Сергей Абрамов
Серебряный вариант
– А если они уже проданы или перевезены в другое место?
– На бирже до сих пор не зарегистрированы крупные сделки по купле-продаже серебра в слитках. А лучшего места для хранения, чем та лесная хижина, нет.
– Ты сказал «кто-то должен подбросить» Бойлю адреса хранилища. Кого ты имеешь в виду? – спрашивает Мартин.
– Тебя. Анонимно, конечно.
– Интересно. А каким способом?
– Можно по телефону, можно письмом. По телефону опаснее: здесь автоматов нет. Письмо лучше составить из печатных букв, вырезанных из газет. Выберем разные.
– А когда? Сегодня, завтра, через неделю?
– Только после того, как задержат Паскву.
– Какая связь…
– Вернемся к этому разговору после ареста.
Спать уже не придется. День начался.
14. Биржа
– Почему у вас красные глаза, Ано? Кутили всю ночь? – спрашивает Стил, аккуратно снимая цилиндр и перчатки.
Я уже успел побриться и позавтракать, в комнате прибрано и проветрено, но ни бритье, ни три чашки кофе за завтраком не могут скрыть следов ночного бдения. К счастью, в этот момент в комнату с радостным криком врывается Минни и бросается мне на шею. Тема разговора меняется.
– Я так рада, так рада, мсье Ано, что дядя взял меня в Город. И вас видеть рада, и мистера Мартина. Кстати, где же он?
Ощущаю нежную холодноватость шелка и тончайших розовых кружев.
– Мартин сейчас в редакции, – поясняю я, поправляя сбившуюся малиновую накидку Минни.
– Вечером вы у нас. Никаких отказов. Расскажете обо всем интересном, что видели в Городе, а то дядя ни о чем не мог вспомнить, кроме политики.
– Скучали за городом, Минни?
– Что вы?! Скучать некогда – на мне хозяйство. Даже на охоту не ездила…
– Тебе пора, Минни, – строго говорит Стил, – экипаж ждет, у тебя масса дел. Не забудь после ателье мод заехать к Принстону и заказать железо для крыши коровника. В моей записке есть еще стекла для веранды и десяток мотков колючей проволоки. Все это пусть они доставят на ферму сами. Ты только закажешь.
Минни, повторив приглашение на вечер, уходит – маленькая хозяйка большого дома, и мы со Стилом остаемся одни. Я достаю из шкафчика бутылку «Эдема». Сенатор предпочитает его всем другим виноградным винам Веррье.
– Что новенького, Ано? – спрашивает Стил.
Я пожимаю плечами. Что может заинтересовать Стила? Моя игра с Мердоком? Стила пока рано вмешивать в нее. Беседы с Уэнделлом? Их еще слишком мало, чтобы извлечь что-то для сенатора. Убийство в «Аполло»? Стил знает о нем из газет и не задает вопросов: гангстерские войны его не интересуют – уголовщина, грязь, макулатура для Бойля. Дружба с Донованом? Слухи о ней все равно до него дойдут, и он сам когда-нибудь спросит об этом…
– Какие же у нас новости? – мямлю я. – Кое о чем я вам писал. Сенат распущен. Правительственный секретариат пока работает. Конечно, весьма условно. Вист дремлет. Секретарь по делам суда и полиции ловит убийц и готовит процессы. Селби пишет историю партии. А Уэнделл, по всей видимости, уже сформировал «теневой кабинет». Состав его мне пока неизвестен.
– Как развертывается кампания?
– Вероятно, как и прежде. Висят плакаты с вашими портретами. Время от времени в зале Дженни-Холла проводятся собрания. У «джентльменов» реже, у популистов чаще. Кормят гостей бесплатно, у популистов – с бокалом яблочной водки, у «джентльменов» – с абрикосовой. Церковники раскололись. Католики объединились в собственную ассоциацию, евангелисты создали свою. По-моему, глупо – только распыляют голоса. Студенты до сих пор не могут объединиться: кого тянет к «джентльменам», кого – к трудовикам. Думаю, их голоса так и распределятся на выборах.
– А Мердок? – осторожно спрашивает Стил.
– Мердок неуязвим и незапятнан. Если гремят выстрелы, так не из его пистолетов; если покупаются голоса, так не на его деньги.
Стил вздыхает – даже глаза сужаются: так он ненавидит Мердока. Я разделяю его чувство, но раскрываться повременю.
– Рондель еще пожалеет о своем билле, – зло говорит сенатор. – Пропустив Мердока в сенат, он сам свалится от его пинка.
– А может, обойдется и без пинка? – Мне очень хочется, чтобы Стил наконец понял соотношение сил в сенате. – Рондель – финансист и шахтовладелец. Чего же ему бояться? Мердок, придя к власти, будет делать то, что Рондель потребует. Уверяю вас, сенатор, «джентльмены» больше боятся трудовиков, чем реставраторов.
– Мне уже все равно, – устало произносит Стил. – После выборов сразу подам в отставку.
– Твердо решили?
– Твердо. Тянет к земле. К прерии. Конный завод куплю.
– Зачем же вы приехали, раз предвыборные дела вас не волнуют?
– У меня дела на бирже, Ано. Готовлю срочную сделку. Если хотите, поедем вместе…
Помещаются обе биржи – и фондовая, и товарная – в одном здании на кольце Больших бульваров: минутах в десяти ходьбы от полицейского управления. Почти двухсотметровой длины здание песочного цвета, с лепными фигурами атлантов, поддерживающих карниз крыши, было построено уже во время нашего отсутствия, лет тридцать назад, и выглядит сооруженным на века. Во всю длину его тянется широкая и пологая лестница, окаймленная с боков и тротуара резной чугунной решеткой. На ней суетятся и шумят, словно на рынке, сотни людей, толкая друг друга и выкрикивая какие-то названия и цифры. Объяснять это мне не нужно: как и на земных биржах, здесь покупаются акции по мелочам – поштучно и подесяточно. Тут орудуют даже не маклеры, а мелкие спекулянты, узнающие новости по реву биржевых мегафонов, доносящих на улицу капризы биржевых цен.
Все здание биржи занимает огромный, трехэтажной высоты, зал со стеклянной крышей и высоченными узкими готическими окнами. Вернее, это два зала, разделенные холлом, в котором ничего не продается и не покупается и который похож на театральное фойе или большую курительную, где постоянно толпится народ.
Мы, конечно, сразу же отправляемся на товарную биржу – фондовая Стила не интересует, – и первое, что мы видим, – это отчаянно жестикулирующий человек на шестигранном возвышении. Рядом на столике телефонный аппарат, за спиной – грифельная доска. Проворные молодые люди мокрыми тряпками стирают написанные на ней мелом цифры и тут же пишут новые. «Здесь продают за наличные, цены повышаются или падают в зависимости от числа предложений, – рассказывает Стил. – Продают зерно фермеры, покупает маклер, узнающий по телефону о ценах». – «А там?» – спрашиваю я, указывая на другое возвышение, где тоже кто-то стоит, окруженный человеческой суетой, выкрикивает цифры. «Там торгуют бобовыми, – терпеливо разъясняет Стил, – сахарным тростником, фруктами и виноградом – оптом. Вся оптовая – крупная торговля идет через маклеров и перекупщиков, для мелкой остается рынок… – Он отвлекается, потом говорит виновато: – Я покину вас ненадолго. Хотите, посмотрите пока фондовую биржу – там не менее интересно».
Я послушно прохожу через холл в зал фондовой биржи. В нем такие же возвышения и такая же суета, как и на товарной. Только и слышится: «Покупайте Континентальные!», «Мортон понижаются на пять франков за час!», «Сбывайте Мортон!».
– А что такое «Мортон»? – спрашиваю я у соседа.
Тот даже не глядит на меня и только вздергивает руку с загнутым пальцем.
– Четыре, – говорит маклер и кивает.
Мой сосед проталкивается вперед и подает ему какой-то кусок картона – вероятно, визитную карточку с подписью, подтверждающей сделку, сущность которой для меня остается совершенно неясной. Тут я оглядываюсь и узнаю Жанвье из избирательной канцелярии популистов. Он жадно смотрит на грифельную доску с цифрами.
– Жанвье, – останавливаю я его, вспотевшего, пухлого и розового под рыжими бакенбардами, – вы что здесь делаете?
– А я еще и биржевик, – нисколько не удивляется он, узнав меня, только жирные губы растягиваются в доброжелательной улыбке. – Если у вас есть Мортон, продавайте сейчас же.
– А что такое «Мортон»? – опять спрашиваю я.
– Господи! – ужасается он. – Да вы совсем зелененький! Впервые на бирже?
– Впервые.
– «Мортон» – это «сталепрокатные». Акции фирмы «Мортон и компания». Их кто-то стремительно выбрасывает на рынок.
– Зачем?
– Следом начнут выбрасывать и другие. Цена еще упадет. А когда спустится до нужного кому-то достаточно низкого уровня, этот «кто-то» начнет их скупать, и цена вновь повысится.
– Так проще их придержать.
– Не угадаешь. А вдруг кто-то хочет слопать «Мортон и компанию»? Цена-то повысится, но когда? Тут и разориться недолго, если акций у тебя на несколько сот тысяч франков. Я свои уже продал. Теперь жду.
– Боюсь, что такая игра не для меня, – говорю я. – А кто, в сущности, может быть этим «кем-то», кому вдруг захотелось слопать «Мортон и компанию»?
– Таких много. Хотя бы Уэнделл.
– Любопытно. Ведь мы его знаем. Могли бы спросить.
– А вы думаете, он с нами поделится?
– Нет, этого я не думаю. Но поговорить бы хотелось.
– Ничего нет проще. Он сейчас у себя, вернее, в конторе своего маклера. Зайдите в дверь под шестым номером. Маклер Кингстон. Туда несколько минут назад зашел и Уэнделл. Вероятно, для личных распоряжений, иначе бы воспользовался телефоном. Но ведь любой телефонный разговор здесь можно подслушать. Подкупите телефонистку – и все данные у вас.
– Мне это ни к чему.
Жанвье пожимает плечами: каждому свое.
– Если хотите купить акции, поинтересуйтесь «нефтяными Мюррэ». Идут на повышение. И продавайте перед закрытием, минут за десять до колокола. А мне пять процентов за подсказку, если прибыль будет стоящая, – смеется он и скрывается в толпе.
Я вхожу в шестой кабинет. Крохотная комнатка, отделанная полированным орехом, письменный стол, заваленный пучками телеграфных лент, и три кресла. В одном из них в строгом темно-коричневом сюртуке сидит Уэнделл, а за столом, поднявшись с маклерского кресла, стоит старый джентльмен, весь в черном, кроме белой крахмальной сорочки, с маленьким блокнотом в руках.
– Итак, выбрасывайте еще две тысячи акций, – говорит Уэнделл, не видя меня. – Покупать начнете, когда они упадут на пятнадцать пунктов. Всю операцию закончите до удара колокола. – Он оборачивается на скрип двери: – Мсье Ано? Ну и удивили! Что же заинтересовало вас в нашем доме умалишенных?
– Никогда не был на бирже, мистер Уэнделл. Жанвье сказал, что вы здесь. И я счел нужным поприветствовать вас, я бы сказал, не в доме умалишенных, а в храме ценностей.
– Я искренне рад вам, мсье Ано. Сейчас Кингстон обойдет всех своих брокеров и передаст им мои указания. А мы пока побеседуем. Сидеть одному в этом стойле не просто скучно – невыносимо! Минутку, Кингстон, – останавливает он уходящего. – Если у вас, мсье Ано, есть «сталепрокатные Мортон», продавайте немедленно. И опять покупайте, как только они пойдут на повышение. Не опоздайте. К закрытию биржи прибавите триста на каждую тысячу франков.
Жанвье прав: судя по всему, к удару колокола «Мортон и компания» будет проглочена целиком.
Я вежливо улыбаюсь Кингстону и развожу руками: мол, ничего ни продавать, ни покупать не собираюсь.
– У меня нет акций, мистер Уэнделл. Я не играю на бирже.
– Так сыграйте. Нет наличных – кредитую.
– Спасибо. Предпочитаю другую игру, мистер Уэнделл.
– В политику? – понимающе кивает глава партии.
– Как вам сказать… – неопределенно говорю я.
– Я все знаю от Бойля. – Уэнделл серьезен и проницателен. – Все, кроме того, что вы ему не рассказали. А ведь вы кое-что оставили про запас. На всякий случай. Не правда ли?
– Это он так думает?
– Это я так думаю. Потому что давно к вам приглядываюсь. Вы клад для Стила, если б только он был помоложе и меньше времени тратил на своих коров и пшеницу. Вы лучше меня оценили опасность одного из наших противников на будущих выборах. Догадываюсь и о его роли в «Аполло», и о том, что вы в чем-то ему помешали. Ведь Бидо застрелили не просто конкуренты. Предполагалась какая-то провокация, которая должна была задеть и нас. Мне известно, что тогдашний утренний номер газеты «Брэд энд баттер» переверстывался, сменили целую полосу. Почему? Не оказалось ожидаемых доказательств? Каких? Не ведаю. Но знаю, что вы были свидетелем случившегося, подсказали Бойлю имя убийцы. Невольно сопоставляю с этим вашу предвыборную тактику и стратегию. В чьих интересах вы действуете – не пойму. Зато догадываюсь, что Мердок вас боится. Или опасается, скажем мягче.
– Едва ли, мистер Уэнделл. Мердок просто расчетлив и осторожен.
– Однако он пришел к вам, а не вы к нему. И Стилу вы ничего не сказали.
– Есть причины, мистер Уэнделл. Не хочется пока тревожить сенатора.
– А почему вы не интересуетесь, откуда я знаю об этом?
– Любая информация здесь продается и покупается, – говорю я, не смущаясь тем, что передо мной глава партии.
– Ну а если я предложу вам продать мне вашу информацию? Ту, которой нет у Бойля?
– Я работаю на Стила, мистер Уэнделл.
– Мы со Стилом в одной партии, мсье Ано.
– Если нужно, о моем участии в партийных делах вас информирует сенатор. Но есть дела частные, не затрагивающие ни ваших, ни его интересов.
– Все, что касается Мердока, я хочу знать немедленно.
– Пожалуй, частью моих сведений я могу поделиться с вами.
Уэнделл заинтересован – он даже привстал с кресла.
– Что вы знаете о судьбе двух тонн серебра, похищенного из трюма «Гекльберри Финна»? – спрашиваю я. – Ничего? Так я и думал. Но как биржевику вам, конечно, известно, что слитки до сих пор не появились на рынке. Не перелиты они и в монеты: для этого потребовалась бы фабрика – специальный монетный двор, а построить и скрыть его, даже на необжитых землях, было бы слишком трудно. Значит, оно где-то спрятано.
– Вы знаете где? – вскакивает Уэнделл.
– Нет. Но кое-кто об этом догадывается.
– Когда же догадка станет открытием?
– Вероятно, скоро. Но мне известно и другое. Вы помните по описаниям газет, как произошло похищение?
– Команда и пассажиры были удалены с палубы, а вам с сенатором предоставили лодку, на которой вы и добрались до его поместья.
– Так вот, в эту лодку нас спускали не матросы из экипажа, а те же бандиты, «пистолетники», как их называют в полиции, которые выносили из трюма ящики с серебром. И на рукаве у каждого была повязка из галуна, знакомого вам по экспонатам исторического музея.
– Реставраторы?
– Да.
– Почему вы не сообщили об этом полиции?
– Потому что меня не спросили. И потому что я не желаю, чтобы меня застрелили на улице из окна проезжающего мимо фиакра. Ведь ни Стил, ни другие в лодке ничего не заметили. Мелкая деталь, не больше.
– Но существенная. Хотя Бойль, пожалуй, и не приобщит ее к делу. Это уже политика. – Уэнделл вновь опускается в кресло и, прищурившись, о чем-то задумывается. – Что же вы хотите от меня, мсье Ано?
– Если Бойль арестует убийцу и найдет серебро, – говорю я, – пусть не дает сразу материал в газеты. А главное – я подчеркиваю: главное – уговорите его немедленно, после того как будет найдено серебро, отпустить убийцу без всяких мотивировок. На все четыре стороны. Только пусть проследят за его судьбой.
Уэнделл непонимающе моргает.
– Зачем?
– Еще пятьдесят лет назад в Городе отменили смертную казнь. При помощи хороших адвокатов он сумеет избежать даже пожизненного тюремного заключения. А ведь кроме этих подонков из «Аполло» он убил и моего друга, пытавшегося предотвратить преступление.
– Но ваш друг был в его шайке.
– Он был заброшен в нее как разведчик. Я хотел нащупать связи Пасквы с Мердоком.
– Пасквы?
– Так зовут убийцу, который может уйти от возмездия.
– Всегда найдется случай просто пристрелить его при попытке к бегству.
– А кто отдаст приказ? Вы, я, Бойль? Зачем марать руки? Это сделают его же хозяева. Они решат, что за обещанную свободу Пасква передал серебро полиции. Купил, мол, сукин сын себе освобождение. Именно освобождение, а не бегство. Конец очевиден.
– Вы жестоки, мсье Ано.
– Только справедлив, мистер Уэнделл. Вот тогда я и сообщу вам все, что знаю и что потребуется для политической дискредитации наших противников.
– Еще один вопрос, мсье Ано, – торопится Уэнделл. – Почему вы до сих пор не информировали сенатора Стила? Ведь вы его советник.
– Охотно отвечу, мистер Уэнделл. Во-первых, не хочу тревожить сенатора, он стар и не очень здоров. Во-вторых, у меня на руках еще не все карты, необходимые для выигрыша партии, которую здесь называют политическим покером. И в-третьих, мистер Стил слишком экспансивен – может проиграть, если поспешит.
Уэнделл долго молчит, плотно сжав губы.
– Я знаю о намерениях Стила уйти в отставку. Так вот, когда это случится, рассчитывайте на меня, Ано, – говорит он, вставая.
И то, что он явно умышленно опускает «мсье», очень и очень важно.
15. Очная ставка
Мы завтракаем с Донованом в сенатском клубе. Здесь опять, как обычно в эти предвыборные дни, тихо и пусто. Сенаторы выступают в своих кантонах. Завсегдатаи биржи закусывают в биржевом ресторане. Семейные предпочитают домашний очаг. Донован же холост. Он в темной кожаной куртке, в черной шелковой рубашке без галстука – чопорная администрация клуба терпит это нарушение традиций только из уважения к его сенатскому креслу.
– Что-то ты не слишком разговорчив сегодня, Биль, – говорю я: наши отношения уже позволяют нам называть друг друга по имени. – Предвыборные дела?
– Предвыборные дела? – задумчиво повторяет Донован. – Да нет, тут все нормально. Мы, кажется, имеем шансы получить еще три места в сенате. Два от Ойлера и одно от Майн-Сити. Восемь вместо пяти – не идеал, конечно, но не так уж плохо для начала.
– Результат вашего откола от популистов?
– Не думаю. Нам этот откол дал нечто большее – свободу рук.
– Разве вас сковывал блок с популистами?
– Конечно, сковывал. Из чисто партийной этики мы не могли голосовать с оппозицией, в то время как наши интересы вполне допускали такое голосование. Возьмем пример. Медные рудники Симпсона закрыты из-за отсутствия железнодорожной ветки от ойлерской магистрали. Для постройки ветки необходимы государственные кредиты – частные банки требуют обеспечения. А какой популистский сенатор будет голосовать за кредиты на дорогу, которая его фермам не нужна? Сейчас, отдав голоса сторонникам билля, мы в совокупности выиграли бы. Начнется стройка, потребуются рабочие руки. Потребуются руки – повысятся заработки. Или так: Уэнделл собирается строить три новых завода. Кто будет голосовать против кредитов? Конкуренты. Популисты не будут – его партия. Вот мы и отдадим тогда голоса популистам. Тактика Уэнделла работает и на нас. Он расширяет ограниченные рамки промышленности, а мы усиливаем в ней свою роль.
– Иначе говоря, он развивает производительные силы, а вы получаете возможность как-то влиять на взаимоотношения с хозяевами?
– Можно сказать и так. Будет даже точнее. Вообще, Юри, ты мог бы хорошо послужить нашему делу. Правда, советников у меня нет – по штату не положено, а функционерам мы не платим – они на заводах и в шахтах работают. Кстати, ты что-нибудь умеешь, кроме канцелярской зауми?
– Умею кое-что. Например, конструировать фотоаппараты и киносъемочные камеры, – улыбаюсь я и улыбаюсь потому, что здесь я наверняка сошел бы за новатора, если бы помог, скажем, ускорить переход от немого кино к звуковому, добившись хорошего качества звукозаписи и съемочной оптики. Только говорить об этом не стоит – покажешься хвастуном.
Но Доновану достаточно и моего фотоконструкторского умения.
– Пристроил бы я тебя куда-нибудь, нужны ведь такие люди. И партии нужны – хоть нет ее пока, одна лишь политическая ассоциация, – вздыхает он, но вздыхает весело. – А партия будет, обязательно будет. Сначала надо объединить цеха. Слишком их много, слишком распылены, раздроблены силы рабочего класса. Надо сплотить их. Вот наша первая и наиважнейшая задача.
К столу подсаживается Бойль:
– Не прогоните?
– Наоборот, мистер Бойль, – подымается Донован. – Вы составите компанию мсье Ано. А у меня дела – спешу.
– Вы словно избегаете меня, мистер Донован. Боитесь или не любите?
– Не очень умно, извините. Бояться вас у меня нет оснований: не нарушаю законов, а любить или не любить – вы же не девушка. Делаете вы нужное дело, но меня оно не касается. Хотя… ваши шерифы иногда задерживают ни в чем не повинных людей якобы за бродяжничество, в то время как они ищут другую работу или другого хозяина.
– Иногда мои шерифы слишком усердствуют, – морщится Бойль, но Донован, раскланявшись, уже идет к выходу.
– Трудный господин, – говорит Бойль.
– Вы тоже не легкий, – парирую я.
– А вы?
Мы оба смеемся.
– Кстати, ваш Пасква арестован, – сообщает Бойль. – Завтра утром будет доставлен сюда из Вудвилля в арестантском вагоне. Приглашаю вас на очную ставку и прошу известить об этом мистера Мартина.
– Быстро работаете, Бойль.
– Профессия.
Оживленное утро в Городе начинается в шесть часов, когда в Москве еще только просыпаются. К этому времени мы и прибываем с Мартином в Главное полицейское управление. В сопровождении представленного нам следователя Маиса мы спускаемся в довольно чистые подвальные коридоры, перегороженные у лестниц железными решетками. По требованию Маиса нам открывают камеру, предназначенную для допросов. Садимся на привинченные к полу табуреты. Один табурет, у двери, остается свободным: он для арестованного.
Паскву вводят в ножных кандалах и наручниках. Он в полосатой арестантской рубахе и разузоренных заплатами из мешковины штанах. Борода его всклокочена, глаза злые. Держится независимо – явно на что-то надеется.
– Вы узнаете этих людей, Чек Пасква? – спрашивает следователь Маис.
Пасква не отвечает.
– Вы слышали мой вопрос, Пасква? – снова говорит следователь.
– Я не Пасква.
– Вы называете себя Бремсом, но вы лжете. По фотографиям и отпечаткам пальцев мы опознали вас как ранее судимого за разбой, приговоренного к каторжным работам и три раза бежавшего Чека Паскву. Мы можем предъявить вам фотоснимки.
– Предъявите.
Маис вынимает из папки полицейскую учетную карточку с фотоснимком.
– Вы?
Пасква и тут не смущен. Наверно, его не тревожит ни продолжение каторжных работ за прежние разбойные дела, ни новое обвинение, вероятно уже предъявленное. Он нагло ухмыляется.
– Ну, я. Пасква так Пасква. У меня имен много. Какое-нибудь мог и забыть.
Я смотрю на бородатого верзилу, еле сдерживая ярость. На Земле мне не приходилось никого убивать – родился после окончания войны. Но такого человека я убил бы, не переживая. Ведь это даже не волк, а крыса. Скосив глаза на Мартина, вижу, что на его сжатых кулаках побелели костяшки пальцев.
– Вы узнаете этих людей. Чек Пасква? – повторяет свой вопрос следователь.
Пасква окидывает нас равнодушным взглядом.
– Нет. Чужаки.
– А вы, джентльмены? – спрашивает нас следователь.
– Узнаем, – отвечаем мы одновременно, а я добавляю: – Это убийца из бара «Аполло». Он был в маске, но мы сразу же узнали его, потому что черный платок, повязанный у него под глазами, сполз набок.
– Вы видели его раньше?
– Да, – говорю я. – Мы познакомились два месяца назад в ресторации «Веселый петух» в Сильвервилле. Обменялись парой выстрелов. Мне не понравилось, что он прострелил мою шляпу, в ответ я разбил пулей его бутылку с пивом. С тех пор я его и запомнил. А в «Аполло», повторяю, узнал, когда он повернулся к нам боком и плохо повязанный платок приоткрыл лицо.
– Я видел его и в «Веселом петухе», и позже, на проселке близ Вудвилля, – присоединяется Мартин. – Он ехал из поместья вдовы Ланфиер. Она рассказывала мне, что именно этот человек за полчаса до нашей встречи обещал спалить ее урожай, если она со всем своим штатом не проголосует за реставраторов.
– Вздор, – возражает Пасква, – не знаю я такой вдовы и не интересуюсь ее урожаем. Ни в одной из партий не состою и люблю играть в покер, а не в политику.
– Вопросом о шантаже, если это потребуется, займется другое следствие, – останавливает пытающегося возразить Мартина следователь, – мы же разбираем дело об убийстве в «Аполло».
Пасква, должно быть ожидавший, что мы напомним ему о встречах и на пароходе, и в лесной хижине, явно доволен. Очевидно, он понял: мы не собираемся уточнять его связи с Мердоком. И то, что, рассказывая о перестрелке в Сильвервилле, я не упомянул о Мердоке, он, конечно, тоже заметил.
– Вот этого парня, – говорит он, поглядывая на меня, – я вспоминаю как будто. Был такой пистолетный шумок в Сильвервилле. Но то, что он узнал меня в баре «Аполло», – брехня. Не был я в этом трактирчике. Играл в тот вечер в карты с приятелями.
– С кем? – спрашивает следователь.
– Я уже сказал на допросе в Вудвилле.
– Повторите.
– С Эдом Химом и Лансье по кличке Меченый. В покер играли до утра. Допросите обоих – подтвердят.
– Допросим. Но оба ваших свидетеля – бывшие уголовники. У каждого не меньше трех лет заключения. Ненадежное алиби, Пасква.
– А это уж суд решит.
– Пока еще идет следствие.
– Вот я и отвечаю. В «Аполло» не был. Никого не убивал. Все.
Следователь вынимает из папки мятый черный платок и передает его одному из присутствующих в камере полицейских.
– Завяжите ему платок. Не туго, а так, чтобы платок мог съехать в ту или иную сторону.
Полицейский завязывает платок под глазами Пасквы.
– Сдвинуть направо или налево? – спрашивает он.
Я делаю это сам.
– Вот так, – оборачиваюсь я к Маису. – Можно узнать?
– Можно, – соглашается Маис.
– Мы и узнали.
– И все-таки в «Аполло» я не был! – нагло смеется Пасква. – И никого не убивал. Не докажете.
– Уведите, – приказывает полицейским следователь.
Позже мы все трое встречаемся у Бойля.
– Опознали? – интересуется он.
– Опознали, – подтверждает Маис.
– А почему такие кислые? Отрицает?
– Все. Твердит, что не был в тот вечер в «Аполло». Есть свидетели.
– Знаю. Липовые свидетели. И алиби липовое.
– Надо это еще доказать. Присяжные могут и не учесть прошлого свидетелей Пасквы, – со вздохом говорит следователь. – А в настоящем против них у нас ничего нет. Игра в карты и выпивка не повлияют на алиби.
– Я предполагал нечто подобное, – рассуждает Бойль. – Но для присяжных эти свидетели надежнее. – Он делает кивок в нашу с Мартином сторону. – У них больше авторитета. Один – советник всеми уважаемого сенатора, другой – корреспондент распространенной газеты. И у адвокатов Пасквы ничего не найдется, чтобы их как-то и в чем-то скомпрометировать. Так что будем надеяться, джентльмены.
– Паскву собирается защищать адвокатская контора «Берне и Тардье», – как бы вскользь замечает следователь, – крупная фирма.
Бойль хитро подмигивает мне, и я сразу понимаю, на кого работает эта фирма. Значит, впереди еще одна схватка с Мердоком. Но состоится ли она? Не знаю. Если удастся мой «серебряный вариант» и Уэнделл нажмет на Бойля, никакого суда не будет. Паскву ликвидируют свои же по приказу Мердока. Только отдаст он такой приказ или нет?
Именно этот вопрос и задает мне Мартин, когда мы с ним встретились на другой день в ресторане «Эдем» на Больших бульварах.
– Нужно вовремя сообщить ему, что Пасква освобожден без всяких на то оснований. Мердок непременно свяжет это с полицейским налетом на его лесную; «берлогу».
– Но если «берлога» действительно принадлежит ему, то опасность угрожает не только Паскве.
– Мердок не стал бы хранить серебро в своей хижине, – говорю я. – Вероятно, она куплена на чужое имя – может быть, того же Пасквы.
– Ну а вдруг Мердок раскусит твою игру?
– Трудно. Слишком хорошо она закодирована.
– А все-таки? Ведь мы гостили в этой «берлоге».
– Риск есть, – соглашаюсь я. – Тогда ликвидировать будут нас, а не Паскву.
– Тебя не посмеют.
– Почему? Ночная выходка какого-нибудь «пистолетника». Бойль даже следов не найдет.
– Найдет Уэнделл. Цену Мердоку он теперь знает. И у него тоже своя газета. Только влиятельнее.
– Нас с тобой, Дон, к этому времени уже похоронят. Кстати, где здесь хоронят?
– Католиков на кладбище аббатства Святого Петра, евангелистов где-то на севере за Городом. У католиков я был. Хоронят торжественно, с аббатами в парадном облачении и с вереницей черных фиакров. Где нас похоронят, неизвестно. Мы не числимся ни в одном приходе.
– Глупо, конечно, сдохнуть в другом пространстве и времени, – вздыхаю я.
– А если обратиться к нашим галактическим невидимкам? Попроситься домой, а?
– Как?
По дороге в «Омон» мы оба молчим. Снова тот же проклятый вопрос: все ли мы познали, чтобы уже готовиться к возвращению на Землю? Я почти убежден в том, что неведомые галактисты хотят через наши умозаключения и умонастроения – словом, через наше восприятие всего здесь происходящего – постичь законы развития человеческого общества. Почему они выбрали именно нас – понятно: ведь мы были первыми, кто прикоснулся к модели этого общества, первыми увидели ее недостатки. Сейчас модели, созданной галактистами, уже нет, возникло предоставленное самому себе человеческое общество, сменились поколения, установился определенный общественный строй. Это мы увидели и осознали. Но поняли ли позвавшие нас, что характер исторического процесса и не мог быть другим, – не знаю. Может, что-то ими недопонято и недооценено, и нам придется еще многое увидеть и оценить? Если надо, так подождем…
Я не делюсь с Мартином своими мыслями, он со мной тоже. Но молчание явно затянулось – мы уже пришли в гостиницу.
– Сменим тему, – говорю я. – Мы пока здесь и будем делать то, что задумали.
– «Серебряный вариант»?
– Да.
– Письмо Бойлю?
– Да.
– Предлагаю решение, – говорит Мартин, – не вырезать никаких слов из газет. Просто я напишу левой рукой. Умею писать обеими.
– А почерки схожи?
– В том-то и дело, что нет. Даже специалисты-графологи удивлялись.
– Тогда пиши: «Уважаемый сенатор Стал…»
– Почему Стил?
– Вопросы потом. Пиши: «…из заслуживающих доверия источников мне стало известно, что украденное с парохода „Гекльберри Финн“ серебро в слитках до сих пор находится в целости и сохранности. Спрятано оно в лесной хижине километрах в пятидесяти по дороге, ведущей от Вудвилля на юго-запад, к Реке. Свернуть надо на проселок на сорок втором километре, у полусожженного молнией старого дуба. Хижина оттуда километрах в десяти или около того. Окружена высоким бревенчатым забором и с виду необитаема. Все окрестные поселения далеко, и о хижине этой почти никто не знает. Неизвестно, и кому она принадлежит, для чего построена и кто в ней живет. Но похищенное серебро находится именно там, в подвале. Люк в подвал в первой комнате, с большим железным кольцом. Если кольцо вывернуто, то, наверное, остались следы, и люк все равно можно будет открыть. Слитки сложены в тех же ящиках, в которых их перевозили на пароходе. Обращаюсь к вам, сенатор, как старый и преданный избиратель ваш. Надеюсь, что вы немедленно известите полицию. Почему не делаю этого сам, вы легко поймете. В полиции много разных людей, и я не уверен, что мое письмо, даже адресованное уважаемому комиссару Бойлю, обязательно дойдет до него, а не будет вскрыто или украдено. Вы же можете передать его из рук в руки. Друг».
