадают, насовсем.
Но прямо сейчас я готов к ещё только одному – признанию. Да, я признаюсь в своих истинных чувствах: я люблю жизнь и люблю этот мир. Единственный, кого действительно ненавижу – я сам. Но всё же позволю сделать этот шаг, это мой последний выбор. Край крыши под моими ногами, теперь уже совсем темно, внизу – чернота…
Я ненавижу себя и хочу умереть. I hate myself and want to die… I finally fly…
Пятая. Джинкс
Ранним утром одной солнечной пятницы Жизель Ворнинг пробегала вдоль деревьев по тропинке одного из парков на окраине Сплитперса. Она жила неподалёку последние пару лет, после того как её отец неожиданно и презабавно скончался, подвернув лодыжку и ударившись виском о край бетонной мусорки прямо на проспекте, полном прохожих, то есть в буквальном смысле на ровном месте. Везучий был мужик, ничего не скажешь. Просто удивительно, что он умудрялся вести бизнес в центре города и позволял своей семье жить “на широкую ногу”.
По степени противоречивости дочь пошла в отца. Жизель была полненькой девушкой, увлекавшейся спортом, а её талант в бизнес-аналитике компенсировало полное неумение прогнозировать события в реальной жизни. Она, ко всему прочему, плохо разбиралась в людях, но была невероятно общительной и периодически связывалась с кем попало, что, хотя и привносило изюминку в виде комка проблем, но каждый раз расстраивало как впервые: девушка искренне не понимала, почему люди оказываются не такими, какими представляются поначалу. Ворри все считали милашкой, про неё не поворачивался язык сказать “полная дура”, но полненькой дурочкой она и правда была.
Так вот, в это ясное летнее утро ничего не предвещало беды. Жизель бежала трусцой по маленькому цветущему парку, улыбаясь, глубоко дыша и глядя на проступавшие пятна цветов и зелень влажной травы. Вскоре почти на выходе из парка она заметила странную девушку, шагавшую навстречу. У неё были ярко синие длинные косы, она сильно хромала на левую ногу, лицо выдавало глубокую сосредоточенность и погружённость в себя, даже брови были сдвинуты. Но внезапно, поравнявшись с Ворри и встретившись с ней лиловым взглядом, лицо незнакомки с россыпью мелких веснушек на носу расплылось в улыбке, она задорно подмигнула Жизель и продолжила путь, слегка подскакивая, несмотря на хромоту. “Вот же чудачка! И это меня называют дурочкой…” – Ворри сомневалась, что это правильные мысли, ведь с той девушкой и правда что-то неладное, и такое сравнение не кажется честным, поэтому постаралась забыть об этом и искренне посочувствовать. А впрочем, может не так уж плохо она разбирается в людях!
***
Итак, день продолжал своё плавное течение. Ворри сидела за рабочим столом в своём кабинете, изучая статистику взаимодействия по одному из самых крупных контрактов, заключённых в этом году их компанией, и сравнивая полученное с предполагаемым результатом согласно проведённому ранее анализу. Надо сказать, работа не шла. Девушка всё время на что-то отвлекалась: сначала туда-сюда бегали стажёры из соседнего отдела, жалуясь на нехватку канцелярских принадлежностей и выклянчивая их у Ворри, потом нагрянула миссис Bitch, то есть миссис Хадсон, ответственная за договоры поставки по контракту, заявив, что анализировать результаты слишком рано, из-за чего они обе отправились к начальнику Жизель, с которым Хадсон проспорила с полчаса, ничего не добилась и, прооравшись в кабинете “младшей коллеги”, преспокойно ушла. Последней каплей чуть не стал внезапно зависший компьютер: это было невероятно, в их отделе установили лучшую рабочую аппаратуру, которая никогда не давала сбой, если, конечно, кто-то не заливал процессор кипятком, приняв его за большой прямоугольник дошика. Жизель уже была на взводе и хотела было отпроситься, чтобы спокойно поработать дома, но на помощь пришёл Тим Колман, её хороший друг ещё со школы и местный айтишник, разговор с которым немного успокоил нервы девушки. Но и теперь, сидя в тишине и относительном спокойствии, Ворри было трудно настроиться, да еще и этот плюшевый медведь на полу, которого она обнаружила по приходу с пробежки…
Зайдя в свою квартирку утром, девушка наступила на что-то мягкое и резко отпрянула, когда заиграла мелодия: “…на-нанана-нана-на, I’m gonna do pow-powpowpow-powpow-pow…” Оказалось, что это просто игрушка со звуковым механизмом, но как она оказалась в её коридоре? Возможно, следует обратиться в полицию, но что сказать? Даже Жизель понимала, что заявление о проникновении в целях подлога мягкой игрушки никто не воспримет всерьёз. Это здорово напрягало, но и что можно сделать, она не знала.
В очередной раз поймав себя на том, что просматривает строки, не разбирая текста, Ворри решила встряхнуться стаканчиком сладкого капучино, поэтому встала, накинув пиджак, и вышла из кабинета. Самый вкусный капучино в здании находился на втором этаже. Стоя напротив лифта, Жизель почти смогла отвлечься, глядя в панорамные окна их офиса, но, когда двери лифта открылись, снова напряглась. Внутри стояла та самая странноватая девушка с синими косичками, она держала в руках коробку, на голове у неё была кепка курьерской доставки “Powder”. Они снова пересеклись глазами, снова эта улыбка и подмигивание, после чего она обошла Ворри и двинулась по коридору в сторону их отдела. Возможно, это просто совпадение. Очень на это надеясь, девушка забежала в лифт и судорожно нажимала кнопку, пока двери не закрылись. Если это и совпадение, то очень, очень нервирующее. Ворри сама не знала почему, но начинала опасаться этой незнакомки, казалось, что та отлично её знает, хотя они виделись второй раз в жизни. Откуда ей было знать Жизель? “Это всё нервы… просто рабочий день не задался, бывает”, – кивнув так отражению в зеркальной стене лифта, девушка вышла на втором этаже и направилась в кафетерий.
***
Наш аналитик преспокойно сидела, попивая кофе в прикуску с круассаном, когда раздался гул откуда-то с верхних этажей. Большинство людей не знают, что вызывает такое эхо, отдающееся в стенах по всему зданию. Ворри решила, что бы это ни было, ей следует вернуться, не хотелось бы столкнуться сегодня с ещё большими неприятностями, особенно если они её не касались. Из кафе она направилась было к лифтам, но там уже столпился народ, кто-то нервно нажимал кнопки вызова, но оказалось, что все кабинки застряли между этажами. Большая часть офисных клерков вместе с Жизель направились к лестницам, на которых тоже успели устроить столпотворение, некоторые начинали переходить на бег, наращивая ощущение паники. “Боже, ведь ничего такого не случилось… Зачем так суетиться?” – недоумевала девушка.
Но её уверенность поубавилась уже на 8-м пролёте: вниз по стене ползла совсем тонкая, но отчётливая трещина, которая никак не могла просто так появиться в отстроенном в прошлом году дорогом бизнес-центре. Ворри заторопилась вместе с остальным потоком наверх, но вскоре стали попадаться и те, кто стремился вниз, причём с такой скоростью, что врезались в поднимавшихся и валили их с ног, стали доноситься звуки вскриков, ударов и ругани. Вскоре и саму девушку чуть не сбили: какой-то мужчина средних лет с бешеным взглядом пронёсся мимо, сильно задев плечо, отчего её резко развернуло, она ударилась спиной и затылком о стену. Голова у Жизель закружилась, но, ненадолго привалившись к стене и передохнув, ещё решительнее и быстрее стала подниматься – в чуть не убившем её работнике она с трудом узнала своего коллегу, мистера Моррисона. Она надеялась, что происшествие не затронуло их этаж, но чем выше поднималась, тем меньше становился поток поднимавшихся и наоборот, больше – сбегавших вниз с, без преувеличения, полными ужаса глазами. Выше 13-го этажа стал ощущаться запах гари, по мере продвижения вверх он усиливался, свет становился тусклее.
Добравшись до заветного 17-го, Жизель убедилась, что худшие опасения имеют свойство подтверждаться: дверь на этаж была распахнута, из неё валил дым, люди выбегали, кто плача, кто крича, с чем попало, прикрывая лицо руками или одеждой. Дышать стало нестерпимо тяжело, но Ворри, смочив слюной насколько смогла ткань рукава и закрыв нос и рот, решила пробраться внутрь, было важно узнать, что случилось, и возможно, она могла кому-то помочь.
В офисе работало аварийное освещение, и Жизель могла отчётливо разглядеть перевёрнутые столы, разбросанные по полу груды ручек, папок, мониторов и клавиатур: казалось, каких-то несчастных полчаса назад она выходила из совершенно другого офиса. Пройдя вглубь, девушка обернулась на свет с левой стороны и увидела очаг возгорания – пламя охватило уже всю зону отдыха, там стояли холодильник и микроволновка, возможно, они спровоцировали пожар. Но времени было в обрез, Ворри начинала задыхаться и сильно кашлять, чуть влажная ткань рукава служила слабым препятствием для едкого чёрного дыма, застилавшего всё помещение. Не дойдя пары шагов до своего рабочего места, девушка оцепенела при взгляде в сторону кабинета главного менеджера, Нортона Эндвуда. От двери и стен из тонированного стекла ничего не осталось, кроме тёмных осколков, разбросанных вокруг – что-то вдребезги разбило перегородку кабинета, а в задней стене зияла дыра от пола до потолка, края которой были покрыты чёрной сажей. “Неужели оттуда?..” – боясь подтвердить мысль, Жизель медленно двинулась к руинам кабинета. Он находился в отдалении от окон, свет почти не падал в эту часть этажа, под ногами чувствовался хруст стекла, и девушка не сразу поняла, как уже оказалась внутри и остановилась только тогда, когда её пробил ледяной пот: то, что сначала она приняла за отвалившуюся часть офисной мебели, было оторванной рукой человека в тёмной ткани порванного пиджака, из под которого торчали светлые манжеты. Но окончательно выбила Ворри другая находка – в почти полной темноте ей удалось разглядеть валявшуюся рядом с рукой голову игрушечного медведя, того самого, подкинутого ей этим утром.
***
Светлые стены коридора в приёмной полицейских были резким контрастом в сравнении с тёмными и запутанными мыслями нашей героини.
Ей повезло почти без травм выбраться из ада, в который превратилось их рабочее место. Оставив останки Эндвуда и медвежонка, она в беспамятстве брела куда-то внутри офиса и начинала отключаться от угарного газа, когда на помощь в очередной раз подоспел Тим: кроме самой Ворри он помог миссис Брумэн, худосочной старушке, работавшей у них в подсобке и выполнявшей мелкие поручения. Оттащив их обеих на лестницу, где было побольше воздуха, он с обезоруживающей улыбкой велел Жизель “позаботиться о дорогой Бруми” и опять вбежал на этаж. Она хотела остановить его, очевидно, геройствовать теперь было до смерти опасно, но не успела. Медленно, но верно они выбрались из здания, которое стремительно опустело, а снаружи уже стояли патрульные машины и кареты скорой помощи. На одну из них подсадили старушку Брумэн, у которой, по-видимому, была сломана лодыжка, а Ворри вместе с еще пятью сотрудниками 17-го этажа повезли в отделение для дачи показаний.
И вот уже около двух часов она, так и не придя в себя от произошедшего, сидит возле кабинета одного из следователей и ждёт, наверное, чуда, потому что всё это время там допрашивают одного из её коллег. Думать о том, сколько им придётся просидеть ещё, было почти так же жутко, как вспоминать случившееся в офисе. Но после чёрной полосы всегда следует белая: дверь кабинета открылась, из неё вышел бледный Сэм Далэван и пролепетал, что вызывают Жизель Ворнинг.
Первой реакцией нашего аналитика был ступор, затем она как будто обрадовалась, но, зайдя за дверь, на неё накатила такая паника, что даже затошнило. Проблема была в том, что стресс провоцировал ужасный голод у бедной Ворри, и теперь её желудок просто сходил с ума, а сама девушка сходила с ума, не зная, как сказать о том, что она, вероятнее всего, видела убийцу.
– Садитесь, мисс Ворнинг, – холодный и отрезвляющий голос сидящего за столом мужчины, ровесника Жизель, немного взбодрил её, застывшую в дверях, и, нахмурившись от попыток сосредоточиться, девушка села на предложенный стул напротив следователя. – Итак, кем вы работаете в “Даст корп”?
После уймы бесполезных вопросов, ответы на которые и так можно получить из досье любого работника, и выяснения некоторых эпизодов из жизни девушки, к примеру, о том, как её кузина лет эдак двадцать назад неудачно упала, напоровшись глазом на штырь во время прогулки на самокате, и не имевших никакого отношения к сегодняшнему теракту в офисе, майор Ноктон – так звали сидящего напротив – наконец, спросил:
– Расскажите, что произошло сегодня, – сложив руки на столе, следователь пристально смотрел Ворри в глаза в ожидании её повествования, будто готовясь отыскать зацепки.
