bannerbannerbanner
Серебряный вариант

Сергей Абрамов
Серебряный вариант

Полная версия

9. Билль

Прошел месяц со дня нашего последнего разговора с Мартином: он был в длительной командировке от редакции, разъезжал по городам и поселкам периферии. Сейчас он, задрав ноги, лежит у меня на диване. Ночь. Электричества ночью в отеле нет, светят лишь пылающие дрова в камине и свечи в канделябрах. Мартин встает, берет один из них в руки, и свет падает на его похудевшее, небритое лицо.

– Древняя штучка, – говорит он, ставя канделябр на камин. – Чур, рассказывать тебе первому.

Мне действительно рассказывать первому – так мы условились еще до отъезда Мартина. А рассказать есть о чем. Например, о популистской конференции в Вудвилле, сменившей главу партии. Прошел Уэнделл – как и предполагалось, не очень охотно поддержанный фермерами. Но все-таки прошел: сказалось влияние Стила в партийных верхах и тактика «Сити ньюс», купленной Уэнделлом у ее владельцев. Предвыборная кампания уже началась, и хотя в сенате все пока еще оставалось по-прежнему, но повсюду говорили о билле, который вот-вот будет принят сенатом.

– А как относится к биллю Стил? – спрашивает Мартин. – И кстати, что ты у него делаешь?

– Ничего. Должность фиктивная. Знакомлюсь с окружающими его людьми. Именно то, что мне и нужно. А к биллю он относится отрицательно – вероятно, будет голосовать против. Я передал ему слова Уэнделла, но он промолчал. В правительстве, думаю, единого мнения нет.

– Скажи мне, наконец, где сенат и где правительство? И что есть что?

– «Что есть что» просто и схематично. В сенате шестьдесят два места. Победившая партия образует кабинет министров, по-здешнему – секретарей. Глава партии – он же премьер-министр, одновременно ведающий государственной собственностью – казной, железными дорогами, рудниками. Четверо остальных секретарей представляют кто – администрацию Города, кто – промышленность и торговлю, кто – сельское хозяйство, а кто – цеховые организации, по-нашему профсоюзы. В сенате они голосуют, в правительстве действуют. Сущность капиталистической системы везде одинакова.

– А что изменит билль?

– Только внесет разлад в систему управления.

– Значит, комми отколются?

– Оставь свой жаргон, Мартин. Противно слушать. И повторяю: не ищи земных аналогий. Коммунистической партии здесь нет. Рабочее движение только еще приобретает организованный характер – мешают цеховая раздробленность и промышленная отсталость. Но уже нарождается что-то вроде социал-демократии марксистского типа.

– Донован? – улыбается Мартин. – Нашел-таки?

Я раздумываю, говорить или не говорить Мартину о моих встречах с Донованом. Первая была, пожалуй, наиболее примечательной…

Мы стояли у стойки бара, уже без Уэнделла, критически рассматривая друг друга.

– Интересно, чем это я мог заинтересовать вас? – спросил Донован. Он был серьезен и холоден.

– Мне нравятся ваши выступления в сенате, – ответил я.

– И мой билль против цеховой раздробленности за всецеховое объединение с единой экономической программой?

– Иначе, за единый профессиональный союз?

– Несколько непривычно звучит, но можно назвать и так. За него голосовали шесть депутатов из шестидесяти.

– Будь я в сенате – я был бы седьмым.

– Интересно, – сказал Донован. – Вы и газету нашу читаете?

– Конечно.

– И точку зрения ее разделяете?

– Вполне.

– Тогда почему вы работаете у Стила?

– Потому что отцы наши были друзьями и участниками Сопротивления в десятом году. Со Стилом мы случайно встретились. Его поразило мое сходство с отцом. Предложил работу. Я согласился, предупредив, что я новичок в политике и только пытаюсь ее осмыслить.

– Ну и как – осмыслили?

– Кое-что. Уэнделл, например, прогрессивнее Стила, так как стимулирует развитие производительных сил, а Стил тормозит его.

Если я и хотел удивить Донована, как удивил Мердока, земными политическими формулировками, то мне это явно не удалось. Донован не удивился, только заметил:

– Вы обманули Стила, Ано, сказав ему, что вы новичок в политике. Я думаю, вы знаете даже больше меня.

На другой день за завтраком в том же сенатском клубе он мне сказал:

– Не экзаменуйте меня, Ано. Все, что вы говорите о классовой борьбе, мне уже давно ясно. Но второй революции может и не быть. Не исключено, что мы придем к власти парламентским путем, когда большинство народа поймет наконец необходимость социалистических преобразований.

Так рассказывать обо всем этом Мартину или нет? Решаю не рассказывать. Наверняка скажет: пропаганда. А интересует его только билль, открывающий Мердоку двери в сенат.


– Пройдет или не пройдет? – гадает он. – Мердок не только будет покупать голоса – он немало получит даром. Подсчитай избирательные ресурсы Мердока. Я объездил по крайней мере два десятка поместий, не считая мелких ферм. Это уже не десятки голосов, а тысячи – вместе с хозяевами за Мердока будут голосовать и все от них зависящие. А ведь раньше они голосовали за популистов. Откуда же перемены? От страха. Все чем-то напуганы, подавлены, взвинчены. И все молчат. «За кого голосуете? – спрашиваю. – За популистов?» Мнутся. «Есть еще время подумать», – мямлит один. «А может, попробую хлеба с маслом», – намекает другой, да не дерзко намекает, а явно с испугом. Только одна вдова, владелица нескольких тысяч акров земли, была достаточно откровенной. «Я всегда голосовала за Стила, но сейчас это мне будет стоить не меньше миллиона франков». Оказывается, к ней заявился бородатый верзила с пистолетом за поясом и объявил в присутствии слуг, что на этот раз не только ей и ее семье, но и всем арендаторам и слугам придется проголосовать не за Стила, а за реставраторов. Нет такой партии? Нет – так будет. А если она не послушается, так ей запросто спалят на полях всю пшеницу. «Вы, конечно, не напечатаете это в своей газете, – сказала мне мадам помещица, – я-то знаю, кому она принадлежит. И верзилу знаю, и то, что он спалит мне урожай – тоже знаю. Вы, вероятно, встретите его по дороге и поймете, что с таким джентльменом обычно не спорят». Я действительно его встретил. Догадываешься, кто это? Наш друг Чек Пасква.

– Паскву придется взять под наблюдение. Найди кого-нибудь.

– Уже нашел.

– Кого?

– Луи Ренье.

Находка Мартина меня отнюдь не радует. Рискуем мы жизнью мальчишки. Луи даже стрелять не умеет.

– Что я мог сделать? – оправдывается Мартин. – Отыскал он Паскву где-то в кабаке и нанялся в банду, со мной не посоветовался. А Пасква почему-то согласился, хотя и видел, что это жеребенок. Оставил его при себе – якобы для поручений. Луи считает, что он нужен Чеку для наблюдений за нами.

– Маневр Мердока. Значит, он нам не верит.

– А мы – ему. Обоюдно. Кстати, серебро до сих пор в его лесной «берлоге».

– Ты уверен?

– Почти. Слитки в больших количествах не появлялись ни на рынке, ни в ювелирных лавках. Может, пустить по следу полицию?

Я рассуждаю. Бойль, начальник полиции Города, – популист. Честный. В какой-то мере принципиальный. Но в подчинении у него слишком много подонков, купленных Мердоком. Да и не только Мердоком. Мартин прав: в Городе нарождается что-то вроде мафии. Появляются капиталы, неизвестно на чем взращенные. Возникают капиталисты, неизвестно что производящие. А это на руку Мердоку. Можно, конечно, изъять серебро из его «берлоги», Бойль это охотно и даже умело сделает. Но не рано ли? Не лучше ли выбрать более подходящий момент для удара? Тут-то и может помочь Ренье. Но оставлять его у Пасквы рискованно.

– Убери его из шайки, Мартин, – говорю я. – Мы не имеем права рисковать его жизнью.

– Если найду, – соглашается Мартин.

Спать некогда. В шесть уже оживают сенатские кулуары, и бар гудит от шумной и пустопорожней болтовни, из которой я всегда что-то выуживаю.

На лестнице толкотня, как на бирже. Пробираясь наверх, встречаю Бойля. Начальник полиции стоит в стороне и созерцает происходящее. Во время заседания он будет сидеть со мной, в ложе сенатских чиновников: амфитеатр только для сенаторов.

– Все еще не нашли серебро, Бойль? – Мы с ним на дружеской ноге и обходимся без «мсье» и без «мистера».

– Кто сейчас интересуется серебром? – отмахивается он. – Билль, и только билль!

– А вдруг провалят?

– Чудак, – смеется Бойль и ныряет в какую-то болтающую группку.

У Бойля своя информация – думаю, верная. Послушаем других.

В коридоре меня останавливает Уэнделл.

– Сейчас вы спросите о Стиле, – улыбаюсь я.

– Не буду. Знаю, что он проголосует против.

– Многие боятся его выступления. Оно может быть очень резким.

– А разве вы не знаете точно?

– Стил со мной не советовался. Но он очень не любит Мердока.

– Мердок в сенате менее опасен, чем за его стенами. А билля ждут и другие. Жизнь, как время, – идет вперед, а не стоит на месте. Общество не могут представлять одни аграрии и банкиры.

Кто-то отвлекает Уэнделла, и я отправляюсь в ресторан. Стила нахожу одного в дальней кабине за синей портьерой. Перед ним два бокала и бутылка вудвилльского красного. Но он не приглашает меня присесть.

– Не знал, что вы здесь, Ано, – говорит Стил.

– Я пришел как советник, пока вы меня еще не уволили.

– С каким советом?

– Не выступать вообще.

– Почему?

– Вы не поведете за собой даже трети сената.

– И пропустить Мердока?

Я повторяю слова Уэнделла:

– За стенами сената Мердок более опасен для общества. Сенатский мандат неизбежно умерит его агрессивность. Хуже будет, если хунта Мердока силой захватит власть.

Что такое «хунта», Стил не понимает, я вижу это по выражению его глаз, поэтому тут же меняю «хунту» на «шайку» и добавляю:

– А в сенате реставраторов всегда сумеет сдержать разумное большинство.

 

Стил долго не отвечает, и я все жду, не присаживаясь.

– Вы знаете, кто выдвинет билль? – наконец спрашивает он.

– Слышал: Рондель.

– Глава партии «джентльменов». Человек, проживший на свете столько же, сколько и я. Что заставило его изменить продуманному и пережитому?

– Я только что слышал от главы вашей партии, Стил, – говорю я, делая ударение на «вашей». – Жизнь, как время, – идет вперед, а не стоит на месте. Должно быть, Рондель это понял.

– Они хотят расколоть нас, – тихо, но твердо произносит Стил. – Отойдут трудовики, уже зашевелились каноники, а главное, конечно, Мердок. Перемены? Я против перемен, Ано. Люблю все стабильное, прочное, неизменное. Видно, мне пора в отставку, сынок. Могу назвать тебя так, кто бы ты ни был. Ведь мне уже, как и Висту, давно за семьдесят. Только уйду после выборов. По конституции все мои голоса получат те, кому я их отдам. А у меня сто тысяч избирателей, и ни один из них не будет голосовать за Мердока.

Я вспоминаю рассказ Мартина, но молчу. Стоит ли огорчать старика, да еще в такой день? А на Мердока можно найти управу: есть и Уэнделл, есть и Бойль. Да и «Сити ньюс» вмешается, если понадобится. Словом, отпор Мердоку мы дадим и без Стила.

Звонит колокол, призывающий членов сената в зал заседаний. Стил уходит из ресторана. Мне его искренне жаль – священник, основы веры которого поколеблены. Медленно иду за ним.

У входа в ложу мне встречается Мердок, старомодный и чинный. Улыбка его лучезарна, словно у игрока, крупно выигравшего на скачках.

– Радуетесь? – замечаю я. – Не рано ли?

– А вы сомневаетесь, мсье Ано?

– Потому я и отказался от ваших пяти тысяч.

– Боюсь, что вы мне уже не нужны. Как советник Стила, разумеется. Охотно предлагаю вам тот же пост.

– Не рано ли? – повторяю я.

– Я уже присмотрел себе кресло в сенате. Подумайте, Ано, может быть, это окажется выгоднее, чем предложение Уэнделла?

– Вы, как всегда, информированы, Мердок. Но я ни к кому не уйду от Стила. Тем более сейчас.

– Поддержать падающего? – смеется Мердок.

– Нет. Просто большей свободы действий нигде у меня не будет.

– То-то вы так часто встречаетесь с Мартином. Пусть имеет в виду, что разглашение редакционных секретов чревато далеко не радужными последствиями. – Еще одна улыбка, и он скрывается в ложе.

Значит, Мердок знает о моих встречах с Мартином. Откуда?

Игра продолжается.

10. Украденное письмо

Билль прошел.

Утро. Я лежу у себя в комнате на диване. Делать ничего не хочется, да и дел нет. Сейчас в Городе праздник – шестьдесят первая годовщина Начала, того самого Начала, откуда повел свою жизнь этот смоделированный неведомыми галактистами человеческий город и которое с тех пор так и пишется, как Город, – тоже с прописной буквы. За окнами непривычная тишина, лишь экипаж изредка проскрипит или прозвенит конка. И в отеле тихо, в коридорах не хлопают двери, еще спят после бурной предпраздничной ночи заезжие купчики и агенты – коммивояжеры, как у нас говорили когда-то, спят профессиональные шулера. Не слышно и жильцов, любящих покурить и поболтать на ходу, возвращаясь к себе из бильярдной или бара. Но большинство номеров пусты: сенаторы-фермеры и промысловики разъехались по своим промыслам и поместьям.

Вот и лежи, Анохин, потому что читать тебе нечего, все газеты уже прочитаны, а книги здешние старомодны, как и этот отель, – что-то вроде бульварных романов конца прошлого века. Лежи, Анохин, и жди, не забежит ли Мартин, вечно где-то что-то вынюхивающий. Какой детектив получился здесь из Мартина: вездесущий и все замечающий, свой повсюду – на бирже и в дешевых забегаловках, в семье простого промысловика и на приеме у директора страховой компании! Без Мартина я не знал бы и половины того, что знаю сейчас о Городе и его секретах. Мне бы и в голову не взбрело обедать в баре «Аполло», куда не ходят респектабельные горожане, вроде Уэнделла или Стила, и куда меня поведет сегодня Мартин. А пока лежи, Анохин, и думай, зачем ты затеял всю эту игру с Мердоком, Стилом, Донованом. И с биллем, который в конце концов прошел, несмотря на двадцать три голоса против. Стил все-таки выступил и повел за собой, опровергнув мои предсказания, чуть-чуть больше трети сената, но этих «чуть-чуть» оказалось слишком мало, чтобы билль провалить.

Предвыборная кампания уже в разгаре, портреты кандидатов в сенат на каждом шагу: и на рекламных стендах, и в магазинных витринах Города; в избирательных участках уже готовят списки выборщиков и бюллетени… А я чувствую себя здесь чужаком: предвыборная карусель кружится помимо меня, мне полностью безразлично, кто займет сенатские кресла, за какие проекты и поправки будут голосовать. Конечно, я сочувствую Доновану, но что ему от моего сочувствия? В сущности, мы с Мартином узнали все. И если только для этого нас переместили сюда, то пора бы возвращаться домой, благо желание неведомых «небожителей» уже выполнено. Большего сделать нельзя: общество здесь развивается по законам, давно на Земле открытым, а ускорить или изменить ход исторического развития – не в наших силах.

Кто-то тихонько стучит в дверь. Это не Мартин: Мартин обычно появляется без стука. Нехотя поднимаюсь, поправляю домашнюю куртку и говорю:

– Войдите.

Входит Пит Селби, с такой удрученной миной, что сразу становится ясно: дурные вести.

– В чем дело. Пит?

– Неприятность, советник. Меня выставили из архива.

– Совсем?

– Нет, пока перевели в общую канцелярию.

– Почему?

– Директор мсье Жанвье заметил, что я интересуюсь больше партийными доходами и расходами, чем восторженными восхвалениями кандидатов в сенат. Такие документы я, дескать, отбрасываю, а изучаю счета и доносы. Теперь мне все будет выдаваться лишь по его выбору. Мсье Жанвье хочет, чтобы я работал на глазах у его чиновников. Мне он не верит.

– Ну, это не так плохо, Пит, – решаю я. – За вами будут следить, а вы наблюдайте, кто особенно в этом старается. Немедленно сообщите мне их имена.

– Все ясно, советник.

– Вот и действуйте. Пит. А директору скажите, что вам даже полезнее работать по его указаниям.

Едва я успеваю закончить фразу, как врывается – и конечно, без стука – Мартин. Увидев Пита, спрашивает:

– Где Луи, Пит?

– Не знаю. Он уже несколько дней не ночует дома.

– И я его не встречал, Юри. – Тревожная нотка слышится в голосе Мартина.

– Он только сказал, что должен кого-то разоблачить, – говорит Пит, – но кого именно, промолчал. Расскажет, мол, когда все выяснит.

– Меня беспокоит твой промах, Мартин. – Я уже начинаю понимать, что Ренье в опасности.

– Меня это самого беспокоит, – вздыхает Мартин. – Может быть, сегодня еще узнаем что-то в «Аполло».

– В «Аполло»?! – удивленно восклицает Селби. – Вспомнил! Именно сегодня вечером он и будет в «Аполло».

– Зачем? – изумляется Мартин.

– Я сказал… он мне сказал… – лепечет совсем смущенный Пит, – что именно в баре «Аполло» он разоблачит кого-то… кто будто бы всем мешает.

Мы недоуменно переглядываемся с Мартином. Для чего Ренье понадобился этот притон? С кем он туда придет? Что-то выведал в банде Пасквы? Но удалось ли ему это скрыть? Ведь у него нет опыта конспиратора.

– Луи кому-нибудь давал ваш адрес? – спрашиваю я Пита.

– Зачем? Всем и так известно, что студенты из провинции живут в общежитии политехнички.

– Там бандиты рисковать не станут, – говорит Мартин.

– Кто их знает, – возражаю я. – Ты бы лучше переехал, Пит. На время к кому-нибудь, а? Сумеешь?

– Если требуется, сумею, – кивает Пит и продолжает: – Вы просили посмотреть повнимательнее, не наблюдают ли сослуживцы за моей работой. Наблюдают, советник. Сначала я ничего не заметил или, вернее, не обратил внимания. В частности, на любопытство старшего клерка Освальда Ринки. Он представился крайне заинтересованным моей работой, заглядывал в документы, которые я просматривал, и в мои записи, причем что-то записывал сам. Интересовался он именно тем, что хотел скрыть от меня мсье Жанвье. Его не волновали происки оппозиции, он хотел точно знать, на сколько голосов могут рассчитывать популисты в том или ином кантоне.

– Значит, Ринки работает не на Жанвье, – замечает Мартин.

– Но, видимо, через него и просачивается партийная информация… – размышляю я. – Только для кого?

Кажется, я начинаю понимать, в чем дело. О том, что Мердок имеет своих агентов в избирательной канцелярии популистов, я догадывался давно. Теперь отпали последние сомнения: если Ринки – человек Мердока, то глава реставраторов знает все, что ему нужно.

Пит не уходит – мнется, словно что-то собирается добавить.

– Я еще не все сказал, советник, – бормочет он.

– Ну говори, не смущайся, – поощряю его я.

– У меня украли рекомендательное письмо сенатора Стила.

Одна новость лучше другой!

– Почему оно оказалось у тебя?

– Я предъявил его мсье Жанвье, он прочел и вернул мне. А я спрятал письмо в стол, но не запер ящик – не подумал о возможности пропажи. В письме рекомендовали меня – ну кому еще нужна была эта рекомендация?

– Может, оно и сейчас в столе? Поищи получше.

– Уже искал. Письма нет. И я даже догадываюсь, кто его взял. Кроме Освальда Ринки, в комнате никого не было.

– Скверная история, – говорю я. – Любой документ за подписью сенатора может быть использован нам во вред.

– Для чего же он понадобился этой канцелярской крысе? – пожимает плечами Мартин.

Пит робко его поправляет:

– Это совсем не канцелярская крыса, мистер Мартин. Я даже не понимаю, зачем он у нас работает. Платят здесь немного, а деньги у него водятся. И если письмо сенатора что-нибудь стоит, он продаст его без зазрения совести. Ринки игрок, мистер Мартин, и чуть ли не каждый день прямо со службы едет в «Гэмблинг-Хаус». Знаете это казино на Больших бульварах? Мне думается, что и сейчас он там.

– Почему ты так считаешь? – спрашиваю я.

– Вчера я попросил у него взаймы, мсье Ано. Немного попросил, до получки. А он сказал: «Сегодня ни сантима, Пит. Но завтра будут. Приходи в казино: если не продуюсь – выручу». Играет он крупно. До выигрыша или проигрыша.

– Значит, долго не задержится, – замечает Мартин.

Мы понимаем друг друга с полуслова. За сколько Ринки продал письмо, не существенно. Важно, когда и кому.

– Вот что, Мартин, – решаю я. – Приедешь в «Аполло» после девяти, в самый разгар сутолоки. Столик закажешь заранее. Я постараюсь приехать вовремя. Пока же мы с Питом займемся Ринки. Надо узнать точно, кому он продал письмо сенатора.

«Гэмблинг-Хаус» – было начертано электрическими лампочками по фронтону богатого особняка на самом фешенебельном отрезке Больших бульваров. Надпись освещала не только вход и колоннаду у входа, но и примыкающую к ним ресторанную площадку под парусиновым тентом. От нее к воротам тянулась липовая аллея.

Швейцара не было. Мы вошли в открытые настежь двери. В глубине большого пустынного холла скучал молодой человек в синем сюртуке и кружевном жабо, украшенном булавкой с лиловым, похожим на аметист, камнем. Мы предъявили свои визитные карточки и уплатили по двадцать пять франков за вход. Пока нам выдавали входные билеты, я успел осмотреть соседний бар за тяжелыми плюшевыми портьерами. Он был почти пуст – только несколько хорошо одетых молодых людей у стойки.

– Ринки среди них нет, – подсказал мне Пит.

Наверху нас встретила привычная тишина игорного зала. Лишь изредка шепот советующих, негромкие реплики игроков, возгласы банкометов и крупье перекрывают легкое шуршание фишек по сукну столов. Лакеи в красных фраках и белых чулках до колен ухитряются лавировать между столами с подносами в руках, даже не зазвенев бокалами.

Освальд Ринки, сидящий напротив крупье, играет осторожно, ставит стопки фишек не на номера, а на цвет, рассчитывая только на удвоенную сумму в случае выигрыша. Перед ним на столе лежит большая груда фишек. Очевидно, Ринки уже выиграл немало и – что соответствовало бы его репутации крупного, но осторожного, не любящего рисковать игрока – должен скоро игру закончить.

– Не подходите к столу, Пит, – говорю я, – вас он сразу узнает и поймет, что вы пришли не для игры в рулетку. Лучше подождите незаметно в сторонке и перехватите его, когда он пойдет от разменной кассы к выходу. Попросите у него, скажем, двадцать пять франков. А я неожиданно подойду к вам…

Мы так и делаем. Пит отходит к разменной кассе, я становлюсь у стола позади крупье. Из-за его спины мне видно, как играет Ринки. Методично, невозмутимо, то уменьшая, то увеличивая ставки, он играет на «руж» и «нуар» или на «чет» и «нечет», как мальчишки в орлянку: орел или решка. Ринки везет: стопка фишек у него под руками становится все больше и больше.

 

И вдруг Ринки невольно, инстинктивно, даже со страхом, накрывает эту разноцветную стопку. Он увидел и узнал меня.

Почему советник сенатора пришел в казино? Ведь имя Жоржа Ано отнюдь не популярно среди его завсегдатаев. Значит, он заглянул сюда случайно, вероятно из любопытства. Но успел заметить за рулеточным столом партийного функционера. Надо бросать игру и немедленно уходить, объяснив пребывание в казино той же случайностью. Так я прикидываю возможные умозаключения Ринки и не ошибаюсь. Всем своим видом показывая, что игра для него окончена и что играл-то он, в общем, равнодушно, без интереса и выигрыш чисто случаен, Ринки бочком-бочком пробирается сквозь толпу к разменной кассе. Я осторожно следую за ним, стараясь не опоздать к его встрече с Питом.

Пит успевает догнать Ринки, когда тот уже спустился вниз по широкой мраморной лестнице и взял свой цилиндр в гардеробе. Они оба стоят в скучной тишине холла, не привлекая внимания ни краснофрачных лакеев, ни застегнутого на все пуговицы администратора. Я их, конечно, не слышу, но вопрос Селби мне известен. А теперь вижу и ответ: Ринки разводит руками, виновато улыбается, явно разыгрывая этюд о проигрыше неудачника.

Именно в эту минуту я и подхожу к ним.

– Каким образом вы здесь? – строго спрашиваю я Пита. – Посещение подобных заведений не украшает работников нашей партийной канцелярии.

Пит, якобы заикаясь от испуга, косноязычно лепечет:

– Я случайно… У меня и денег для этого нет. А пришел… попросить взаймы у приятеля. Это Освальд Ринки, старший клерк у мсье Жанвье…

Я смотрю в упор на Ринки, и мне кажется, что я где-то его уже видел. Где? Вспомнить не могу. А Освальд Ринки, обрадованный тем, что Селби неожиданно дал ему возможность уйти из-под удара, угодливо раскланивается.

Я надменно оглядываю Ринки (у меня это хорошо получается) и внезапно вспоминаю, где его видел: он был среди замаскированных бандитов Пасквы, перехвативших нас на лесной дороге в Вудвилль. Несколько секунд молчу, соображая, как использовать свое открытие, и, не подавая виду, что разгадал Ринки, говорю назидательно, как советник сенатора старшему клерку его канцелярии:

– Ваш выигрыш или проигрыш меня не касается, но репутация игрока не подходит для партийного функционера, Освальд Ринки. Мне, возможно, придется сделать соответствующие выводы.

Ринки испуган, но, видимо, не осложнения с Жанвье беспокоят его, а мое близкое знакомство с Мердоком, на которого он работает.

– Прошу извинить меня, советник, – не без достоинства просит Ринки. – Уверяю вас, что ничто подобное больше не повторится.

Я морщусь, будто раздумывая.

– Ладно. Выйдем в сад к бассейну. Здесь слишком душно. Там и объяснимся.

Ринки, заметив мои колебания, почти счастлив и тут же устремляется к открытым дверям. Несколько минут мы, все трое, молча и не спеша идем по узкой тропе вдоль бассейна.

Я резко останавливаюсь.

– А ведь мы с вами знакомы, Освальд Ринки. Даже как-то сидели рядом.

Ринки удивлен или изображает недоумение.

– Не имел такой чести, советник.

– Имели. Вспомните лесную хижину близ Вудвилля. Вы были тогда среди «пистолетников» Пасквы.

Актерски сыгранное удивление Ринки сменяется совсем не театральным испугом. Он пятится от меня, не сообразив, что стоит в нескольких сантиметрах от края бассейна.

– Стой! – кричит Пит.

Но Ринки уже потерял равновесие и ушел под воду, окатив нас фонтаном брызг. Секунду спустя он вынырнул и застучал по воде руками.

– Помогите! Тону!

Пит хватает его за руки и вытаскивает по грудь из воды.

– Подержите так, Селби, – прошу я. – Не спешите.

– Я не умею плавать! – вопит, отплевываясь, Ринки.

– Это тебе и не понадобится. Сразу пойдешь ко дну, если не скажешь, кому ты продал украденное письмо сенатора. Только поторопись, а то Пит устанет тебя держать. Итак – кому?

– Паскве. За пятьсот франков… Вытащите меня ради Бога!

– Интересно, за что вам платит Мердок? Профессионал – и попадается на мелкой краже, да еще сбывает украденное своему же сообщнику. А плавать надо учиться с детства, – наставительно говорю я и помогаю Селби вытянуть Ринки из воды. Он отряхивается, как мокрый пес, обдавая нас брызгами.

– Я, пожалуй, пощажу вас, – замечаю я, протирая носовым платком промокшие полы и рукава сюртука. – Ни Жанвье, ни Мердоку ничего не скажу. Выигрыш можете оставить себе, двадцать пять франков дайте взаймы Питу, если он в них нуждается, а пятьсот франков, полученных вами от Пасквы, внесите в фонд избирательной кампании сенатора Стила. Вы, Селби, доставите сейчас эту мокрую курицу домой, а то еще простудится. Не беспокойтесь, жаловаться он не будет.

Рейтинг@Mail.ru