Сергей Абрамов
Сложи так
– Возможно.
– Отсюда и ваша близость к ней?
– Нельзя игнорировать женщину с таким обаянием. Ни один холостяк не прошел бы мимо.
– А почему вы так интересовались ее работой в области, мягко говоря, весьма далекой от ваших профессиональных забот?
– Откуда вам это известно?
– От самой Немцовой. Зачем, например, вы послали в ее институт под видом телефонного мастера того же Челидзе?
– Она что-то путает. Вероятно, это была его инициатива.
– Для чего?
– Спросите у Челидзе. Я не смешивал своих и его интересов.
Жирмундский снова подмигивает мне: пора, мол, переходить к Чачину. Я предоставлял ему инициативу. Жирмундский тут же переходит к допросу.
– Как вам удалось спровоцировать Чачина?
– При чем здесь провокация? От Челидзе я узнал, что Чачин едет в Западную Германию. Пригласил познакомиться, почему-то был уверен, что у нас обоих имеются обменные марки. Так и оказалось, даже уговаривать не пришлось. Коллекционер всегда поймет коллекционера. И хотя Чачин сам собирает советские марки, кто ж откажется от зарубежных новинок – для обмена хотя бы. Лично я послал Кьюдосу две новехонькие советские марки «Союз» – «Аполлон», ну а Чачин из своих мог обменивать любые дубли.
– Взамен вы ничего не получите, – говорит Жирмундский. – Обе ваши марки у нас.
И кладет перед Ягодкиным фотоснимок обоих марок с цифровой записью и листок бумаги с расшифрованным текстом. Ягодкин, не нагибаясь к столу, читает. Руки опять дрожат, а лицо, как в кино, крупным планом отражает все охватывающие его эмоции. Сначала только испуг, сознание того, что мы все о нем уже знаем, потом вдруг появляется отчаянно сопротивляющаяся мысль: не все, мол, еще потеряно, он еще может подняться.
– Для меня это такая же новость, как и для вас. Марки для обмена доставил Челидзе. Я только передал их Чачину. А зашифрованный и замаскированный клеем текст не на моей совести. Предъявляйте обвинение Челидзе.
Ягодкин знал, что его шаг отчаянный, надеялся, что Челидзе мы не нашли, что скрылся он глубоко и надолго.
– Здесь сказано: инженер от вербовки отказался, пришлось устранить. А ведь вербовал его не я, а Челидзе. Я его и в глаза не видал. И устранил его Родионов не по моему приказанию, а по директиве Челидзе… Да и связной в институте – я даже не знаю, о каком институте идет речь, – не мой агент, а Немцова была связана с Челидзе теснее, чем со мной.
Неужели же все-таки ускользнет от нас Ягодкин, скрывшись за спиной «альтер эго»? Ведь доказать мы можем только два его преступления: попытку с чужим паспортом бежать за границу и тайную вербовку его гитлеровской разведкой в первые дни войны. Но доказать, что побег был заплланирован и подготовлен самим Бауэром, мы не можем, а на гитлеровскую разведку он не работал ни в первые, ни в последние дни войны. Все остальное он отрицает, подставляя под удар исчезнувшего Челидзе.
«Допрос Челидзе! А где мы найдем сейчас его точку на карте? Прочесать всю горную Сванетию? Сколько времени это потребует? Месяц, год, полтора, два? А если он не в горной Сванетии? Какие у нас данные, кроме разосланной фотокарточки?»
Телефонный звонок прерывает мои раздумья. Странный телефонный звонок в минуты молчания, когда решается судьба человека. Я апатичен, Жирмундский морщится, Ягодкин вздрагивает: а вдруг это тот самый звонок, который ставит точку в его последнем слове защиты?
Прав Ягодкин: это именно тот звонок!
Я машинально подымаю трубку. Звонит Булат из Тбилиси.
– Только что взяли Челидзе на даче его брата за городом. Не успели они сплавить его в Сванетию.
– В Москву, – выдавливаю я с трудом застревающие в горле слова, – сейчас же в Москву. Предусмотрите все: охрану, доставку, передвижение по городу.
И, не глядя на Ягодкина, нажимаю кнопку звонка на столе. Входит дежурный.
– Уведите обвиняемого.
На Ягодкина я уже не смотрю. Мне все равно теперь, как он выглядит, как реагирует на звонок, о чем размышляет.
Жирмудский наклоняется над столом.
– Откуда? Кто?
– В Тбилиси арестован Челидзе. Теперь все! Конец. Точка.
«Джиг-со». Спортивная картинка-загадка, представлявшая когда-то груду распилениых мелких кусочков, уже собрана до конца. «Сложи так» – говорит нам ее название, если заменить в нем не очень мешающие фонетике буквы. По крайней мере для иностранца.
