Предыдущая статья цикла о политических нарциссах выявила сильный эффект: болезненное обожание себя и себя-в-других распространяется не только на непомерно раздутую Самость или на другое «важное близкое» из социального пространства – на идеализируемые личности, группы, этносы, общности, институты и пр., но и на восторженное переживание самого времени: великого прошлого, блестящего настоящего и ослепительно светлого будущего. Это тоже переносы, но особого рода; в них даже безнадежно закомплексованные ничтожества ощущают себя героями грандиозной истории, всемогущественной современности и умопомрачительных планов, ведущих к новым победам и свершениям. Чем ненадежнее самооценка и рискованнее честный взгляд на свои мелкие достоинства, тем с большим воодушевлением нарциссически инвестированная личность видит себя победительницей во всех отечественных войнах, соучастницей былых, текущих и грядущих завоеваний страны, «хранительницей ея неизбывной Славы и Веры». Но в большой политике это вопрос меры. Последние события показали, что эта эпидемия имеет куда более ограниченный ареал, чем казалось еще вчера.
Это упоение присвоенным чужим великолепием владеет всей полнотой длящегося времени, однако именно прошлое обычно играет здесь доминирующую роль. Особенно это заметно в рецидивах нашей традиции почитания былого. Здесь даже самый мелкотравчатый нарцисс способен на реконструкцию себя в роли последнего оплота отечественной Истории – например, защитника защитников Отечества от архивных крыс и конченых мразей, коим во веки веков гореть в аду в котле с иностранными агентами за покушение на святые мифы в особо извращенной (документарной) форме.
Теории психопатологии и психоанализа склонны видеть истоки нарциссических расстройств в истории детства; при этом конкурируют два подхода: либо взрослеющий нарцисс пытается удержать утрачиваемое детское нарциссическое блаженство – либо же он, наоборот, компенсирует взрослым нарциссизмом детские травмы, связанные с обесцениванием, дефицитом признания и защиты на ранних (доэдиповых) стадиях развития. Понятно, что в реальности возможны оба случая, однако в теории остается полемика о пропорциях и приоритетах: чего больше и что важнее – удержать утраченный рай или же компенсировать пережитый ад?
В обозримом будущем нам придется наблюдать развитие конфликта между массовым самолюбованием в зеркале великой истории и резко критическим, трезвым отношением к происходящему. Уличная психотерапия иногда остается последним средством работы с расстроенным сознанием
Ранее мы показали, что становление (политическое детство) постсоветского человека, социума и режима проходило в ситуации крайнего обесценивания и беззащитности – в атмосфере идеологических и политических издевательств, разрушительной критики и самоуничижения (см. статью «Трудное детство»). Так, в частности, прошла почти вся, как выражался выдающийся философ и социолог Борис Грушин, «эпоха Ельцина». Решившись на болезненные операции, власть не озадачилась ни анестезией, ни самотерапией и терапией для общества, в то время как практически все наблюдатели и претенденты буквально рвали режим на части, растравляли раны и сыпали на них соль толстыми пачками. Уже одно это готовило идеальную почву для нарциссических расстройств в психике ненавидимых «элит» и затравленной, опущенной толпы. Что потом и сошлось в резонансе ущемленной гордыни якобы воспрянувшей нации, слившейся в восторге вставания с колен в близких контактах вождя с вершителями судеб мира.
Однако для политической психиатрии, теории идеологии, пропаганды и пр. не менее значимым может быть и нечто прямо противоположное: ни с чем не соразмерная и совершенно беспардонная идеализация прошлого – не этого близкого и травмирующего, но другого – большого, славного и величественного.
Если воспользоваться вышеописанным приемом наблюдения живой фактуры через теоретическую психопатологию и психоанализ, то окажется, что для понимания нашей ситуации в теории уже существуют готовые, отлитые формулы – достаточно точные, хотя и сложноватые для чтения «с листа». Не так давно кто-то проницательный заметил, что режим (в том числе вождь) и масса занимаются у нас взаимной, встречной терапией: работая психотерапевтами друг для друга, они обмениваются симметричной компенсацией комплексов.
В сознание инфантильного обывателя методично внедряют миф о якобы существовавшем тотальном совершенстве бытия в гармонической связи с «родительским» началом власти (патриархальной политикой и историей), которое оказалось нарушено, что, собственно, и вызывает болезненное чувство утраченного рая – объекта архаической идеализации. Таким образом, взрослых людей всеми средствами обработки сознания вынуждают впасть в детство и даже младенчество, а затем внушают искусственно сконструированные «воспоминания» о вековом счастье защищенности под крылом единокровного, заботливого государства. Идеализированное родительское «лоно истории» рядом нехитрых приемов отождествляется в сознании инфантильного нарцисса с ныне действующим политическим руководством, в котором теперь сосредоточены все нарциссическое блаженство и виртуальная сила. Потенциально разделенный с этим идеализированным объектом отеческой (материнской) власти, политический ребенок «чувствует себя опустошенным и беспомощным, а потому пытается сохранить с ним неразрывное единство». Отсюда все эти безумные проценты от 84 до 146, вплоть до «не будет Путина, не будет и России» – карикатуры на прощание с отцом народов весной 1953 года под вой стукачей, партийцев, клаксонов и гудков.
Нарциссический перенос на прошлое сейчас в России особенно выражен. Система резко идеологизируется, приближаясь к пусть теневой и гибридной, но все же идеократии. Идеология, в свою очередь, не менее стремительно «историзируется». Итак: страна живет идеологией, а идеология питается историей. Именно история вкупе с героическими мифами, традиционными ценностями, духовными скрепами, культурными кодами и запросами на идентичность становится ядром идеологического (подробнее об этом см. в докладе «Какое прошлое нужно будущему России», подготовленном для Вольного исторического общества при поддержке Комитета гражданских инициатив).
Как отмечалось выше, в этой схеме нарцисс отрабатывает переживания неполноценности за счет идеализации былого как своего рода виртуального предка (родительское имаго). В какой-то момент эта идеализация становится навязчивой, агрессивной, беспринципной и вовсе бессовестной. В соединении с концепцией ресентимента мы и получаем одно из опаснейших явлений из области политических расстройств – «нарциссизм рессентимен-тальный». Виктимность и нарциссизм связаны. Чем униженнее жертва, особенно в латентный (доэдипов) период нового развития, тем естественнее для нее в дальнейшем агрессивное самолюбование и фантомное самоутверждение за счет грубого унижения других. Формула проста: я совершенен в той мере, в какой другие порочны и ничтожны. Отсюда Хохляндия, Пиндостан, Гейропа и либерасты… Михаил Задорнов на этом играет самым бесстыдным образом – и неизменно выигрывает в среде вдруг ни с того, ни с сего возгордившихся собой великороссов! Счастье злого, забитого ребенка, терзающего котенка.
Если нарциссизм неполноценности ищет и находит выход в идеализации истории, как в идеализации родительского начала в архаических, доэдиповых организациях психики, свойственных ребенку примерно до полугода, то этот «возрастной ценз» применительно к политике надо воспринимать буквально и со всей серьезностью: именно на таком крайне примитивном и архаическом этапе развития находится психика нашей крайне инфантильной пропаганды и заведенной ею массы. Плюс работа идеологии уровня дошкольного и детского возраста, адаптированная для взрослых и взрослым населением со вкусом употребляемая.
Этот культ прошлого в полуразрушенной, несущейся под откос стране по-своему понятен: приходится гордиться историей, если в таком объеме и качестве больше гордиться нечем. В целом нечем безоговорочно гордиться в настоящем, все же существенно амбивалентном даже для почитателей гения нац-лидера, и тем более нечем гордиться в будущем, лишенном хоть какой-то внятной идеи самоизменения и обустройства страны в новом мире.
Нарциссическая обработка истории как условного образца – объекта детской идеализации не допускает темных и белых пятен, а тем более критики, не говоря о разоблачениях. Даже для взрослых такая критика не просто оскорбление, а разрушение защиты, не только кощунство в отношении чего-то сверхценного, а обрушение идеального мира самого нарцисса. Отсюда вся мощнейшая энергетика многократно описанных в психиатрии истерических всплесков «нарциссического гнева» и «нарциссической ярости» (о чем специально и подробнее в следующих текстах).
Здесь же важно подчеркнуть, что это нарцисс, вопреки известной театральной модели, любящий не историю в себе, а себя в истории, причем даже не в истории как таковой, а в ее безжалостно идеализированном макете. Мы сейчас не обсуждаем циничное использование этих состояний недобросовестными политиками – здесь важно, что реконструировать обратный перенос идеализации на себя можно и в поведении вполне искреннего, честно отклоняющегося от условной нормы нарцисса. Этот нюанс важен как для терапии, так и для прогноза. Здесь любовь к собственному Я сильнее и глубже любви к объекту переноса. Не случайно нарциссизм с переносом на историю так органично сочетается с пошлой графоманией: убогие функционеры вдруг открывают в себе якобы одаренных публицистов и начинают пугать читателей откровенно непрофессиональными, малограмотными, запрещенными буквализмами (в которых панфиловцы… «доходят до Берлина», «берут Рейхстаг» и пр.).
Отсюда же скрытая перспектива измены и предательства – или подозрительно легкого, безболезненного «излечения» режима и его тягловых идеологов от прежней нарциссического зависимости. При заметной перемене ветра дальновидные бойцы нынешнего идеологического фронта тут же перейдут в стан критиков мрачных и особо бесперспективных отечественных традиций и прежде всего тех из них, которые, собственно, и породили сейчас в России рецидив путинизма. Как ни парадоксально, эти «расстройства» в политике даже в тяжелых фазах нередко лучше лечатся не терапевтической эмпатией, а душем Шарко в версии для вытрезвителей.
Отдельная порода – нарциссически заряженные «патриоты», которым, строго говоря, плевать на Родину и которые, если завтра в поход, первыми оставят Отечество в опасности. Такие обычно отсиживаются в тыловых спецотделах и подразделениях пропаганды. Поэтому часто не разобрать, что именно защищают борцы с «переписыванием истории»: легендарных солдат или же ушлого корреспондента «Красной звезды» и право его нынешних преемников на вольное легендирование исторической реальности «в интересах России». Когда «борьба с фальсификациями» на деле оборачивается защитой своих, полезных фальсификаций, становится понятным, что дело здесь даже не только в борьбе за контроль над прошлым, но и «защита защиты» – политическая защита защиты психологической, построенной на удержании неприкосновенного запаса грандиозной Самости.
Эта оборона «совершенства» должна быть тотальной и круговой. Любая брешь в ней – сродни тому, что называется «взять в аренду один километр государственной границы». Поэтому восстанавливаются последние пробелы в пантеоне, тем более скандальные, что речь идет об идеализации не просто отдельных фигур княжеского и царского рода, но всех составляющих объемлющего героического мифа, какие бы зверства и потворствования за такими деятелями ни числились. И наоборот, любая пробоина в этой стене самозащиты, усиленной «панцирем характера», воспринимается как вражеский прорыв, как удар в самое живое и болезненное.
Дополнительные сложности создает здесь усиливающая инверсия: если нечем гордиться, кроме идеализированной истории, то сама идеализация истории заполняет идеологию, пропаганду и сознание, вытесняя реальные проблемы настоящего и будущего. Зацикленный на идеальном «родительском» имаго нарциссический субъект впадает в еще больший инфантилизм и в итоге, попросту говоря, «не может без мамы». Это состояние полезно в интересах рейтингов и голосований, но катастрофично с точки зрения реального производства материальных и духовных ценностей, а значит и будущего страны. Еще один аспект сопряженной со злокачественным нарциссизмом тяги к смерти.
Но сейчас, в частности в событиях 26 марта 2017 года, происшедших во многих городах страны, приходится наблюдать двойственный процесс. С одной стороны, мы видим выход первого по-настоящему непоротого поколения, свободного от ряда комплексов, а тем самым и от парализующей привязки к «родительскому имаго» власти. С другой стороны, в ближайшее время у болельщиков, наблюдателей и аналитиков будет возможность выяснить, в какой мере этот застарелый, болезненный нарциссизм власти не даст ей скорректировать курс «под давлением», учитывая неизжитые комплексы и дворовые понты пацанской грандиозности. Приходится оторваться от спасительной истории и вновь разбираться с неприятным настоящим. Ситуация складывается во многом новая, и это достойно отдельного анализа.
Источник: Политический нарциссизм в России: уличная психотерапия // Forbes, 27.03.2017. URL.
Последние проявления активности, вызванной приближением славных дат, связанных с Войной и Революцией, наталкивают на новые мысли о старых проблемах. При всем уважении к прошлому оно уже давно обнаруживает явную тенденцию заместить в идеологии и сознании достоинство настоящего и даже контуры будущего. И даже там, где настоящее пробивается сквозь многослойную ретроидеологию, оно замыкается на главное, чем отмечены исторические темы, – на экстраординарность боевых действий и силовых акций. Политический нарциссизм приобретает в этих условиях все более военизированный, милитаристский характер. В крайних случаях уважение и благодарность отодвигаются на задний план обычным самолюбованием, а переодевание приобретает в том числе смысловой, моральный оттенок.
В Советской России главным, абсолютным словом было слово «Революция». В новой России таким главным, абсолютным словом стало слово «Победа», а по сути – «война», причем именно не с заглавной буквы, не как имя собственное, а как состояние политики и духа, способное в условиях общего упадка удовлетворять нарциссическим запросам грандиознутости и всемогущественности
В предыдущих статьях данного цикла рассматривались неподражаемые эффекты переноса нарциссического восторга. Идеализация всемогущественного Я-объекта, с которым устанавливаются отношения связи и идентичности, позволяет слабому, затоптанному жизнью нарциссу с наслаждением наблюдать проекции своего обиженного совершенства. В этих зеркалах чужой славы он отражается во всем своем мелкотравчатом великолепии. Экраны такой проекции разнообразны: как было показано ранее, помимо власти, вождя и массы, страны, этноса, нации и расы, объектами «страсти к себе в другом» могут становиться сами модусы времени – прошлое, настоящее, будущее. Личную неполноценность изживают, сливаясь с величественной историей, резкостью текущей политики или ожиданием нового прихода. Но если зачистка прошлого и вера в будущее ограничены лишь исторической совестью и здравым смыслом, то идеализация настоящего прямо сталкивается с фактами живого зрения («взгляд из окна»). Любовь вообще слепа, но иногда приходится с использованием спецсредств помогать нарциссической подслеповатости превратиться в совершенно незрячее обожание идеала и себя в нем. Все, что не получается править, просто удаляют. Тонкая нарциссическая гармония с настоящим достигается… перфорацией и выпиливанием целых блоков несовершенной реальности.
В наших условиях сложности с идеализацией настоящего легче всего компенсируются уходом идеологии в гламурную реконструкцию истории, в которой даже изверги и садисты становятся лицами канона. Это инфицированное политикой, грубо зачищенное от позора и преступлений, стерилизованное прошлое длится в сегодняшний день, оказываясь в итоге живее всего живого. Согласовать убожество реальности с зачищенным и славным преданием удается только исключением из образа современности целых сфер жизни как заведомо провальных. Идеологии вообще работают на прореживании дискурса, но наши изъятия уже сейчас больше и важнее самого изображения.
Для понимания ситуации достаточно сравнить избирательные восторги путиноидов с «полным» и по определению системным нарциссизмом советской эпохи. Речь шла о фатальных преимуществах строя во всемирно-историческом масштабе. Страна видела себя на пике социального развития и на гребне прогресса, ведущего к разрешению «загадки всей человеческой истории». Поэтому в СССР все должно было быть лучшим: знание и философия, техника и технологии, искусство и культура, общественная мораль, образование и здравоохранение, социальная политика и защита, промышленность и экология, балет и спорт. Обороноспособность (включая средства нападения) обязана была быть всесокрушающей. Высшим символом sovietico grandioso был космос – главный повод обожания себя «великосоветского» в лице спутника, Гагарина, Королева и Белки со Стрелкой. Отсюда же почти уникальное в истории явление – «полный научный комплекс». Советский нарциссизм был умеренным и отчасти конструктивным: иногда он все же сочетался с обычной функциональностью и работой на результат, а не только на отражение.
На этом фоне нынешний нарциссизм выглядит крайне фрагментарным. Приходится опускать целые направления и ракурсы.
Внутренняя политика главные победы, включая Крым, практически отыграла, а подготовка новых триумфов идет себе же во вред (как с ФБК). Разборки с «пятой колонной» уже давно отдают мстительной пугливостью. Офицерские атаки на вернисажах и премьерах с применением химического оружия – зеленки и мочи – тоже приелись. Даже расправы с одинокими пикетчиками более не выглядят героически.
Экономика в очередной раз убилась об «дно» – и теперь еле отскакивает вверх, и то в мечтах. Социальная сфера уже не в силах маскировать деградацию и дикие злоупотребления. Наука опущена настолько, что теперь лучше делать вид, что ее не было вовсе. Рожденное летать падает, новое не изобретается и не внедряется, не растет ничто.
Культура госзаказа бесплодна, зато давит все живое злобным ханжеством. Охрана традиционных ценностей, скреп и прочего наследия прославлена скандалами с воровством на восстановлении памятников. Даже благоустройство воспринимается измученными горожанами как бесконечное неудобство. Общее настроение: больше не надо делать нам красиво за такие деньги.
Массовым голодом не пахнет, но не пахнет и едой: импортозамещение производит нечто, соответствующее буквальному смыслу слов «продукты питания». И все это на фоне фискального крысятничества, сжирающего доходы до поры притихшего населения: каждый день приносит новые повинности, сборы и навязанные услуги.
Надо располагать сверхмощным нарциссическим зарядом, чтобы на этих руинах пытаться возвести памятник эпохе, то есть себе. И надо быть жертвой серьезного расстройства, чтобы сейчас впадать в коллективную гордыню, какой не было за всю историю наблюдений, включая периоды расцвета.
Схема работает по принципу escape from present – бегство от настоящего. Что бы ни было сейчас, мы наследники великого прошлого и открыватели новой страницы истории. Мир утонет в продуктах собственного разложения, и только Россия останется одиноким, но неколебимым утесом порядка, силы и славы, недостижимых высот морали и духа. Надо отдавать себе полный отчет в том, что в сказанном нет ни тени сарказма. Идеология описывает будущее мира и страны именно в этом ключе и даже дословно так – начиная с программных текстов политического руководства и заканчивая установками идейных домохозяйств.
И все же что-то позитивное остается в этом зазоре между прошлым и будущим. В первом приближении это внешняя политика, а при ближайшем рассмотрении – просто война.
Можно разбираться, насколько информация и пропаганда избегают проблемных тем и приукрашивают действительность внутренней гражданской и мирной жизни, однако такая «лакировка» защищает от стыда, но близко не удовлетворяет нарциссического запроса. В картинках президентского «служения» лидер нации не чурается внутренних проблем, но затрагивает их дозировано и в человекоразмерном масштабе. Это трогает обывателя за душу, однако сносит ответственность за положение в стране куда-то по касательной. Подлинное нарциссическое упоение впечатлительной массы вызывают действия и стиль прежде всего внешних сношений – то, что называется «Россия в мире».
В предыдущих статьях уже отмечалась функциональная пустота этих триумфов. Ничего особенно полезного нельзя посчитать, что бы вытекало из того, что с нами «считаются». «Влияние в мире» в этой модели ни во что выгодное конвертироваться не обязано; это влияние ради влияния, материал для внутреннего пиара и повышения нарциссический самооценки.
Далее не менее важно понять, до какой степени вся эта включенность страны в мировые процессы завязана именно на потенциал и проявления силы. Обструкцию удается смягчить, а изоляцию отчасти преодолеть только за счет участия в военных операциях – прямого или косвенного, открытого или гибридного. По мере того, как готовится отойти «энергетическая сверхдержава», трубы уступают место стволам. Мы заставим вас разговаривать с нами и даже ездить к нам на приемы на высшем уровне простым вмешательством в горячие конфликты или искусственным созданием таковых. Асад нужен Москве, чтобы сам факт его существования создавал разницу потенциалов в политике, предмет для разногласий и торга с пальцем на кнопке. Если Асада не станет, а ИГИЛ (и без того под запретом в РФ) исчезнет, о чем с Кремлем опять будут разговаривать «на равных»?
Это эфемерное влияние, которого в позитивном смысле нет, тем не менее, легко вызывает патриотическую экзальтацию. Так «считаются» с теми, кого в действительности ни за что не считают, но нарциссы как раз и возбуждаются риторикой «мы их» и «через колено».
На индивидуальном уровне и в социологически значимых реакциях массы эти формулы проявляются регулярно. Характерный эпизод: друзья (мужчина и женщина средних лет) на экскурсионной прогулке с легким надрывом обсуждают подвиги нашей внешней политики и дипломатии в терминах «Мы им показали!» и «Уважают только силу!». Пикантность уже в том, что восторг от резкостей внешнеполитической агрессии легко и полностью затмевает профессиональное чувство (оба архитекторы, а дело происходит в Великом Новгороде посреди множества совсем иных поводов для патриотического подъема).
Удивительно, насколько эта бытовая модель («только сила!») совпадает со структурой общей нарциссической идеализации, построенной на отсечении всего гражданского и мирного как «лишнего» (в нашем случае – вообще всего). Важно не то, что все ценное сосредоточено в компетенции МИДа и МО, а в том, что неважно все остальное. Модель общения человека на прогулке совершенно изоморфна тому, что делают идеология и пропаганда, концентрируясь на глобальной активности, основанной, в свою очередь, исключительно на силовом давлении и провокациях. В самом деле, в нашем положении самоотразиться в зеркалах славы можно, только старательно забыв обо всем, кроме внешней политики, спекулирующей на силе и на пугающей готовности ее безразмерного применения.
Один из собеседников в описанном выше эпизоде в Новгороде – классический нарцисс, весьма одаренный и продуктивный, но травмированный отношением системы к себе и своим проектам. Постоянно ставит себя в центр внимания или создает для этого искусственные ситуации, регулярно поглядывает на себя со стороны и явно себе нравится, избыточно шумлив и активен. Как и положено, очевидны проблемы с эмпатией и простой внимательностью. Импульсы нарциссической ярости сдерживает, но до конца скрыть не может. Заново и неплохо встроен в систему, а потому ищет каналы морально-психологического самоотождествления и находит их в раздраженном антизападничестве и антилиберализме, поскольку все остальное тихо и не всегда осознанно ненавидит. Далеко не идиот, но иногда внемлет и даже верит Михалкову из «Бесогона». При этом прекрасно понимает, что в мире есть множество стран, уважаемых исключительно за качество жизни, бизнеса и вещей, за изобретения, искусство, науку, культуру, образование и пр., включая просто гостеприимство и добрый нрав. Но поскольку ничего этого под рукой не осталось, принимать мир приходится по принципу: «Сила есть – и нету других забот!»
Принцип системно воспроизводится на высших идеологических уровнях. В Советской России главным, абсолютным словом было слово «Революция». В новой России таким главным, абсолютным словом стало слово «Победа», а по сути – «война», причем именно не с заглавной буквы, не как имя собственное, а как состояние политики и духа, способное в условиях общего упадка удовлетворять нарциссическим запросам грандиозну-тости и всемогущественности. Как бы ни оценивать состояние всех прочих мирных сфер жизни в диапазоне от упадка до прозябания и даже с намеками на легкий подъем, ничто здесь не в состоянии хоть в чем-то заставить других не только уважать, но хотя бы интересоваться происходящим у нас на уровне «лица нации». Углеводороды и сырье постепенно сходят на нет, но и они у нас были и пока еще остаются инструментом из области «мирных вооружений».
Для нарцисса отсутствие интереса и внимания, а тем более обесценивание – страшнейший из вызовов, влекущий вспышки нарциссического гнева и ярости, вплоть до физических атак и убийств. Нарциссическая агрессия – отдельная тема, которой планируется посвятить следующий текст. Увлекательно и страшно видеть, как государство ведет себя в точном соответствии с описаниями клинических эпизодов из области психопатологии и психоанализа.
Источник: Политический нарциссизм в России: ненастоящее настоящее и День победы // Forbes, 29.04.2017.