Александр Иванович Абрамов
Последняя точка
Повесть
1
Скорый опаздывал минут на сорок, что погнало всех пассажиров и провожающих на перрон из зала ожидания, как именуются у нас даже на маленьких железнодорожных станциях прокуренные и неподметенные комнаты с неудобными скамьями и ларьками-буфетами. Бурьян, совершивший уже две пересадки на пути из глубинки в глубинку, терпеливо ждал третьей, утешаясь тем, что до Свияжска еще восемь часов езды и он сумеет и пальто просушить и выспаться: ведь у него было место в мягком вагоне, где едут обычно отпускники да командированные, уже успевшие наговориться за целый день.
Как обычно говорят в таких случаях, ему повезло. В купе, куда поместил его проводник, было занято только одно место. Но спутник или спутница? «Попробую угадать», – сказал он сам себе. Чемодан, заброшенный на полку, наполовину выпитая бутылка боржома на столике, и никакой косметики. Ясно: живет на колесах – потому что чемоданчик его уже стар и поношен, прилично зарабатывает – потому что едет не в купейном, а в мягком, и едва ли собутыльник – потому что пьет боржом, а не пиво. А вот возраст, даже не очень точный, предположить трудно. Бурьян взглянул на себя в зеркало, вмонтированное с внутренней стороны двери: крепкий парень, коротко стриженный, лет этак за тридцать с гаком. Уже стар или еще молод? А это смотря по тому, где и в какой среде он живет, какой труд его кормит и каких высот на своем жизненном поприще он мечтает достичь. Бурьян даже усмехнулся, разглядывая свое отображение в зеркале. Для министерства юстиции он не так уж далеко ушел от юноши, а в спорте он уже ветеран, которого, пожалуй, сейчас никто и не помнит.
Дверь поехала в сторону, и Бурьян отступил, пропуская в купе ладно сложенного, уже немолодого мужчину в синем тренировочном спортивном костюме с глубокой тарелкой в руках, полной жареных пирожков – из вагона-ресторана. Поставив тарелку на стол, мужчина сказал, не оборачиваясь:
– Сейчас чай разносить будут. А пока познакомимся.
– Надо ли? – спросил Бурьян.
Человек в синем трико даже отпрянул от неожиданности, столько горечи было в словах Бурьяна. Потом вгляделся и вдруг заулыбался, узнавая:
– Неужто ты?
– Я.
– Сколько же не виделись?
– Лет сто. А до того десять лет из меня жилы тянули. Этого не ешь, того не пей, веса не набирай, ложись и вставай по звонку, пробежка обязательна, о сигаретах забудь. А что вытянули? Бронзу. Стоило ли возиться? – пожал плечами Бурьян.
Человек в синем трико помрачнел даже.
– А ты что думал! Пробежал полтора километра, и сразу в дамки? Золото, видите ли, ему снилось. Так золотые медали не получают, и талант, милок, это – терпение и труд до мокрой от пота майки. А ведь был талант, и третьим местом в чемпионате не швыряйся. Пятиборец был классный и Светличного выпустил вперед явно в интересах команды.
– Кстати, где сейчас Светличный? – спросил Бурьян.
– Тренером где-то в Архангельске. Сейчас уже ученики его домой медали привозят.
– А ваши, конечно, золото?
– Подбираю пока. Есть способные ребятишки. А ты тогда же и совсем из спорта ушел?
– Тогда, дядя Саша. Тогда и ушел.
Бурьян вспомнил, как это было. Начал он семнадцатилетним парнишкой с голубой мечтой о рекордах, а рекордсменами неизменно становились другие. Испытывал себя в любом виде спорта: хорошо плавал, пробегал стометровку за одиннадцать секунд – но в спринте уже боролись за десять, а для стайера он был слишком легок; пробовал и верховую езду, но для жокея был слишком высок. Даже самбистом себя попробовал, но и на ковре редко выигрывал. Наблюдавший за ним тренер, видя его старания, как-то посоветовал: «Техникой ты, брат, везде овладел: все умеешь. А сходи-ка ты к дяде Саше, он у нас с пятиборцами работает. Шутка ли сказать – пять видов спорта надо освоить. А тебе ведь это легче легкого». Совет пригодился: у пятиборцев ему повезло. После первой же пробы вошел в первую десятку, потом в пятерку, а на Всесоюзном чемпионате завоевал третье место. Тогда он и решил, что в спорте ему делать нечего, надо приобретать профессию.
– Что ж ты робил все эти годы? – спросил дядя Саша.
– Заканчивал юридический в Ленинграде.
– Почему в Ленинграде, а не в Москве?
– Ребят знакомых в Москве очень много, болели за меня на чемпионатах. А я знал, что выше третьего места мне уже не подняться. И возраст не тот, и призвания нет.
– Значит, совсем из большого спорта ушел?
– Мы по-разному толкуем это понятие. Вы считаете, что я ушел из большого спорта, а я именно тогда и пришел к нему. В университете подобрал кружок любителей, для которых спорт – это спорт, а не погоня за очками. А сейчас там уже клуб с различными секциями. Начал работать следователем в Белецке – наш легкоатлетический кружок стал лучшим в области. А теперь в Свияжске собираюсь повторить тот же опыт. Любители найдутся, знаю.
– А где это, в Свияжске? – поинтересовался дядя Саша. Бурьян его так и называл, хотя ему самому было уже тридцать шесть лет.
– На этой же линии, – пояснил Бурьян. – Лет десять назад тут и полустанка не было, а сейчас даже скорые останавливаются. Километров за тридцать от станции такой деревообделочный комбинат отгрохали, что вокруг него даже не поселок, а целое городище выросло. Там и административный центр района, где мне придется работать.
– Кем? – зевнул дядя Саша: у него было свое мнение о спорте с прописной буквы.
– Жалеешь? – усмехнулся Бурьян. – Небось думаешь: тренером мог бы остаться. А ведь тренер – это профессия, и не всякий, даже классный спортсмен способен стать хорошим тренером. У меня же есть своя профессия и опыт имеется.
В купе зашел проводник, спросил, не нужно ли чего.
– Разбудите меня за полчаса до Свияжска, – сказал Бурьян.
2
Свияжский перрон встретил Бурьяна сизым, дождливым туманом. Сквозь туман просматривался столь же сизый придорожный ельник и обесцвеченные дождями станционные постройки. Бурьяна никто не встретил.
«Что же остается? – подумал он. – Или ждать до утра первого автобуса, или двинуться пешком по шоссе в надежде поймать случайную грузовую машину: на большом заводе работает, поэтому и ночная смена».
Бурьян избрал второе решение. И не ошибся. Через полчаса его обогнал грузовик с шифером: Свияжск, видимо, расширялся, застраивая лесные просеки. Обогнав Бурьяна, водитель остановил машину и выглянул из кабины. Он был в старой, замасленной брезентовой куртке. Лицо, обезображенное синеватым шрамом, не вызывало симпатии.
– В город или на сплавку? – спросил он. – За десятку могу подбросить.
– Ого, – сказал Бурьян.
– В Москве в такси и дороже заплатишь. Так что, едем или не едем?
– Ладно, – согласился Бурьян.
О шраме, искажающем лицо водителя, он не спрашивал: неудобно все-таки начинать с этого разговор. Начал его сам водитель:
– Ты мне на рожу-то не гляди – я не девка. А это украшение мне фриц в сорок третьем оставил. Расписался осколком гранаты.
– Сколько же вам лет сейчас? – спросил Бурьян.
– До пенсии еще не дотянул. Ну, и кручу баранку, пока сил хватает. А ты к нам зачем – работать или приказывать?
– А это уж как придется. Я в прокуратуру еду. Ваш новый следователь.
Водитель скосил глаза на него, потом отвернулся и сплюнул в открытое окошко кабины.
– Зря я с тобой связался, парень, – сказал он, не глядя на Бурьяна.
– Почему? – удивился тот.
– Не люблю легавых. Нашего брата чуть что – и к ногтю, а своих покрываете. У нас тут главный инженер человека убил, а его до сих пор не судят. За решеткой сидит, а суда нет. Серчает народ.
– Может быть, еще не собраны все доказательства? – спросил Бурьян.
Шрам на лице водителя совсем посинел. В скошенных глазах его Бурьян прочел даже не возмущение, а полное неуважение к нему и его профессии.
– Какие еще доказательства? – ответил водитель сквозь зубы. – На людях убил. Из того же ружья, с каким на охоту ходил. И за что? Бабу не поделили. Убитый с женой его гулял.
– Разберемся, – неопределенно сказал Бурьян и замолчал.
Молчал и водитель, думая о чем-то своем, потаенном и, возможно, для Бурьяна неинтересном. Он сидел выпрямившись, напялив на серые космы кепку, прямо от которой и тянулся вниз, пересекая губы и бороду, шрам. Лесной массив кончился, машина въезжала уже на окраину города. Навстречу побежали придорожные деревянные домики без удобств, но с садово-огородными участками, переулочные просеки, трехэтажное здание школы, аптечный киоск и продовольственный магазин, у дверей которого уже выстраивалась ожидающая открытия очередь. «Вот тебе и Свияжск, древнерусский деревянный город, удостоенный ныне звания районного центра, – усмехнулся про себя Бурьян. – Привыкай к пейзажу, юрист. Ведь тебе здесь, может быть, долго придется работать и жить».
Водитель притормозил у вполне современного павильона из стекла и бетона, с вывеской, на которой выпуклыми деревянными буквами значилось: «Кафетерий».
– Расплачивайся, следователь, – сказал водитель, – мне на завод, а твое ведомство на поперечной улице, третий дом с угла. А это, – он кивнул на павильон, – «обжорка» для наших холостяков, которые к восьми на работу идут. В семь открывается, так что ждать тебе самую малость. А с делом инженера не тяни, покажи прыть.
«Вот оно и ожидает меня, мое первое дело», – сказал себе Бурьян и присел верхом на чемодане у дверей «обжорки».
3
В прокуратуре Бурьяна встретила Верочка Левашова, присланная сюда на практику из Московского университета.
– Телеграмму о вашем приезде, – пояснила она, – мы уже получили, но встретить вас на станции было некому: курьер наш, Дорохова Анфиса Герасимовна, заболела, простыла где-то, машина, как всегда, в ремонте, а кроме меня, в прокуратуре никого сейчас нет. Я и полуследователь и полусекретарь, да и всю нашу корреспонденцию веду тоже я. Фактическое мое начальство, следователь Жарков, лежит в больнице и, когда поправится, непременно уйдет на пенсию. А начальство высшее – прокурор Вагин переведен в область и ждет вас не дождется, чтобы передать дела.
– Кому? – спросил Бурьян.
– Вам.
– Позвольте, – взорвался Бурьян, – так же не делается! Я назначен к вам старшим следователем, даже не помощником прокурора. Этого Вагин изменить не может.
Верочка едва сдержала улыбку.
– Вагин сказал, что с обкомом и районными органами все уже согласовано. Мелкие дела поручаются мне, а единственное крупное дело уже закончено следствием и может быть направлено в суд.
– Дело главного инженера? – поморщился Бурьян.
– Вы уже знаете?
– Весь город знает. А кто он такой?
– Глебовский? Главный инженер комбината, – ответила Верочка и, помолчав, добавила не без едва уловимой интонации торжества: – Боюсь, что именно вам придется взять на себя юридическое оформление дела.
Бурьян все-таки уловил эту интонацию. «Интересно, чему она радуется: уходу Вагина или просто не сработалась со следователем?» – подумал он, но спросил не об этом:
– А когда же наконец появится Вагин?
– Обещал к десяти. А сейчас он у Кострова – это наш секретарь обкома. Костров по районам ездит, вероятно, заберет с собой и Вагина.
Бурьян посмотрел на часы: половина десятого.
– Ждать недолго. Я пройдусь пока, посмотрю вашу резиденцию.
– Хороша резиденция – три с половиной комнаты!
– Зато большие.
– Еще бы! Купец Оловянишников для себя до революции строил. А у милиции рядом такой зал – хоть танцуй!
– Им можно: у них штат больше. Кто, например, возглавляет уголовный розыск?
– Майор Соловцов. Третий кабинет в противоположном коридоре. Хотите, я вас представлю?
– Не беспокойтесь. Представлюсь сам.
…Майор сразу же начал с вопроса:
– Вы знакомы с делом Глебовского?
– Я только что приехал в Свияжск, – сказал Бурьян, – еще папки с его делом не раскрыл, а со мной говорят об этом все, с кем я успел познакомиться. Даже шофер, доставивший меня сюда, как только узнал, что я назначен следователем Прокуратуры.
– Вы уже не следователь.
– Назначение пока не отменено. Я еще не говорил с прокурором.
– Бывшим прокурором. Вагин теперь ваше областное начальство. Учтите.
– Учту.
– Тогда вернемся к Глебовскому. Уголовный розыск сделал все, что от него требовалось. Убийца найден и уличен, хотя виновным себя не признает. Но доказательства неопровержимы. Дело хоть сейчас можно передавать в суд.
– Так и передавайте.
– Вся сложность в том, что следователь не успел дописать заключения. Его тут же из-за стола увезла «скорая помощь».
– Инфаркт?
– Точно.
– Но от инфаркта не обязательно умирают. Я слышал, что он в больнице. В крайнем случае концовку могли дописать вы, а подписаться он мог и в постели.
– Он был уже в состоянии клинической смерти. Воскресили. И в палату к нему сейчас никого не пускают.
– В такой ситуации, мне кажется, мог принять решение и прокурор, – пожал плечами Бурьян. Ему действительно казалась странной эта задержка бесспорного, по общему мнению, дела.
Еще более странным было смущение начальника уголовного розыска, словно он раздумывал, сказать или не сказать Бурьяну именно то, что ему хотелось.
– Есть еще одна сложность, – наконец сказал он. – Вагин уже назначен областным прокурором, а Костров, пожалуй, единственный, кто у нас сомневается в виновности Глебовского: он лично знает его, в годы войны они были соратниками. Да и сейчас, по-моему, продолжает верить ему, а не следователю. Вот почему, мне думается, Вагин и хочет свалить все это дело на вас. И мой совет вам, соглашайтесь.
– Подумаю, – заключил Бурьян.
4
Возвращаясь в прокуратуру, Бурьян уже в коридоре едва не столкнулся со своим ровесником в летней форме с погонами капитана милиции. Бурьян на миг задержался, уловив в нем что-то знакомое, но капитан узнал его сразу, бросился к нему, обнял и поцеловал.
– Андрюшка Бурьян! А мы все гадали, какой это Бурьян едет к нам на место Вагина! – восклицал капитан, искренно радуясь встрече с университетским товарищем. – Я лично думал, что ты где-то в спортивных сферах. Обладатель бронзовой медали в личном зачете и золотой в командном. Пловец-рекордсмен, фехтовальщик, стайер, стрелок, конник. Половина факультета за тебя болела, и никто не верил, что ты уйдешь из спорта!
Миша Ерикеев ждал рассказа об интригах и разочарованиях, но Бурьян сказал о другом:
– Спорт – это юность, Миша. Сейчас в плавании и гимнастике побеждают школьники, а в тридцать лет ты уже ветеран с двенадцатилетним стажем. Так вот, Миша, мне в мои тридцать лет хотелось начинать, а не заканчивать. Жить по-новому, но с неменьшей увлеченностью, чем это было в спорте.
– Значит, доволен?
– Не разочаровываюсь. А ты в угрозыске?
– Нет, в ОБХСС. Но у нас, по-моему, даже интереснее. Такие дела! Между прочим, и на тебя у нас свалится весьма шумное дельце: будут судить Глебовского, одного из нашей партийной верхушки. Все доказательства налицо, а он твердит одно: не виновен. С Вагиным еще не говорил? Теперь он наше областное начальство. Поговоришь – сладко не будет, не отвяжешься. Лично мне думается, – Ерикеев осторожно оглянулся и почему-то перешел на шепот, – что Глебовский действительно не убийца и выстрел, который ему приписывают, – не его выстрел. Очень уж он честный, принципиальный и добросовестный человек. Ты знаешь, я у него в КПЗ[1] был…
– Зачем это тебе понадобилось? – удивился Бурьян. – Ты же в следствии не участвовал?
– Нет, старик. У нас дисциплина: каждый делает свое дело, и делает его на пять с плюсом. У меня свои заботы. А следствие по делу Глебовского вел и не довел Жарков, личность заурядная во всех отношениях. Говорят, с годами приходит опыт, но часто он переходит в привычку все сокращать и упрощать.
– Разберемся, – повторил свою любимую присказку Бурьян и спросил: – А зачем все-таки ты полез к подследственному?
Оба сидели на подоконнике, коридор был пуст, и никто их не мог слышать. Но все же ответил Ерикеев Бурьяну не прямо:
– У Глебовского на сплаве, не при его участии конечно, затевается или давно затеяно грязное дело. Он сам поставил нас об этом в известность. Пахнет, как говорится, крупными хищениями. И если бы не этот дурацкий выстрел и арест Глебовского, мы бы совместными усилиями вскрыли всю эту лавочку. Но кое-что мы уже прощупали без него. И твое ведомство будет со временем обо всем информировано.
– Понятно, – сказал Бурьян, которому действительно стала понятна сдержанность Ерикеева. – Желаю успеха.
– А теперь куда?
– К своему областному начальству. Вагин, наверное, уже ждет.
Вагин действительно ждал Бурьяна, нетерпеливо поглядывая на часы. Он сразу поднялся ему навстречу:
– Бурьян Андрей Николаевич, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь.
– Хотел было по привычке сказать «будьте гостем», но тут же вспомнил, что вы уже не гость, а хозяин.
Вагин указал на мягкое кресло за столом, а сам сел на стул сбоку.
Бурьян тоже взял стул и сел напротив.
– Значит, вы уже осведомлены о событиях, произошедших за время, что вы к нам ехали? – Голос Вагина был предупредителен и любезен.
– Осведомлен и, признаться, разочарован.
– Почему?
– Следственная работа интереснее.
– Здесь вы не будете обездолены. В мелочах – ну там хулиганские выходки, пьяные драки, даже поножовщина: всей этой пакости у нас хватает, особенно на сплавных работах. Следователь – он мог бы стать вам незаменимым помощником, – к сожалению, как вас, наверное, уже информировали, надолго, быть может и навсегда, вышел из строя, и мы временно назначили на его место практикантку из университета Левашову Веру Петровну. Она молода, конечно, но юридически вполне грамотна и освободит вас от не столь уж важных и не требующих кропотливой проверки дел. Ну, а самые трудные дела, психологически наиболее сложные возьмете на себя. Да и тут инспекторы ОБХСС и уголовного розыска вам окажут всяческое содействие. Соловцов требовательный и напористый организатор и высокий специалист своего дела.
– Я уже с ним познакомился, – сказал Бурьян.
– Судя по вашему тону, вы его недооцениваете.
– Я просто его не знаю.
– Тон у вас очень кислый. А ведь я, как тренер, оставляю вам хорошую команду.
– У милиции она, быть может, и хорошая, во всяком случае, количественно. А что вы оставляете мне? Верочку Левашову? Допустим. Но она же подменяет и машинистку.
– Каждой женщине приходит время рожать. Пока найдете внештатную, временную. Технических работников мало? Согласен. И найти их трудно: не привлекают оклады.
– И прокурор я неопытный.
– Опытные прокуроры уходят на пенсию или повышаются в ранге. Для вас это тоже закономерное и заслуженное повышение. Словом, берите карты и начинайте пульку. Судья у нас опытный – в трудных делах поможет. К сожалению – один. И еще пара защитников. А что вы хотите? Район новый, недавно организованный. Где же юристов взять, если и в областном центре их не хватает? Между прочим, одно трудное дело я вам оставляю…
– Вы имеете в виду дело Глебовского?
– А вы уже осведомлены? Слышу голос Соловцова. Он догадывается, что может вас напугать. Первое дело – и массовая аудитория. Ведь так?
– Похоже.
– А вы не тревожьтесь. Это дело вам не вернут на доследование. Во-первых, отлично поработали инспекторы Соловцова: все доказательства налицо, даже лабораторные. Хотя обвиняемый и не признал обвинения, материалы следствия его непреложно изобличают. Вам остается только прочитать это дело и передать его в суд.
Бурьян не стал спрашивать, почему Вагин не сделал этого сам: он знал, что ему будет сказано. Он только подумал, что маневр ныне областного прокурора вполне ясен: ему не хочется вмешиваться в дело, интересующее первого секретаря обкома. На что надеется Костров, Вагин не знает, суд есть суд, но пусть Глебовского судят не по его, вагинской, инициативе. Бурьян так это понял. Да, суд есть суд, но и дело есть дело, – оно будет изучено, и Бурьян поступит так, как подскажут ему закон и совесть.
Так он и ответил Вагину, который даже замолчал, готовый к протестам и возражениям нового районного прокурора, его полное, холеное лицо с подстриженной на голландский манер бородкой так и не могло скрыть ликующего удовлетворения молчаливым согласием своего собеседника.
– Благодарю, – сказал он, дружески хлопнув по колену сидевшего напротив Бурьяна.
– За что? – пожал плечами тот.
– За то, что вы уже нажили опыт способного, многообещающего юриста. Блестяще защитили диссертацию о психологических мотивах следственного процесса: кстати, предоставленное вам дело, вероятно, в какой-то степени близко ее теме. И вы пришли к нам не, как говорится, со школьной скамьи, вы уже узнали жизнь во многих ее проявлениях, и с хорошей следовательской практикой, – пришли к тому же из большого творческого мира спорта с его многообразием характеров и конфликтов. Много повидали и много знаете. – Нотка некоторой торжественности в голосе Вагина приобрела вдруг оттенок дружеской задушевности: – А вам порой не жаль оставленного вами прошлого: побед, наград, поклонников, аплодисментов? Проще говоря, не жаль, что бросили спорт?
– Мне часто задают этот вопрос, – устало сказал Бурьян, – и я всегда отвечаю: не жаль ни наград, ни поклонников. То, что можно было сделать в спорте, я сделал, а для себя я его не бросал и не брошу.
Вагин прищурился не без усмешки:
– Подымаете дома гири и бегаете трусцой?
– Смешного здесь мало, – совсем уже нехотя произнес Бурьян, – Я знаю много видов спорта до самбо включительно и всегда могу найти молодежь для работы в спортивных кружках. Где бы я ни работал, везде так было. И всюду находится театр или клуб и желающие работать. Особенно в школах…
– Едва ли у вас теперь найдется для этого время, – сомневаясь, покачал головой областной прокурор.
– Для здорового человека пяти-шести часов сна совершенно достаточно.
– Бывают и бессонные ночи.
– У неврастеников.
– Я имею в виду профессию. Если вам, скажем, надо приготовить к утру текст обвинительной речи?
– Таких случаев не должно быть. Если знаешь дело, у тебя заранее должны быть все заметки по пунктам обвинения. Лично я никогда не выступаю по бумажке. Речь в суде – это ведь не доклад на собрании.
Однако Вагин продолжал нажимать:
– Бывает и так, что опытный защитник, а у нас оба опытные, вдруг да и подбросит несколько козырей, видоизменяющих картину судебного процесса?
– Согласен, бывает. Но если этих «козырей» нет в следственном деле, суд вернет его на доследование и обвинительную речь придется вообще переделывать.
– Не мне учить вас, как работать и жить, – сдался Вагин.
За открытым окном на улице раздались три автомобильных гудка.
– Это Костров приехал за мной после инспекции. Выйдем вместе. Я вас представлю.
Костров уже ждал у открытой двери машины. В свои шестьдесят он отлично выглядел, и Бурьян сразу оценил это. Высокий, плотный, хорошо скроенный, он в легкой ситцевой косоворотке походил на колхозника, отдыхавшего после работы. У него не было ни лысины, ни седины, последняя только чуть заметно змеилась вдоль пересекавшего голову шрама – пуля или нож? – отчего волосы приходилось старательно и часто зачесывать назад.
– Ну вот и заехал, как обещал, – сказал он засиявшему Вагину. – А это твой сменщик, что ли? – Костров кивнул на стоявшего позади Бурьяна.
Тот представился.
– Армянин или молдаванин?
– Чистейший русак, – улыбнулся Бурьян, – а фамилия, вероятно, от древнего прозвища.
– Хороший юрист, – поспешил заверить Вагин. – Уверен, что не ошиблись в выборе. Советник юстиции, как и я.
– Поживем – увидим, – подумав, сказал Костров и вдруг спросил: – Дело Глебовского сразу в суд передашь?
– Я ничего не делаю сразу, – не торопясь проговорил Бурьян. – Сначала придется Серьезно просмотреть весь следственный материал. Мне кажется, что следствие велось слишком поспешно.
Вагин промолчал, не сказав ничего ни «за», ни «против»: новый, мол, прокурор, это его и забота.
– Уголовный розыск просил ускорить расследование, а следователь был уже тяжело болен. Возраст плюс предынфарктное состояние. – Костров задумался и, помолчав, добавил: – Я давно знаю Глебовского. Вместе воевали, буквально рядом, бок о бок работаем и на гражданке. Может быть, он и виноват, может, он и меня обманывает, и все-таки я уверен, что тот Глебовский, которого я знаю, сам пришел бы ко мне и положил на стол свой партийный билет. Я виделся с ним в КПЗ, и он мне сказал: «Все материалы следствия не вызывают никаких возражений, но я скажу тебе честно: стрелял не я, а кто – не знаю. Мотив убийства был у меня одного».
Вагин молчал.
5
– Скольких мы потеряли, капитан, при переходе через болото?
– Не так уж много. Шестерых.
– Значит, сейчас у нас двадцать два человека.
– Пробьемся.
– Ты оптимист, политрук. Километры и километры. А гестаповцы нас крепко зажали.
– Поглядим, посмотрим.
Глебовский отодвинул керосиновую лампу в землянке и чуть убавил фитиль: керосину жалко. Потом оба, согнувшись, выбрались из землянки.
Моросил мелкий сентябрьский дождь. По туши ночного неба над лесистым болотом разливались багровые языки пламени. Горели взорванные под городом бензобаки.
– Работа Потемченко, – усмехнулся Костров.
– А наши взорвали понтонный мост через болото. Пусть теперь попробуют сунуться.
Вернулись в землянку. Оба были почти одногодками, конца двадцатых годов рождения. В партизаны их привело окружение, а когда началось наше контрнаступление на смоленском направлении, по решению белорусского партизанского штаба их бригаду разделили на несколько небольших отрядов, чтобы рассредоточить удары по железным дорогам, ведущим к Смоленску. Глебовский был командиром отряда, Костров политруком.
