Анастасия Райнер
Заклятые в любви
Осень
Глава 7
Ректор, которого все любят
Ночью Эван спал плохо. Ему снились обрывочные тревожные сны об отчислении из университета по неуспеваемости, о возвращении в Нью-Фолл ни с чем, о страшной болезни его матери и собственном бессилии… Проснувшись в холодном поту, Эван с облегчением отметил, что каким-то чудом проспал до рассвета, хотя от тяжелых сновидений чувствовал себя совершенно измотанным. Остаток времени до звонка будильника он листал учебный портал под тихий храп Тэхена Чонгу.
На завтрак они пошли вместе. Погода стояла жаркая. Солнце светило вовсю, на небе ни единого облака, так что на студентах было минимум одежды. Белые рубашки с фирменной нашивкой и галстуки синего цвета в золотую полоску. Парни – в темно-синих брюках, девушки – в клетчатых юбках. Новенькая форма смотрелась красиво и торжественно.
Настроение среди студентов было соответствующим. Разбившись на группки, они спешили в столовую, смеясь и весело галдя, наперебой обмениваясь планами, обсуждая расписание, университетские кружки и будущие проекты.
В столовой их поджидал настоящий пир. Вместо привычной порционной раздачи сегодня был шведский стол, так что каждый мог брать сколько душе угодно. Такого разнообразия еды Эван еще никогда не видел! Множество салатов, лазанья, грибные запеканки в кокотницах, шашлычки на шпажках, порционные пироги и румяные рулеты – все так и просилось в тарелку. Боясь взять больше, чем сможет съесть, Эван положил себе несколько шашлычков из индейки с ананасом, картофель по-нормандски, салат с креветками, ложку фаршированных оливок и несколько помидоров черри с рукколой. Из закусок он взял блинчик с лососем и маленький профитроль со сливочным сыром, миновав стол со всевозможными канапе, восхитительными на вид брускеттами, сырными и мясными нарезками.
Хоть помещение столовой было более чем просторным, здесь собралось столько людей, что, казалось, яблоку негде упасть. И все же, когда Эван и Тэхен наполнили свои тарелки, они без труда нашли свободные места. Вскоре к ним присоединились Уилл Лэджер и Генри Питерс, те самые парни, с которыми Эван познакомился на вступительном экзамене.
– Вот это сегодня еда! – довольно сказал Генри Питерс, налегая на сочную отбивную. – Выше всяких похвал!
– Здесь всегда вкусно, – сказал Эван, пробуя божественный на вкус картофель под сырной корочкой. – Просто сегодня больше разнообразия.
– Это да. Всегда вкусно, – согласились остальные, принявшись обсуждать первые университетские сплетни.
– Старшекурсники говорят, что ректор просто душка. Не терпится с ней познакомиться, – сказал Питерс. – А вот с деканом нам придется тяжко. Ирма Митчелл строгая тетка. За один проступок может целый год терроризировать.
Эван закашлялся, когда в горле застрял кусок индейки. Сегодня ему предстояло отпрашиваться у декана. На первом же занятии испортить первое впечатление о себе – решение не из лучших.
– Сочувствую. – Вопреки сказанному, Тэхен довольно откинулся на спинку стула, попивая апельсиновый сок. Ему до декана художественного факультета не было никакого дела, поскольку для будущих литераторов Ирма Митчелл не вела ни одной дисциплины.
– Черт возьми, вы пробовали этот чизкейк? – воскликнул Уилл, смакуя кусочек десерта. От блаженства он даже закатил глаза. – Это что-то невероятное! Я готов вытерпеть хоть сотню лютых деканов, если нас продолжат так кормить!
– Посмотрим, как ты запоешь, когда встретишься с Митчелл с глазу на глаз, – хохотнул Питерс. Отложив в сторону нож и вилку, он вытер губы салфеткой и добавил: – Она у нас сегодня ведет пленэр, если ты не забыл.
Управившись с завтраком, вчетвером они поспешили на выступление ректора. Оно проходило в актовом зале, столь же роскошном, как и все остальное в Беллстриде. Просторный и светлый, он легко вмещал сразу всех студентов университета. Ряды удобных, мягких кресел, обитых синим бархатом, тянулись до самой сцены. Та полукругом возвышалась на добрые полтора метра, устланная красным деревом, отполированным до блеска.
Заняв места в третьем ряду, новоиспеченные студенты принялись с интересом разглядывать исторический зал. Подобные интерьеры можно было встретить разве что в средневековых замках: деревянные стенные панели, увешанные картинами в золотых рамах, кверху сменялись серым камнем, плавно уходящим в расписной декоративный потолок. Ансамбль дополняли шикарные золоченые люстры в форме канделябров.
– Мы как будто в кино попали! – выпалил Уилл, который, как и остальные первокурсники, таращился по сторонам. – Как же тут классно!
Остальные горячо его поддержали. Эвану особенно нравились большие стрельчатые окна в готическом стиле с витражными вставками. Пока не началось знакомство с ректором, он не мог от них оторваться.
Ровно в 9:00 ректор университета вышла на сцену и начала приветственную речь:
– Доброе утро, дорогие студенты, и добро пожаловать в Университет искусств Беллстрид! – Она широко улыбнулась, раскинув руки. Эван отметил, что, несмотря на возраст (на вид ей было около пятидесяти), ректор прекрасно выглядит – высокая и подтянутая, с идеально лежащими черными локонами до плеч, в белом наряде, состоящем из классического приталенного пиджака и юбки-футляра чуть ниже колен. Белые туфли на высоком каблуке придавали ей еще большую стать. – Меня зовут Анжела Дьюэтт. Я ректор этого славного университета, а также ваш первый помощник и наставник.
Студенты одобрительно заулыбались, не сводя глаз с ректора.
– Прежде всего хочу поприветствовать первокурсников, – продолжила она выразительным поставленным голосом. – Беллстрид рад видеть в своих стенах новые лица. Дорогие первокурсники, вы всегда можете обратиться к старостам или деканам вашего факультета! Не пренебрегайте помощью, не стесняйтесь о ней просить! Мы все здесь объединены общей целью – вписать наши имена в историю искусства и прославить доброе имя Беллстрида. Каждый из вас, несомненно, талантлив! Вы уже доказали, что достойны учиться среди лучших, и наша задача – помочь раскрыть ваши таланты в полной мере. Я уверена: этот союз будет плодотворным!
Зал разразился аплодисментами, которые быстро стихли, стоило Анжеле поднять руку.
– Многие из вас уже знают о давней традиции Беллстрида. Тем не менее я обязана о ней рассказать прямо сейчас, стоя на этой сцене. И потом не говорите, что вы не слышали! – Она пригрозила пальцем, и по залу прокатились смешки. – Весь последующий год вы будете получать призовые баллы. Речь идет не только об успехах в учебе, но и о других немаловажных достижениях – в дисциплине, во внеклассных активностях и, разумеется, в сезонных соревнованиях. Всего их три – осенний, зимний и весенний марафоны. Контрада – победитель соревнований получит сразу триста призовых баллов. Таким образом, начиная с этого момента и до конца учебного года вас ждет неустанная борьба за первенство.
Перед ректором выкатили небольшой круглый столик, на котором стояла одна-единственная коробочка. Заинтригованные первокурсники совсем притихли. Подавшись вперед, они слушали ректора с замиранием сердца, некоторые даже открыли рты, чтобы не пропустить ни единого слова.
– В состязании лисицы, кошки и совы побеждает та контрада, которая в итоге наберет наибольшее количество баллов. А каждый из этих зверей охотится на… Кого? – Ректор приложила ладонь к уху, обращаясь к залу.
– МЫШЬ!!! – завопили студенты.
– Все верно, – довольно кивнула Анжела. – И лиса, и кошка, и сова мечтают заполучить в свои когти мышь. Так и ваши контрады будут соревноваться между собой за главную награду года – золотую мышь Беллстрида. – Она извлекла из коробочки статуэтку величиной с ладонь. – Контрада, поймавшая эту золотую мышь, навсегда войдет в историю Беллстрида!
Опустив заветную статуэтку обратно в коробку, ректор вновь заговорила:
– Также хочу обратиться к тем, кто уже преодолел первый год обучения: сегодня вы стали ближе к своей заветной мечте – стать самыми востребованными профессионалами на мировом рынке труда! Университетские годы пролетят быстро, пятикурсники не дадут соврать, поэтому я желаю вам наслаждаться каждым учебным днем и каждой лекцией! Пусть каждое мгновение, проведенное в этих стенах, отзывается в вашем сердце приятными воспоминаниями даже спустя годы!
Снова аплодисменты. На этот раз пятикурсники даже позволили себе одобрительный свист. Вне всяких сомнений, ректора здесь обожали. Уже сейчас она расположила Эвана к себе столь добросердечной, искренней речью.
– Что касается внеклассных занятий: мы учли все ваши пожелания. Исходя из информации, полученной от старост, в этом году будут действовать пять дополнительных кружков. Клуб «Творческая читальня» предполагает совместные чтения и обсуждения прочитанного за чаем с печеньками. «Клуб моделирования» займет всех любителей миниатюры. Кружок декоративно-прикладного искусства раскроет секреты самого разного рукоделия – от вышивания до резьбы по дереву. В «Клубе кондитеров» вас научат стряпать вкусняшки, в «Клубе медитации и йоги», как ни странно, можно будет медитировать и заниматься йогой. Крайне полезное занятие, скажу я вам. Каждый зарегистрированный кружок будет профинансирован университетом, так что его участники ни в чем не будут нуждаться.
Зал в очередной раз одобрительно загалдел. Анжела Дьюэтт сделала паузу, прежде чем продолжить:
– Также хочу напомнить, что в Беллстриде на постоянной основе действует хор. Записаться в него стоит уже сейчас – просто подойдите к профессору Фостеру. Прослушивания пройдут на следующей неделе. На этом у меня все. Желаю вам продуктивного учебного года, хороших оценок и победы в итоговом состязании контрад! А теперь марш на занятия!
После такого вдохновляющего напутствия студенты покидали актовый зал в еще более приподнятом настроении и с большим азартом. Каждому хотелось как можно скорее проявить себя и внести вклад в поимку золотой мыши. Точно так же и Эвану не терпелось начать зарабатывать призовые баллы. Предвкушая свое первое занятие, он гадал, удастся ли уже сегодня заработать оценку и насколько это будет тяжело.
Вне всяких сомнений, Беллстрид был воплощением студенческой мечты. Он был слишком идеальным во всем. В каждой мелочи. Но при этом и слишком требовательным к своим ученикам.
Глава 8
Творческое письмо
Аудитория, в которой проводились занятия по творческому письму, была небольшой, но очень уютной. Деревянные стены, белый сводчатый потолок с легким золотистым орнаментом и минимум отвлекающих факторов. Не обошлось и без коллекции книг – у дальней стены стояли три узких стеллажа, заставленных ветхими собраниями сочинений.
В большие окна било яркое солнце. Его лучи освещали три ряда одноместных парт (чтобы никто никому не мешал). На каждой из них лежали приготовленные заранее тетради и ручки. У профессорского стола раскинулся зеленый уголок: на небольшом пятачке были сосредоточены различные по форме и размеру комнатные растения в разномастных горшках и напольных вазах. Эван, Уилл и Генри сели друг за другом, заняв места ближе к концу второго ряда, а Тэхен выбрал место справа от Эвана. Эдакая нейтральная территория.
– Спорим, эта сядет за первую парту? – шепнул Эвану Уилл, кивая на Джейн Эйприл Вуд, как только та вошла в аудиторию в компании новоиспеченных подруг.
Одна была платиновой блондинкой с блестящими прямыми волосами и прямоугольными очками на лице. Вторая – мулатка с внушительным ореолом кучерявых волос. Вместе они смотрелись довольно контрастно. Всем своим видом, начиная от идеальной осанки до гордо поднятого подбородка, Вуд подчеркивала: она достойна учиться здесь, среди лучших, и она еще всем покажет. Вуд излучала уверенность, к которой хотелось тянуться всем, кроме Эвана.
Уилл и правда угадал. Вуд действительно разместилась в первом ряду, сразу за зеленым уголком, как самая настоящая выскочка. Две ее подруги расположились поблизости. На протяжении перемены девушки ворковали о какой-то ерунде, то и дело хихикая. Эвану стало жутко некомфортно, когда он заметил, что обе подруги Вуд начали периодически метать на него оценивающие, совсем недобрые взгляды, переходя на тихое шушуканье. И хотя в средней школе Эван привык к повышенному вниманию девчонок, в связке с Вуд это оказалось весьма раздражающе. Что же касается ее самой, она всеми силами игнорировала существование Эвана, даже не поворачиваясь в его сторону. Ну и славно.
Творческое письмо вел уже знакомый Эвану профессор Верзяк. Его появление в кабинете было эффектным. Он влетел на всех парах, хотя до начала занятия оставалось еще пять минут, а затем, игнорируя собравшихся, грузно плюхнулся в преподавательское кресло, извлек из внутреннего кармана пиджака небольшую книжицу в мягкой обложке и до самого звонка безотрывно читал ее, не обращая внимания на происходящее вокруг. Он был так увлечен чтивом, что казалось, ничто не способно его отвлечь. Даже нападение пришельцев. По звонку, когда все студенты расселись за парты, он отложил книгу, встал и начал свое обращение столь страстно, словно выступал со сцены бродвейского театра:
– Меня зовут Давид Верзяк. Я декан литературного факультета Беллстрида. С некоторыми из вас мы будем видеться особенно часто, дабы постигать тонкости сценарного мастерства. Но для художников я буду преподавать только две дисциплины – литературу с ничтожно малым количеством отведенных часов и творческое письмо. Так что же такое творческое письмо? Как по-вашему? Может, кто-то желает высказаться? – Первокурсники начали неуверенно переглядываться. – Давайте-давайте, не стесняйтесь! Начнем с вас, мисс?..
– Камилла Джонсон, – ответила одна из подруг Джейн Эйприл, та самая блондинка в очках. – Ну, я полагаю, что речь идет о сочинениях. Нам нужно будет излагать свои мысли на заданную тему.
– Неплохо, мисс Джонсон, – удовлетворенно кивнул профессор. – Кто желает что-нибудь добавить?
Студенты молчали. Несколько случайно опрошенных профессором студентов лишь пожали плечами и присоединились к мнению Камиллы.
– В целом вы все верно понимаете, – согласился профессор. – Но для чего же тогда эта дисциплина назначена вам, художникам? Почему бы ее не оставить одному лишь литературному факультету? Пусть себе сочиняют. А вы бы занимались рисованием, живописью…
Джейн Эйприл Вуд подняла руку и, когда профессор Верзяк позволил, представилась и предположила:
– Дисциплина называется творческим письмом не просто так. Сама ее суть кроется в полете фантазии, в проявлении чувств. Стало быть, нам нужно будет относиться к сочинению, которое мы пишем, как к процессу создания картины. Мы должны будем научиться рисовать словами.
– Ну что же, это максимально близкий ответ! – похвалил Верзяк. – Браво, мисс Вуд! Вы принесли контраде кошки первые пять баллов. – С этими словами он включил свой планшет и отметил в нем призовые баллы.
Студенты кошачьей контрады воодушевились и радостно заерзали на своих местах.
– Творческое письмо в самом деле поощряет ваш полет мысли. Освобождает разум от насущных проблем и забот, расширяет угол обзора, выводит за рамки. Это ваш кислород, заключенный в буквах алфавита. Буквы – такой же инструмент, как и глина: из них тоже можно вылепить шедевр. Они подобны краскам – вы можете научиться ими рисовать, как верно подметила мисс Вуд. Буквы примут любую форму, какую вы им прикажете. Это самый податливый материал для творчества и самовыражения, и как бонус – самый доступный. На моих занятиях вы научитесь подчинять его себе. А вместе с тем сможете лучше понять самих себя.
С этими словами профессор Верзяк достал из ящика своего письменного стола небольшие карточки.
– Сейчас каждый из вас вытянет из этой стопки одну карточку рубашкой вверх, – объяснил он. – Без моей команды не переворачивайте. Там написано ваше сегодняшнее задание. Когда вы увидите его – никаких вопросов ко мне. Понимайте, как хотите, и это будет в любом случае правильно. Я здесь не для того, чтобы ограничивать вас или выставлять правила. Правило только одно: никаких правил! Вы вольны писать все, что хотите. Главное, чтобы это было искренне. Да, мистер Лэджер?
Эван обернулся: Уилл тянул руку. Вид у него был обеспокоенный.
– Сэр, а если задание будет таким, что сказать будет нечего? Вдруг ничего так и не придет на ум? Я никогда не был силен в сочинениях.
– В самом прискорбном случае вы вольны оставить лист чистым. Однако еще ни разу не случалось такого, чтобы студенту было совсем нечего сказать, – ответил профессор и приступил к раздаче карточек.
Вытянув свою, Эван полюбовался ей. Она была приятной на ощупь, бархатистой, темно-синей с золотым геометрическим орнаментом. Эван положил карточку на парту, как было велено, рубашкой вверх. Когда все студенты получили свои карточки, профессор уточнил:
– У вас полчаса. И пожалуйста, не нужно претендовать на гениальность. Не нужно обдумывать каждое слово, делать текст красивым или правильным. Напоминаю, что главное – это искренность. Пишите от сердца. А по готовности сразу сдавайте свои работы мне.
Верзяк дал команду приступать, и студенты синхронно перевернули свои карточки. На их лицах тотчас отразились самые разные эмоции – удивление, озадаченность, уверенность, интрига. Некоторые ребята тут же бросились что-то писать, а другие продолжали недоуменно сверлить свои карточки взглядом.
Перевернув свою карточку, Эван прочел: «Пробуждение». Первой его мыслью было пробуждение ранним утром. Перед глазами сразу возник рассвет, безмятежное потягивание в мягкой постели, предвкушение вкусного завтрака. Но вскоре он сообразил, что это совершенно не то. На этот раз он не желал воспринимать задачу слишком буквально, как это случилось на вступительном экзамене. Ему хотелось придумать нечто неочевидное. Затронуть какую-то действительно животрепещущую тему. Поделиться настоящими искренними чувствами.
Едва он задумался об этом, как понял, о каком именно пробуждении стоило написать. Не случайно ему выпала такая карточка. Ведь он думал об этом с того самого момента, как встретил Джейн Эйприл. Он думал о пробуждении своих внутренних демонов, о той темной стороне его личности, которая, как оказалось, всегда жила в нем, но крепко спала. До недавних пор. Сомнений не осталось, и Эван приступил к сочинению.
Аудитория погрузилась в непроницаемую, абсолютную тишину, в которой лишь тихо поскрипывали ручки. Иногда кто-то из студентов переворачивал лист или покашливал, но никто за эти полчаса не издал ни звука. Каждый был увлечен своим текстом, и каждый хотел заработать баллы для своей контрады, выделиться на фоне остальных, произвести впечатление на преподавателя. Эван же хотел лишь выплеснуть накопившиеся чувства.
Казалось, что он никогда не писал с такой скоростью и никогда не вкладывал столько жаркой энергии в слова. Даже шариковая ручка в его пальцах нагрелась так, что казалось, вот-вот расплавится. Едва он дописывал одно предложение, в его мыслях рождались следующие. Мыслей было так много, что некоторые тут же забывались, сменяясь целой чередой новых. А затем еще и еще. Он даже начал волноваться, что не уложится в отведенное время, которое летело с сумасшедшей скоростью.
Некоторые студенты начали сдавать свои работы уже спустя пятнадцать минут, и профессор сразу же приступил к чтению. Эвану же потребовалось двадцать пять минут, чтобы закончить. Когда он поставил финальную точку, то ощутил приятное опустошение. Слова закончились. Он освободился от них, и теперь ему стало гораздо легче. И почему он раньше не попробовал выплеснуть чувства таким способом?
Поднявшись с места, он подошел к столу профессора и сдал сочинение одним из последних. Однако, бросив быстрый взгляд на мисс Вуд, он с удивлением отметил, что она все еще пишет. Она работала медленно, но сосредоточенно. Интересно, в этот раз ей тоже не понадобился черновик?
Когда отведенное время подошло к концу и последнее сочинение заняло свое место в общей стопке, профессор Верзяк дочитал сданные работы, а затем, глядя на студентов поверх очков, объявил:
– Ну что же, я ознакомился со всеми вашими трудами и вынужден… – все присутствующие напряглись, – похвалить вас! Все вы поняли суть творческого письма правильно. Вы старались проявить искренность – это заметно. Но сегодня мне особенно хочется выделить одну работу. Ее автор – мистер Эван Грейсен из контрады совы.
Услышав свое имя, Эван зарделся. Он не ожидал столь высокой оценки и никак не претендовал на нее. Он писал только для себя. Хотел выплеснуть чувства, не более. И хотя ему было очень приятно, вместе с тем он понимал, что столкнется с повышенным вниманием к своему далеко неоднозначному сочинению.
– Что ж, мистер Грейсен, – продолжил профессор Верзяк, – прямо сейчас у вас есть возможность заработать тридцать призовых баллов для вашей контрады. Что скажете?
Несколько студентов присвистнули.
– Тридцать баллов – очень щедро, – ответил Эван, глядя на профессора. – Каковы условия?
– Мы в Беллстриде поощряем смелость и искренность. Потому условие всего одно: нужно прочесть вашу работу вслух, – ответил тот, и Эван почувствовал, как от волнения у него вспотели ладони. – Вы согласны?
Ну нет, его сочинение было очень личным. Разве он может согласиться пойти на такое перед лицом всей аудитории? Перед лицом Джейн Эйприл Вуд, о которой и писал…
– Давай, Эван! Давай! – взмолились со всех сторон студенты из его контрады.
– Целых тридцать баллов, чего ты ждешь?! – не выдержал и сидевший позади Уилл. Привстав, он с силой ткнул Эвана в спину, вынуждая того выйти и зачитать сочинение.
– Не подведи! Выходи! Ну же! – помахал Тэхен.
Сдавшись под их натиском, Эван нехотя поднялся с места. В конце концов, они бы не простили ему слабину и потерю целых тридцати баллов. Он ведь и сам был твердо нацелен сегодня их заработать. Что ж, вот он, шанс. Нужно действовать. Выйдя в центр аудитории и встав перед сокурсниками, которые все как один подняли на него заинтересованные взгляды, Эван забрал у профессора свою тетрадь.
– Что было написано на вашей карточке, мистер Грейсен? – попросил озвучить профессор.
– Пробуждение, – гулко отозвался Эван. Его сердце колотилось как бешеное. Он не привык выступать перед публикой, тем более что среди этой самой публики присутствует та, о которой он писал. Не удержавшись и быстро глянув на Вуд, он на долю секунды уловил ее встречный взгляд, но девушка тут же опустила голову.
– Можете начинать, – вежливо пригласил профессор Верзяк и, сложив руки, приготовился слушать. Как и все.
Эван сглотнул. Во рту у него пересохло. Облизнув высохшие от волнения губы и решительно выдохнув, он начал читать свое сочинение:
Ты лед и пламя. Я ненавижу… ненавижу все, что связано с тобой. С самого первого дня, с той самой встречи, которой ты расчертила грань моей реальности. Перечеркнула все, что было до. Перечеркнула то прошлое, что я берег, в котором я был хорошим, славным парнем. Ты сожгла меня изнутри, разрушила мои планы, которые я лелеял всю свою жизнь. Подобно огненному смерчу, оставляющему после себя лишь золу и пепел, ты стерла в пыль мой песчаный замок. Я и не догадывался, насколько он оказался хрупким. Не догадывался, что могу презирать кого-то настолько сильно.
Теперь, в те редкие, но одновременно частые моменты, когда ты смотришь на меня, я ощущаю, словно внутри… леденеет душа. Холодные языки щекочут кожу, и я пытаюсь стряхнуть их, избавиться от морозного жжения, но снова вижу твои зеленые глаза и цепенею.
Становлюсь одной из тех ледовых фигур, что выставляют на банкетах и в зимних парках. Рядом с тобой я не живой. Сам не свой. Чужой сам себе и целому миру. Этого уже не исправить. Раз и навсегда я обнаружил вязкую черноту в своем сердце. Раз и навсегда узнал о твоем существовании. Я так жалею, что не болен рассудком и вынужден детально помнить каждую нашу гребаную встречу. Для чего? Уж не для того ли, чтобы вместе с тобой я возненавидел самого себя?
Ты пробуждаешь худшее во мне. Я чувствую, как падаю в бездну. И раз уж ты теперь существуешь рядом со мной – не смотри. Не смотри на меня больше. Пожалуйста.
Эван закончил читать, и первое, что он увидел перед собой, – это искаженное лицо Джейн Эйприл, по которому текли слезы. Ее нижняя губа дрожала, но она не издала ни единого звука. Девушка не была дурой. Она прекрасно поняла, что в сочинении речь шла о ней. И всем своим видом она являла один-единственный вопрос: за что?