А. Норди
Селекция
У Германа перехватило дыхание: он уже знал, чем закончится рассказ Агнии.
– Таков порядок… – проговорил он неуверенно.
– Это ненормальный порядок! – Тростинка обожгла его взглядом. – Какой-то Селекционер решал, имеет мой малыш право на жизнь или нет!
Агния судорожно вздохнула, и Герман приобнял ее за плечо. Девушку трясло, тело ее превратилось в комок из острых костей и вибрирующих нервов.
– Исследование выявило три процента вероятности агрессивного поведения, – сказала Агния. – Селекционер вынес заключение: «Полная элиминация». Я даже не могла посмотреть в глаза этому ублюдку, потому что Селекционеры скрывают свои личности!
Она отстранилась от Германа и сдавленным голосом продолжила:
– После того, как у меня отобрали сына, я не находила места. Жизнь превратилась в череду тоскливых дней с этим чертовым запахом лаванды. Но самой чудовищной оказалась реакция близких: муж и родители даже не вспоминали о ребенке, они будто вычеркнули его из памяти. Продолжали жить как ни в чем не бывало. Говорили мне, что горевать не стоит и следующую беременность надо согласовать с Селекционерами. Но я не могла забыть Артура, понимаешь?
Агния посмотрела на Германа влажными от слез глазами, и он с горечью осознал, какую ошибку совершила Тростинка: она срослась с сыном, стала с ним единым целым, хотя Селекционеры настоятельно советовали не привязываться к незапланированным детям и не давать им имен, пока те не пройдут окончательное постнатальное исследование.
– Месяц он был рядом со мной, – голос Агнии упал до шепота. – Пил мое молоко, засыпал под боком, внимательно меня разглядывал. В тот день, когда его забрали, Артур впервые мне улыбнулся. А потом его просто усыпили.
Тростинка замолчала. Герман не знал, что сказать: горло сдавило, и в груди заныла тоска. Свежий, бодрящий ветер с озера холодил кожу, трепал рубашку и брюки, и Герман понял, что дрожит от холода. Он посмотрел на Агнию: обхватив себя руками, с опустошенным видом она следила, как по тусклому серому небу плывут тяжелые облака.
– Мне предстоит Стирание, – тихо обронила Агния.
– Что? – Германа словно дернуло током от слов Тростинки. – Но как же Коррекция?
– Я ее провалила. – Агния с печальной улыбкой посмотрела на Германа. – Корректор сказал, что у меня безнадежный случай. Я не способна забыть сына, и память о нем отравляет мое существование, делает меня нестабильной и опасной для общества. Поэтому вариант только один – полное Стирание памяти. Я стану человеком без прошлого. Без чувств и эмоций.
Внутренности сжались в холодном спазме, и Германа затошнило от слов, которые он произнес:
– Может быть, так будет лучше? Ты сможешь начать жизнь с нуля.
– Я хочу помнить. – Агния убрала прядь волос с лица, и ее глаза поранили Германа ледяным блеском. – Я хочу помнить каждую минуту, проведенную с Артуром.
– Но ты не можешь отказаться от Стирания, – со сдавленным отчаянием в голосе пробормотал Герман. – Альтернативы не существует. Общество не потерпит человека с потенциально опасным поведением. Нас хотят видеть мягкими и послушными, но для этого мы должны быть счастливыми. Селекция для того и была введена, чтобы мы жили в безопасном мире без боли и страданий. И ты тоже этого достойна, Агния.
– Я смотрю, тебе хорошо промыли мозги, – Тростинка усмехнулась. – Но мне кажется, Герман, ты сам не веришь в эти слова.
Она развернулась и застучала каблуками по деревянному настилу пирса. На берегу ее ждал Корректор. Улыбнувшись, он взял Агнию за руку и, приветливо кивнув Герману, увел девушку прочь от озера.
* * *
Небо вспенилось серыми облаками, угрожая обрушить дождь на взволнованную поверхность озера. Ветер гнул к земле кустарники на берегу и разносил по сырому воздуху истошные крики чаек.
Герман, поеживаясь от холода, замер у пирса. Прошло уже два часа с того момента, как Агния должна была пройти сеанс Стирания. Ему представлялось, как Корректор увлажняет гелем мраморный лоб и виски Тростинки, накладывает на них электроды, блестящие после обработки антисептиком, и нажимает на сенсорные кнопки прибора, готового сжечь дотла память Агнии. Конечно же, она не вспомнит, что Герман ждет ее на берегу озера в условленном месте – как забудет и его самого. Но Герман надеялся, что внутренний порыв направит Тростинку к озеру, где он станет первым другом в новом для нее мире. Возможно, тогда бы ему удалось искупить свою вину…
Агния не пришла. Герман еще раз посмотрел на часы и, вздохнув, направился к лечебному корпусу.
В холле у широкого панорамного окна сидел Корректор и задумчиво смотрел, как мир снаружи полыхает грозой. Капли дождя струились по стеклу, и казалось, что это были слезы небес.
– Где Агния? – спросил Герман. Он намок под ливнем и дрожал от холода; вода стекала с одежды и собиралась лужицами у ног.
– Мне очень жаль. – Корректор состроил печальную мину. – Сегодня утром, когда я собирался отвести Агнию на Стирание, я обнаружил ее мертвой в своем номере. Она покончила с собой.
* * *
В просторном кабинете, наполненном ярким светом, приятно играла классическая музыка и упоительно пахло лавандой. Напротив Германа сидел Куратор – во всяком случае, так этот человек попросил к нему обращаться – и читал информацию на встроенном в столешницу дисплее.
