Александр Иванович Абрамов
Последняя точка
В конце концов оккупанты, ищущие агентов для борьбы с партизанскими группами, рассеянными вдоль железных дорог, ведущих к Смоленску, забросили Мухина и Фролова в лес для присоединения к одному из таких партизанских отрядов, конечно, с фальшивыми документами и легендами. В скитаниях по лесу Мухин сфабрикованные документы потерял, но Фролов сохранил и поддельную бумажку, и деньги. Случай свел обоих с отрядом Глебовского, и судьба их известна. Но даже при воссоединении с наступающими советскими войсками припрятанные деньги Фролову удалось сохранять.
Война, как это ни странно, оказалась для него источником дальнейшего обогащения. Гражданская специальность Фролова привела его в интендантскую часть, и первым его трофеем была продажа грузовика с американской тушенкой. Купил ее некий Шинберг, интендант в капитанском звании, тут же реализовавший покупку на черном рынке в освобожденном Смоленске. Жулик жулика видит издалека, и Шинберг сразу же оценил Фролова. Аферы по искусно подделанным документам продолжались безнаказанно. В конце войны оба интенданта-мошенника орудовали в тылах Советской Армии в Германии, вывозя все, что удавалось похитить в брошенных немецкими богатеями поместьях: от трофейных автомашин до фарфоровых сервизов. Но вот на мине где-то в Силезии подорвался вместе с автомашиной Шинберг, Фролову же повезло. Все похищенное двумя интендантами с липовыми документами перешло в руки перекупщиков в тыловой Одессе, в Киеве и даже в Москве.
Первая же деноминация советской денежной системы, ограничивающая сумму обменивавшихся денег, буквально в одну ночь разорила Фролова. Не мог же он явиться в обменный пункт с огромным венгерским чемоданом, до застежек набитым денежными кредитками – уж сколько их там было, он не считал, но больше миллиона наверняка. И расстался он с ними у мусорного ящика в первом же проходном дворе на Арбате, даже не вздохнув и не обернувшись. Был миллион, нет миллиона. Что поделаешь, ведь Остап Бендер, потеряв столько же, тоже не плакал.
В этом же дворе у тех же мусорных ящиков он и встретил Мухина с чемоданом такого же объема. Встретил впервые с того дня, когда они расстались в разделившемся партизанском отряде. Встретились, узнали друг друга – дворовый фонарь позволил, – остановились.
– Фрол? – спросил Мухин.
– Я, – сказал Фролов.
– Выбросил свои?
– Выбросил. Не идти же сдавать.
– Верно. Подожди-ка меня, я свои с чемоданом оставлю. Да и свой брось, на черта он тебе сдался.
Потом они сидели в ресторанчике на Арбате, пили зеленый грузинский тархун – водки в продаже тогда еще не было – и обменивались воспоминаниями.
– Много выбросил? – спросил Мухин: тогда еще он был Мухиным, а не Солодом. И шрама на лице у него не было.
– Не считал. На всю жизнь хватило бы.
– Настоящие?
– А ты думал? Кровные.
– А у меня, брат, с гитлеровской печатной фабрики. В гестапо из сейфа взял, когда наши покровители домой драпали. Для хождения в оккупированных советских землях предназначались. И здесь действовали: немцы печатать чужие деньги умели.
– Почему ж ты с гостями не драпанул? Такой бы им пригодился.
– А я, мужичок, уже понял, что им конец. Что бы я в Германии делал? В лагере для военнопленных сидеть или в шпионскую школу податься? Их американцы вдоволь настроили. Только работа эта не по мне. Влипнешь в конце концов – «смерш» не храм Христа Спасителя. Сам пропитаюсь. Независимо.
– Можно сберкассу взять, если сумеешь. Тебе это раз плюнуть.
– А что? – равнодушно отмахнулся Мухин. – И возьму, если случай представится. Но ведь и другие способы есть. Трофейных машин сейчас много. Своих еще не строим, а по улицам не пройти. То «хорх» обгонит, то «майбах» или американские «форды» да «шевроле». У «Метрополя» посмотри, сколько «линкольнов» стоит. Ну те, что с собачкой на радиаторе. Взять такой что чихнуть умелому человеку. Взял да и гони на юг. Там с хода купят.
– В долю берешь? Не обману.
– Трусоват ты, Фрол. Не сгодишься.
«Трусоват, – подумал Фролов. – Мухин прав. Большие деньги без риска не подберешь, а рисковать так, в открытую страшно. Посижу где-нибудь в артели или на периферию подамся. Толкачом на завод или при колхозе каком с шабашниками. Даровые деньги везде можно найти, если на ротозея либо на жулика набредешь. Нет, с такими, как Мухин, лучше не связываться. Время терпит».
То была последняя встреча Фролова с Мухиным, пока тот не явился в сплавконтору свияжского лесопромышленного завода в лике Солода Михаила Михайловича весной этого года.
13
Заседание парткома комбината открылось после обеда в директорском кабинете. Присутствовали, кроме членов бюро, все начальники отделов во главе с Глебовским. Заседание открыл секретарь парткома Саблин, человек хлипкий, юркий, все на заводе знающий и всюду поспешающий, как и положено старательному секретарю, хорошо ладившему и с горкомом и с обкомом.
– У нас, товарищи, один вопрос: о сплавщиках, работающих посезонно и не состоящих в штате. Вопрос поставлен главным инженером Глебовским, – начал он и умолк.
– А на черта лысого нам эти сплавщики, – воспользовался паузой плановик Косых, грузный, лысый и в противоположность Саблину медлительный и неторопливый. – Сплавляют они лес с обеих лесосек? Сплавляют. Справляется с ними Фролов? Справляется. Так чего же нам в эту кутью влезать?
– Тебе слово, Глебовский, – сказал секретарь.
Глебовский, не подымаясь, задумчиво заговорил с места:
– Сплавщики нам нужны. Река в этих местах бурная, порожистая, быстрая. Только в заводях тихо. Но промышленный лес не может накапливаться в заводях, а катером его по реке не спустишь. Значит, без сплавщиков мы обойтись не можем. В штаты, однако, их не зачислишь: зимой им делать нечего, зимой грузовиками обходимся, отчего производительность на три-четыре месяца в году неизбежно падает. Железнодорожную ветку нам пока строить не разрешают: сплавные сезоны выручают с избытком. Вот вам и предыстория сплавки и сплавконторы. Завконторой набирает рабочих сам, ищет умельцев с других рек, шарит по деревням, ему известным, да и расплачивается сам, сдельно конечно.
– А чем плохо это? – перебил кто-то. – Всюду так, где реки порожистые.
– Не всюду. Плохо то, что коллектива у нас нет. Единого. Сплавщики на отлете. Живут в общежитии летней постройки, зимой пустующем, отдельно обедают, отдельно гуляют. Ни по фамилиям, ни в лицо на комбинате их никто, кроме Фролова и поварихи, знать не знает, даже трактористы с лесосеки.
– Что верно, то верно, – сказал бригадир трактористов Фомин, – отмежевались они от вас, да и мы на дружбу не лезем. Из комсомольского возраста они давно вышли, люди пожилые, солидные. Да и промеж себя не дружат, на каждом плоту свои, обособленно и живут. Где ты их только набираешь, Фролов?
Фролов откликнулся неохотно и зло:
– Главный инженер ведь сказал где. По деревням у сплавных рек ищу. Это новых. А старые сами весной приходят. Да и не так уж много их у нас, чтобы вопрос на партком выносить.
– Потому и выношу, что отдел кадров не вмешивается, – возразил Глебовский. – Без контроля отдела кадров набираете рабочих, Фролов. Мне скажут, что так издавна повелось, ну, а я скажу, что плохо ведется, тем более, если издавна. «Мертвые души» могут появиться в платежных ведомостях, по которым расплачивается Фролов с плотовщиками. Я не обвиняю Фролова, он старый работник комбината, а такими обвинениями с ходу без проверки бросаться нельзя, но предлагаю отделу кадров вызвать, а если это помешает сплаву, то проверить на месте наличие всех работающих у нас плотовщиков и сверить их фамилии с платежными ведомостями сплавконторы. Одновременно я лично считаю нужным сообщить в городской ОБХСС о необходимости такой же проверки и за несколько прошлых сезонов. Если возможно хищение государственных средств, а при таком порядке найма и расплаты оно вполне возможно, то вмешательство городской прокуратуры необходимо. Пусть Фролов не обижается. Никакой тени на него я не бросаю, но интересы государства – это интересы государства, и мы оба с ним обязаны их блюсти.
Все сидели молча, не глядя друг на друга, ничего не добавив к сказанному.
Саблин лаконично изложил резолюцию:
«Поручить завсплавконторой тов. Фролову передать отделу кадров все анкеты и трудовые книжки работающих в нынешнем сезоне сплавщиков, а главному бухгалтеру тов. Микошиной сверить их фамилии с фамилиями, проставленными в платежных ведомостях сплавконторы. В случае расхождений главному инженеру тов. Глебовскому связаться с городскими органами Министерства внутренних дел».
Расходились по-прежнему молча. Репликами не обменивались.
14
Фролов приехал из города на грузовике. Сам правил. Было уже поздно, и Солод мирно похрапывал на койке. Фролов зажег лампу, вынул из шкафа неначатую бутылку водки и соленый огурец. Выпил стакан и крякнул:
– Кха!
Солод проснулся:
– Откуда так поздно? И сразу за водку. Налей и мне. Рыба жареная осталась?
– Осталась, если ты не сожрал.
Солод присел к столу, как и был, в подштанниках. Сочувственно взглянул на чем-то расстроенного приятеля.
– Где был, корешок? Случилось что?
– Случилось. Докопался Глебовский. Сегодня на парткоме потребовал проверить по трудовым книжкам плотовщиков платежные ведомости. Нет ли приписанных «мертвых душ». Тоже мне Чичиков, сволочь!
– Чичиков это ты, корешок. «Мертвые души»-то у тебя. И много ли будет?
– Никого не будет. Порядок.
– Спроворил?
– В двух деревнях по реке пятерых нанял. Тыщу рублей за спектакль выложил. Трудовые книжки раздал с фамилиями, под которыми они, мол, у меня плотовщиками работали. Ну, да поварихе еще сотенную, чтоб своими признала. А трудовые книжки на всю сплавную братию придется завтра в отдел кадров свезти: партком требует. А там сверят с ведомостями, и все чистенько, как из прачечной.
– А плоты кто вместо них гонять будет?
– Никто. Я их за пьянку в общежитии с мужиками уволю. И к мордам их привыкнут, когда менты выспрашивать начнут, кто лишний зарплату получал.
– Так у тебя норма сплавки понизится, – сообразил Солод.
Фролов уже с улыбочкой еще водки выпил.
– Не снизятся. Занижены они у меня, потому люди и работают с превышением на сто и больше процентов. Нажму, и еще превысят.
– И с каждого сдерешь?
– Ну, там уж по грошику.
Солод, давно уже все понявший, а видимо, и присмотревшийся, как Фролов маневрирует, захихикал для вида, а может быть, и с расчетцем:
– Знаю я твои грошики. За семь лет у тебя, наверное, полмиллиона накоплено.
– Не считал.
– А прячешь где?
Фролов промолчал, а Солод добавил хитренько:
– Все равно узнаю. И поделимся, говорю. Честно, по-каторжному. Все равно смываться придется.
– Рано об этом. Глебовский у меня в голове. Как бы избавиться от него, заразы. Закопает в конце концов.
– А мы его к ногтю, – сказал Солод. – Тыщ десять дашь, причешу. Раз хлоп, два в гроб. И на твоих плотовщиков все свалим. Сначала, конечно, алиби себе обеспечим.
Вздохнул Фролов:
– Не поможет алиби: мотив у меня.
– Не будут искать мотив у старого партизана. Вон ты на карточке красуешься с усами, как у Буденного. Партизан Фролов в отряде капитана Глебовского.
Солод поднес лампу со стола к стенке, где красовалась в рамке увеличенная фотокарточка партизанской группы в лесу у брошенной сторожки лесничего.
– Когда это вас снимали?
– Почему вас? Там ты тоже есть. С краюшка рядом с Костровым стоишь. Перед тем как разделиться, нас и запечатлели.
У Солода рука дрогнула. Оглянулся, нашел, швырнул фотографию в рамке на стол так, что стекло зазвенело.
– Что ж ты молчал, гад мышачий?
– Так тебя на снимке ни один мент не узнает.
– Сжечь эту пакость сейчас же! – Солод сорвался в крике.
– Нельзя сжечь. Пока нужна она здесь как визитная карточка.
Солод вынул фотографию из рамки, достал финку из куртки, висевшей на спинке стула, и ровненько отрезал край снимка.
– Вот и Кострова отрезал, – огорчился Фролов.
– Дай спички!
– Сунь в печку. Там уйма бумажного хлама. Только сейчас жечь не надо. Подозрительно: ночь. Мало ли что жгут. Запалим, когда похолодает.
Солод допил водку и снова на койку брякнулся. Не прошло и минуты, как он захрапел. А вот Фролову не спалось. Думал, сопоставлял, комбинировал. А наутро с красными от бессонницы глазами сказал опохмелявшемуся Солоду:
– Дам тебе десять тыщ, Мухин. Только не за Глебовского.
– А за кого? – насторожился Солод. Даже за Мухина не одернул.
– Обдумаю все – узнаешь.
15
Подымаясь к себе, Бурьян заглянул в бывший кабинет Жаркова, где теперь работала Верочка.
– Есть новости, Андрей Николаевич, – сказала она. – Нашла мальчишек, которые возле Глебовского суетились, когда он патроны для охоты заготовлял. Они у него в специальном ящичке хранятся. Ну и разгорелись у мальчишек глаза: стащили четыре патрона. Оба из четвертой средней школы. Перешли в восьмой класс. Олег Пчелкин и Виктор Хохлик.
«Двигаем», – подумал Бурьян и прибавил:
– Надо еще, чтобы они сознались. Вы хоть расспросили их, прежде чем к нам вызывать?
– Конечно. Все расспросила. Сначала бычились, а узнав, кто вы, раскололись сразу. Гипноз ваших спортивных доблестей подействовал. Тогда совсем ребятишками были, а слухи помнят. Да они оба сейчас в приемной у вас сидят.
Бурьян прошел к себе и увидел двух крепких пареньков лет по пятнадцати. Оба так и сверлили его глазами, а в глазах застыло напряжение, как у спринтеров на стометровке.
– Ко мне, ребята? – спросил он.
– К вам. Нас Вера Петровна прислала. Вы тот знаменитый Бурьян?
– Тот.
– Говорят, вы в школах, в городах, где работаете, физкультурой занимаетесь?
– И у вас займусь, когда дело закончу.
– Нам бы кролем выучиться плавать. Или брассом.
– Так по вашей реке не поплаваешь.
– У нас в трех километрах заводь большая. Туда по вечерам на рыбалку ходят.
– Будет время, и мы сходим. Научу вас обоих плавать – мастерами станете. А сейчас по делу поговорим. Но запомните: с одним условием – правду и только правду.
Теперь у обоих в глазах была готовность спортсменов на тренировке.
– Спрашивайте, – сказал Хохлик.
– Это вы четыре патрона у Глебовского сперли?
– Мы. Хохлик взял два, и я два, – сказал Олежка Пчелкин, веснушчатый парень с короткой челкой. Сказал охотно, не запинаясь.
– Давно?
– Недели за две до ареста дяди Илюши.
– И что же вы с ними сделали?
– Витькины два мы израсходовали. По воронам били из отцовской двустволки. Я попал, а Хохлик промазал.
– Верно, – подтвердил Хохлик. – У меня меткости нет. Будете нас учить, постараюсь не мазать. У пятиборцев как? По движущейся цели стреляют или по тарелочкам?
– Со стрельбой погодим, – возразил Бурьян. – Скажите лучше, куда другие патроны дели?
– Так первые два мелкой дробью были набиты, бекасинником, а другие два картечной, крупнющей. Побоялись. Так у нас их Солод забрал. Где-то побоку шлялся.
– Это какой Солод? – заинтересовался Бурьян.
– Да водитель фроловской легковушки. Перекошенный такой, бородатый. По лбу до бороды шрам, как топором хрястнули, – пояснил Пчелкин, он был разговорчивее угрюмого Витьки. – Сказал, что стрелять в городе милиция не разрешает, а патроны забрал. Хозяину, говорит, отдам, и чтоб, мол, держали мы язык за зубами, а то донесет. Есть, говорит, такая статья в уголовном кодексе. По ней, дескать, и малолетних берут за стрельбу в городе.
– В городе, конечно, стрелять нельзя, – предупредил мальчишек Бурьян, – и у отцов брать охотничьи ружья тоже не следует. Это я вам как прокурор говорю. Ждите меня в школе: вот дело закончим, я поговорю с вашим директором, и мы спортивный кружок оборудуем. Ждите, я никогда не обманываю.
Ребята отступили к двери, стараясь не поворачиваться к Бурьяну спиной. Обоим явно хотелось поговорить о Глебовском, но Бурьян был уже не будущим «дядей Андреем», а прокурором города, мальчишка же всегда уважают прокуратуру и уголовный розыск, хотя бы по детективным романам.
– Будете проходить мимо комнаты номер шесть, скажите Вере Петровне, чтобы ко мне зашла. И, если может, пусть не задерживается, – попросил Бурьян. Звонить ей по свияжскому телефону ему не хотелось.
«Сказать или не сказать Верочке о своих подозрениях? – размышлял он. – Ведь подозрения еще не доказательства. Но Верочка не только самостоятельный следователь, выезжающий с инспекторами уголовного розыска по вызовам дежурного по городу, но и имеет отношение к расследованию дела Глебовского. Пусть пока еще только подозрения, но сказать все равно надо». Однако первой начала Верочка:
– Есть еще новости, Андрей Николаевич. Звонил Соловцов, которому я передала подобранный мной спичечный коробок, что Жарков в окошко выбросил. Установили его предполагаемого владельца. Он действительно приехал из Риги. Еще весной приехал, месяца за три до ареста Глебовского. По фамилии Солод. Живет на квартире у Фролова, у него же и работает водителем легковушки.
– Кажется, мы нашли убийцу, Верочка.
16
– Я думаю, что пресловутое дело Глебовского является фактически инсценировкой убийства, – продолжал Бурьян, – а режиссером ее был Фролов, единственный человек на заводе, у которого был мотив для такой инсценировки. Вы знаете о заседании парткома, на котором Глебовский выступил фактически с обвинением Фролова в приписках, сделанных в платежных ведомостях сплавщиков?
– Конечно, знаю и протокол этот читала, но Жарков запретил мне им заниматься: незачем, мол, беспокоить бывшего партизана, у которого, дескать, и наглядное свидетельство есть – фотокарточка его партизанской группы. Карточку эту я видела, и снят он на ней вместе с нынешним секретарем обкома Костровым. И сказал Фролов мне, что у Кострова есть такая же карточка и что прошлое его, Фролова, чисто, хотя он и находился одно время в заключении по ложному доносу в Седлецке. Я все же, несмотря на запрещение Жаркова, побывала в Седлецке и порылась в архивах. Что же оказалось? Арестован был Фролов не за антисоветскую деятельность, а за хищения в сельскохозяйственной кооперации с помощью подложных документов и амнистирован без восстановления в должности. А когда я сказала об этом Вагину, он только рукой махнул: зачем я не в свои дела суюсь, Жарков, мол, знает, что надо делать, и разберется. Ну, вы сами понимаете, что к Жаркову я уже не пошла.
Не отвечая, Бурьян позвонил в сплавконтору.
– Фролов слушает, – прозвучало в трубке.
– Бурьян говорит. Да, прокурор. И это верно. Мало того, что вы рассказали Жаркову, дело ведь пересматривается. Да, необходимо кое-что уточнить. Когда можете сегодня приехать? Через час. Хорошо, жду. Думаете за Пивоваровой заехать? Отлично. Не будем ее тогда повесткой беспокоить. Значит, порядок? Тогда до встречи.
Бурьян положил трубку и через междугородную вызвал область:
– Соедините меня с первым секретарем обкома. Доложите, что звонит прокурор из Свияжска. Нет, с областным прокурором мне разговаривать незачем. Скажите, что звоню по делу Глебовского. Да-да, он в курсе.
Костров откликнулся очень быстро:
– Товарищ Бурьян? Слушаю. Что новенького?
– Могу вас порадовать, Аксен Иванович. Следствие хотя еще не доведено до конца, но у меня уже налицо ряд существенных доказательств невиновности Глебовского. Да, стрелял не он. То была инсценировка убийства, хитро и умело продуманная. Кто виновен, пожалуй, уже знаю. И в связи с этим у меня к вам несколько вопросов. Не удивляйтесь: все вопросы относятся к вашему партизанскому прошлому. Первый: у вас есть фотокарточка партизанской группы Глебовского?
– Есть. Не при себе, конечно. Снимал нас прилетевший на самолете фотокорреспондент из Москвы. На другой день мы, разделившись, вышли на соединение со своими: артиллерия уже бухала где-то вдали. Да, вот еще кое-что. Перед разъединением пришли к нам двое в лесу, один с бумажкой от руководителя городского подполья, другой без документов. Мухиным назвался, а документы потерял, говорит. Может, и вправду потерял: в боях всяко бывает. Но Глебовский построже – расстрелять, мол, и все. А мне жаль стало парня, глупо ни за что людей в расход пускать. Со своей группой в поход по болоту взял, по дороге, говорю, проверю. И проверил, когда он наш десяток на шоссе к гитлеровским броневикам вывел. Мы и очухаться не успели, как нас по рукам и ногам колючей проволокой связали. А я лежу, носом в мокрый торф уткнувшись, и слышу: «Эрханген», – говорят. А гауптман ему: «Кейне цейт, эршиссен». Кумекаю, мол, что времени у них мало, расстреляют, значит. И расстреляли. Этот парень, между прочим, которого я пожалел, редкой сволочью оказался. Каждого в голову, ну и меня так же. Только у него рука, что ли, дрогнула, а пуля по черепу прошла да волосы с кожей срезала. Ну, пока я без сознания лежал, все гестаповцы уехали. И Мухин с ними. Мухин – это тот предатель, который нас расстреливал. Он на фотокарточке рядом со мной стоит. А второго не помню, он с Глебовским ушел.
– А вы того, что расстреливал, опознать сумеете, если, скажем, здесь же в Свияжске встретитесь?
– На всю жизнь запомнил. Не ошибусь.
– Только ведь измениться он мог: возраст, скажем, лыс, борода. Много лет прошло.
– По глазам узнаю. Волчьи глаза у него, когда волк на тебя с оскаленной пастью идет. А тебе это зачем, прокурор?
Бурьян подумал, прежде чем ответить:
– Есть мыслишка у меня, Аксен Иванович. Может быть, и ошибаюсь я, а может, и нет. Ведь только такой наглотавшийся крови выродок, если бы он жил в этом городе, мог, скажем, за крупные деньги убить здесь незнакомого, ни в чем не повинного человека.
Слушавшая с разрешения Бурьяна этот телефонный разговор по другой трубке Верочка, словно сомневаясь, спросила:
– А почему вы думаете, что наш Солод именно и есть тот самый Мухин? Ведь это же, собственно, ни на чем не основанная догадка.
– Вы рассказали мне об этой карточке, что висит на стене у Фролова. Два чужака были в партизанском отряде Глебовского и Кострова. Один из них по какой-то, может быть изготовленной гитлеровцами, фальшивке проник в отряд без проверки. Другой завершил проверку предательством и расстрелами. Кто мог быть сообщником Фролова, способным на такую мерзость, как убийство по предварительному заказу? Я не вижу никого здесь ни из сплавщиков, ни из трактористов. Почему же Фролов, никого не пускавший в сожители, предоставил крышу Солоду? Значит, они были давно знакомы, и, может быть, не только знакомы, но и связаны какими-то общими гадостями. И потом, Костров говорил о волчьих глазах, а я эти глаза тоже видел.
– Где?
– На шоссе у станции я его поймал, подвезти за десятку. Ну и подвез меня до «обжорки». И, узнав, что я новый следователь, взъярился. Не люблю, говорит, с легавыми дело иметь. Тут-то я волчьи глаза и увидел. И жаргон подходящий. А в дополнение жалобу – «весь город об этом говорит» – тут же и передал: почему, мол, дело Глебовского в суд не идет? О пересмотре еще не знал, а то бы к волчьим глазам и волчья пасть приобщилась. Да и патроны ему у мальчишек отнять легче легкого было. И пыжи от патронов бросить мог, где было точно рассчитано. А спичечный коробок случайно швырнул. Уйти незаметно мог, только с дерева спрыгни да мимо противоположных заборов к машине проскользни в темноте, благо на углу она Фролова ждала.
Фролов, между прочим, явился не через час, а к вечеру, сослался на неотложные дела.
– Почему это я вам понадобился? – повысил он голос. – Ведь я показания уже давал! И Пивоварова ждет в приемной – тоже в недоумении.
– Не кричите, здесь вам не сплавконтора, – оборвал его Бурьян. – Я вас спрашивать не о том буду. Почему это вы раньше один жили, жильцов не пускали, а тут вдруг жилец объявился?
– Старый кореш, воевали вместе, как же такого дружка не пустить.
– Где воевали?
Жирное лицо у Фролова словно сдвинулось. Не ожидал он такого вопроса, не ожидал, и подступил страх к горлу.
– А к чему вам знать, где воевал? – начал он вторую атаку. – На фронте, понятно. На каком, спросите? На Западном. Часть, может быть, вам интересна? Интендантская часть. Еще чего пожелаете?
Легко отразил наскок Бурьян:
– Случилось это, Фролов, уже после освобождения Смоленска, а до августа сорок третьего года вы в гитлеровской городской управе делопроизводством занимались. Так?
– Так-то оно так. Но я в должности этой партизанскому подполью помогал и в конце концов, когда уже разоблачением запахло, подпольщиками в партизанскую группу Чубаря был переброшен и от него с сопроводиловкой переправлен к Кострову. Даже в делах участвовал: понтонный мост через болото взрывали. Спросите первого секретаря обкома – он подтвердит. Он был тогда у нас политруком. Потом на две группы разделились, ну, а тут наши танки подошли, мы и воссоединились.
Уже совсем побелевший от страха Фролов все еще продолжал оправдываться:
– Здесь я и закрепился в интендантской части. До Венгрии прошел с шестнадцатым гвардейским полком. Да вы не хмурьтесь, товарищ прокурор, я всю положенную проверку в «смерше» прошел, все документы хранятся, где полагается. Орденов больших нет, но солдатскую «Славу» имею, и партизанская моя «визитная карточка» у меня на стенке висит как удостоверение личности в прошлом.
«Выкладывать ему все мои козыри или нет? – размышлял Бурьян. – Пожалуй, пока не стоит. Все равно Ерикеев его со дня на день возьмет за шкирку и в два счета расколет. Лучше уж подождать: еще спугнешь главного, и сбежит Солод сегодня же ночью. Ищи его потом по всему Союзу. Что-что, а он мне целехонький нужен. Ведь иначе и Глебовского не вызволишь, повиснет на нем жарковское следствие».
