А. Куприн
Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть первая
Семье
Введение
«Уровень науки определяется тем, насколько она способна на кризис своих основопонятий» (Хайдеггер 1997, с. 9).
«В вопросах культуры торопливость и размашистость вреднее всего» (Ленин 1967-1975, т. 45, с. 389).
Теория капитала испытала множество перипетий. Сначала в классической политической экономии. Затем в «Капитале» Карла Маркса и дискуссиях вокруг него в конце XIX – начале XX веков. Затем в работах Джона Мейнарда Кейнса, Фридриха Хайека и Фрэнка Найта и их дискуссиях 1930-х годов. Наконец, в Кембриджском споре о капитале 1950-х – 1970-х годов. Исследование сущности капитала по сути прекратилось с завершением спора двух Кембриджей. Сам же спор не имеет ясных итогов помимо того, что капитал является результатом человеческой деятельности, что в общем-то очевидно, поскольку капитал отсутствует в природе за пределами человеческой культуры. После падения социалистического лагеря широкие дискуссии о природе капитала практически не велись. Работа Тома Пикетти «Капитал в XXI веке» (2013), хотя и имеет слово «капитал» в заголовке, не пытается по-новому объяснить его природу. Пришло время для того, чтобы вновь поднять вопрос о природе капитала с учетом достижений как экономической, так и иных наук.
Разработка теории капитала с неизбежностью требует обращения к работам Маркса. В силу своего исторического воздействия на умы и судьбы людей во всем мире марксизм представляет собой камень, который нельзя просто обойти или отодвинуть с дороги. Влияние марксизма определяется не только единством его теоретической формы, но и цельностью его идеологического содержания. Марксизм как теория и идеология должен быть преодолен, и сделать это нельзя путем его огульного отрицания. Преодолеть марксизм можно только путем разработки более общей теории и более актуальной идеологии, по отношению к которым результаты Маркса были бы лишь частным случаем.
Общая теория капитала требует учета достижений экономической науки после Маркса – марксистской, неоклассической, кейнсианской, австрийской, неоинституциональной школ. Ведь если общая теория капитала возможна, то эти конкурирующие теории в той или иной степени должны оказаться ее частными случаями.
Чтобы понять природу капитала, нужно рассмотреть его исторические, логические и практические пределы. Недостаточно установить только нижнюю историческую границу капитала, границу его происхождения из традиционного общества. Нужно установить также верхнюю границу, границу его прехождения в некоторое другое общество. Каким будет общество после капитала – этот вопрос имеет ключевое значение для построения его общей теории. Этому соответствует структура нашей книги. Она состоит из трех частей, посвященных соответственно истокам, зениту и упадку капитала.
Первая часть книги посвящена нижнему пределу, происхождению капитала из традиционного общества. Нельзя разработать теорию капитала, не разработав теорию денег и цен. Путь к капиталу с неизбежностью лежит через меновую ценность, так что приходится вернуться к трудовой теории стоимости и теории полезности, чтобы найти их общее основание. Понять нижний предел капитала можно, только обратившись к абстрактным вопросам, касающимся человеческой культуры, ее происхождения и эволюции. Здесь нам приходится повторить вслед за Альбертом Эйнштейном:
«Мы все ближе подходим к важнейшей цели науки – из наименьшего числа гипотез или аксиом логически получить дедуктивным путем максимум реальных результатов. При этом мысленный путь от аксиом к ощущаемым результатам или проверяемым следствиям становится все длиннее, все утонченнее. Теоретику все больше приходится руководствоваться при поисках теорий чисто математическими, формальными соображениями, поскольку физический опыт экспериментатора не дает возможности подняться прямо к сферам высочайшей абстракции» (Эйнштейн 1965-1967, т. 2, с. 279-280).
Необходимость выяснить исходные пункты общей теории капитала вынуждает нас во многих случаях прибегать к формальным и абстрактным рассуждениям, тем не менее в книге нет математических формул.
Во второй части книги рассматривается капитал в его развитой форме. Как это не парадоксально, по меньшей мере с XIX века противники капитала делали для его развития не меньше, чем сами капиталисты. Маркс разработал и начал реализацию стратегии в пользу рабочего класса. Антонио Негри называет Ленина «фабрикой стратегии» (Negri 2014). Постольку, поскольку конечной целью Маркса и Ленина было «освобождение труда», конечная цель их стратегии все еще не достигнута. Советский социализм и западный капитализм не смогли решить проблему координации личных и общественных интересов. Восток не справился с диктатурой плана так же, как Запад не справился с рыночной анархией. Смешанная экономика, на которую возлагал надежды Пол Самуэльсон (см. Самуэльсон 2002, предисловие к русскому изданию), не дает ответа. «Смешанная экономика» – это чисто внешнее соединение планового и рыночного подходов, эта концепция не дает понимания глубинных процессов и поэтому не позволяет развивать общество. Нужна новая модель, учитывающая глубинные законы развития техники, институтов и идей.
В рассуждениях Маркса были разрывы, которые указывали на стартовые точки для дальнейших исследований. Эти разрывы были обусловлены как объективными факторами – тогдашним состоянием науки и общества, так и субъективными – идеологией Маркса. Мы относим к таким разрывам:
● сведение сложности труда к пропорции между простым и сложным трудом и связанный с этим неучет изменений в сложности рабочей силы и общества в целом;
● сведение прибавочной стоимости к результатам труда индивидуальных рабочих, а валовой прибавочной стоимости – к результатам труда рабочего класса;
● сведение процесса развития капиталистического общества к одной стороне – обобществлению, недостаточная проработка второй стороны – индивидуализации;
● непонимание того, что рост населения имеет ограничения и др.
Третья часть посвящена верхнему пределу капитала, истории его прехождения. Маркс сформулировал условия прекращения капиталистического воспроизводства: понижение нормы прибыли и гибель капиталистической частной собственности. Однако ни Маркс, ни его последователи не смогли показать условия воспроизводства, приходящего на смену капиталистическому. Внеэкономическая эксплуатация и государственная собственность, на которых основывался социализм XX века, оказались возвращением к тому, что предшествовало капиталу, а не движением к тому, что следует за ним.
Мы предлагаем взглянуть на творчество Маркса не как на научную или политическую деятельность, но как на процесс выработки и реализации стратегии в масштабах человеческой истории. Мы, в свою очередь, не разрабатываем стратегию, а пытаемся дать образ исторического будущего. Нельзя переписать «Капитал» и не предложить при этом образ будущего, которое наступает после капитала.
К идеям Маркса нужно относиться не как к готовому результату, а как к рабочему процессу. Фридрих Энгельс в предисловии к третьему тому «Капитала» писал: «…У Маркса вообще пришлось бы поискать готовых и раз навсегда пригодных определений» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 25, ч. I, с. 16). Мы также не хотим давать «раз навсегда пригодные» определения, не хотим формировать у читателя какие-либо убеждения, не хотим выступать против имеющихся у читателя убеждений. Как известно, убеждения разделяют людей, а объединяют их сомнения. Настоящая работа не дает готовых ответов и рецептов. Она является исследовательской программой и набором исследовательских инструментов:
«Цель нашего анализа отнюдь не в том, чтобы создать такую механику или такую шаблонную схему операций, которая автоматически выдавала бы безошибочный ответ, а в том, чтобы обеспечить себя методом для систематического и планомерного изучения ряда проблем» (Кейнс 2007, с. 276).
Идеи Маркса оказались рассчитаны на столь дальнюю перспективу, что и в XXI веке они лучше всего читаются в контексте футурологических трудов. Вместе с тем, XX век дал такой опыт практической реализации идей Маркса, после которого само по себе обращение к этим идеям для многих людей стоит значительных усилий – из-за морального неприятия или равнодушия, выработанного многолетней пропагандой. Однако, прежде чем, быть может, расстаться с Марксом, нам придется сделать усилие, чтобы еще раз вернуться к нему.
Часть первая. Простое самовоспроизводство
«… Как само общество производит человека как человека, так и он производит общество» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 42, с. 118).
«… Общества куда менее упорядочены, чем наши теории о них» (Манн 2018-2019, т. 1, с. 32).
Глава 1. Традиционное общество и простое потребление
1. Совместная эволюция людей и смыслов
Мост Генриха – Попова и первая ловушка потребностей
Человеческая культура выступает как огромное скопление смыслов, а отдельный смысл – как элементарная форма культуры. Совместная эволюция людей как живого субъекта культуры и смыслов как ее возрастающей субстанции составляет сущность человеческой истории.
По своему происхождению смысл – это взаимная адаптация природной среды и проживающего в ней живого человеческого вида. В ходе этой взаимной адаптации природная среда превратилась в набор средств для самовоспроизводства людей, а особенности поведения протолюдей – в практики человеческого самовоспроизводства. Смысл – это опосредование, особая ниша в среде, которую создал для себя человеческий вид. Люди произошли от животных, поскольку и когда животным пришлось прибегнуть к внебиологическим, смысловым механизмам самовоспроизводства. Биологические свойства передаются от человека к человеку благодаря генному наследованию, а культурные свойства – благодаря общению с другими людьми, и прежде всего в юном возрасте. Как известно, нельзя научить животное говорить, поскольку организм и поведение животных (даже человекообразных обезьян) лишены необходимых для этого свойств. Вместе с тем, истории феральных детей (маугли) показывают, что нельзя научить говорить человека старше примерно 12 лет, который в своем детстве был совершенно изолирован от общения с другими людьми.
На начальном этапе эволюции человека, этапе естественного отбора, самые первые смыслы выступали как продолжение животных органов гоминид и как дифференциация их животных сигналов. Как палка или камень выступали в качестве продолжения руки проточеловека, так разные крики или жесты для предупреждения о разных опасностях (например, об опасности с земли или с дерева) были дифференциацией животных сигналов. На этом первом этапе смыслы были лишь продолжением животного поведения, а их передача осуществлялась с помощью так называемых «животных традиций».
Как отмечает Вацлав Смил, самым ранним признаком, который отличал гоминид от других животных, стало не увеличение мозга и не изготовление орудий, а начавшийся примерно 7 миллионов лет назад структурно маловероятный переход к прямохождению. Прямохождение позволило экономить 25 % энергии при ходьбе по сравнению с шимпанзе, высвободить руки для использования инструментов, а рот и зубы – для развития более сложной системы звуковых сигналов, то есть прото-языка. При этих изменениях понадобился более крупный мозг с потребностями в энергии в три раза больше, чем у мозга шимпанзе (см. Смил 2020, с. 27-28). Конечно, прямохождение само требует какого-то объяснения, которое не сводилось бы к маловероятной случайности. Вместе с тем, как отмечает Джозеф Генрих, точная эволюционная последовательность, в которой появились смыслы – жесты, звуковая речь, социальные нормы и инструменты – не имеет решающего значения, поскольку культурная эволюция создавала существенное генетическое давление во всех направлениях. Если освобождение рук вело к развитию языка, то развитие языка освобождало руки для использования инструментов, приготовления пищи и поддержания равновесия во время преследования добычи (Henrich 2016, p. 252).
Культура как накопление смыслов начинается там, где животный вид выходит за пределы естественного отбора (приспособления к среде) и начинает приспосабливать среду к своим потребностям, то есть формирует собственную природную нишу. Формирование ниши означает, во-первых, что органы животного и их функции выходят за пределы животного организма, часть среды становится «продолжением» организма; например, человекообразная обезьяна берет палку, чтобы «удлинить» свою руку и вытащить термитов – ее любимое лакомство – из термитника. Во-вторых, организм постепенно меняется вследствие своих собственных действий, изменяющих нишу; например, увеличение размера мозга у людей с развитием осмысленных действий. Эволюция смыслов – это эволюция опосредованного, окольного, орудийного и символического поведения, направленного на выстраивание ниши внутри природы, дома для людей.
Как образно подмечает Генрих, для начала культурной эволюции нужно было в один прыжок перепрыгнуть пропасть, которую на самом деле можно перепрыгнуть только в два прыжка. Нужно было обеспечить и больший размер мозга, и большее количество смыслов. Для такого прыжка нужен мост.
«Когда кумулятивная культурная эволюция запущена, она может создать богатый культурный мир, полный адаптивных инструментов, техник и ноу-хау, которые могут с лихвой окупить затраты на создание и программирование более крупного мозга, разработанного и оснащенного для культурного обучения. Однако вначале имеется немного такого, что можно было бы приобрести через культурное обучение, а то, что есть, достаточно просто, так что это можно выучить собственными индивидуальными усилиями (без социального обучения), например, методом проб и ошибок. Таким образом, естественный отбор не благоприятствует большему размеру или сложности мозга, потому что его разработка и программирование обходятся дорого» (Henrich 2016, p. 297).
Согласно гипотезе Генриха, проблема «моста» была решена за счет двух встречных процессов (Henrich 2016, p. 298-311). Во-первых, за счет наращивания количества смыслов без большого увеличения объема мозга – за счет формирования в условиях открытой местности с обилием хищников больших групп гоминид для совместной защиты и более интенсивного обмена смыслами. Во-вторых, за счет сокращения затрат на создание и поддержание более крупного мозга. Генрих считает, что для избежания кровосмешения, как и у современных шимпанзе, у гоминид самки при достижении половозрелого возраста покидали свою группу и переходили в соседнюю, теряя всякие родственные связи. Формирование в больших группах устойчивых прото-семейных пар, в которых родство ребенка можно было установить не только по линии матери, но и по линии отца, позволяло установить круг свойственников матери, то есть родственников ребенка (аллородителей). Это обеспечивало ребенку их заботу и распределяло нагрузку по воспитанию ребенка на большее число особей, позволяло увеличить и время, в течение которого ребенок мог перенимать культуру, и размер его мозга. Думается, могут быть предложены и другие гипотезы «недостающего звена» – то есть тех практик самовоспроизводства, которые позволили перекинуть мост между психическими возможностями высших приматов и интеллектом человека разумного, живущего в мире символов. Евгений Панов полагает, что обнаружен вход на мост, но его большая часть не сохранилась, а остатки, возможно, никогда не будут найдены (Панов 2012, с. 383).
Проблема моста между животными и людьми вызывает бесконечные споры. Чарльз Дарвин считал, что «как бы ни было велико умственное различие между человеком и высшими животными, оно только количественное, а не качественное» (Дарвин 1935-1959, т. 5, с. 239). Однако Дерек Пенн и его коллеги пишут, что Дарвин ошибался, что глубокая биологическая преемственность между человеком и животными маскирует столь же глубокий разрыв между человеческим и нечеловеческим разумом, между их способностью применять системы абстрактных физических символов (Penn et al. 2008). Мы не беремся здесь решать эту проблему. Видимо, в какой-то точке группа высших приматов больше не могла воспроизвести себя в рамках программы животного поведения. В этой критической точке животные прибегли к новым практикам самовоспроизводства и у них появились новые потребности. Прото-люди попали в «ловушку потребностей», в которой их животные потребности начали превращаться в потребности культурные, их животное поведение – в поведение осмысленное, то есть деятельность.
Материальная социальная абстракция в действии
Если поведение – это приспособление к среде, то деятельность – это приспособление среды к своим потребностям. «Ловушка потребностей» означала, что прото-люди теперь должны были вновь и вновь превращать среду, включая свои собственные организмы и поведение, в средство самовоспроизводства на основе передачи и обработки социальной информации. После того, как критическая точка была пройдена, уровень адаптации к окружающей среде, степень удовлетворения потребностей прото-людей стали определяться не только их животными инстинктами, но и абстрактностью и социальностью их действий. Бенджамин Шумахер замечает, что информация представляет собой парадокс: с одной стороны, она материальна, с другой стороны – абстрактна. Когда мы хотим поделиться информацией, мы должны придать ей физическую форму сигнала – звукового, светового, электрического и так далее. Однако по своему содержанию информация абстрактна: сообщения, которые переносятся физическими сигналами, не идентичны самим сигналам (Schumacher 2015, p. 4).
Смысл как элементарная форма культуры – это социальная информация в действии, то есть действие, которое обладает одновременно социальными, материальными и абстрактными свойствами. Деятельный аспект культуры упускается в большинстве ее определений, вот один из примеров: «Культура – это информация, приобретаемая от других людей с помощью социальных механизмов передачи, таких как имитация, обучение или язык» (Месуди 2019, с. 23). На самом деле культура не сводится к информации и способам ее передачи, культура – это совокупность человеческих действий и результатов этих действий. В отличие от генов, которые привязаны к организму, смыслы могут выходить за пределы человека, они могут существовать не только в организме человека, но и в событиях культуры. Однако, выходя за пределы человека, смыслы могут существовать только в человеческой деятельности. Смыслы воспроизводятся только в человеческой деятельности, как гены воспроизводятся только в живом организме.
Самовоспроизводство человека как культурного существа основывается на развитии всех трех сторон человеческой деятельности: абстрактной, социальной и материальной.
(1) Эволюция абстрактной стороны деятельности состоит в развитии мышления (интеллекта или рассудка, если говорить о способности к мышлению), то есть сложных видов адаптации, основанных на повторяемости и специализации сигналов (стимулов) и увеличении размеров мозга. С этой стороны смысл есть отражение (описание, опосредование) среды в деятельности животного, то есть абстрактное действие.
Развиваясь как абстрактное действие, человеческое мышление остается вместе с тем действием глубоко эмоциональным, основанным на животных инстинктах. Деятельность людей осмыслена – она основана на накоплении, сортировке и обработке информации, накоплении знаний и навыков, то есть опыта, применении опыта к решению задач. В совокупности это называют рассудком или интеллектом. Но интеллект – это лишь вершина огромного массива «тупых процессов», вырастающих из культурного обучения (Henrich 2016, p. 12). Поведенческие акты, основанные на обучении, такие как мораль, нравы, приемы, обычаи и т. п., мы называем практиками. Тысячи и десятки тысяч поколений людей производят практики, которые оказываются «умнее», чем интеллект любого отдельно взятого индивида или даже группы. Естественная эволюция меняет простые процессы – инстинкты, позволяя животным адаптироваться к сложной природной среде. Культурная эволюция также меняет простые процессы – практики, позволяя людям адаптироваться к их сложной естественной и искусственной среде обитания. Инстинкты, практики и интеллект – три основных элементарных типа поведенческих актов, различение между которыми восходит к работам Дарвина (см. Крушинский 1986, с. 134; Зорина и Смирнова 2006, с. 42).
(2) Развитие социальной стороны деятельности основано на способности людей передавать сложные виды адаптации через негенетические механизмы – механизмы общения, и прежде всего через обучение. Смысл – это социальная абстракция, поскольку смысл существует только в совместной деятельности людей как субъекта культуры.
Социальность не является исключительной чертой людей. Хотя считается, что общение обезьян сводится к передаче эмоций, в действительности они выходят за пределы эмоционального общения и обмениваются референтными сигналами: не просто подают сигнал об опасности, но указывают на вид приближающегося хищника. Способность подавать такие сигналы не является врожденной, она появляется у обезьян по мере обучения в юности (King 2001, p. 33). И животные, и люди обмениваются сигналами, которые несут в себе сообщения (информацию). Однако форма и содержание человеческих сигналов отличается от формы и содержания сигналов животных. Если сигналы животных выступают в качестве стимулов, предполагающих непосредственную, эмоциональную реакцию, то сигналы людей – это символы, требующие опосредованной, абстрактной реакции. Сигнал показывает, что нечто произошло и какой может быть ответ, но не требует моделировать ситуацию (произошедшее событие) и программу действий. Напротив, символ – это сигнал, который предполагает модель события и модель реагирования, адекватную данному событию (см. Фридман 2019, ч. 1, с. 24).
Как известно, человекообразные обезьяны способны научиться символическому языку, такому как амслен или йеркиш (Зорина и Смирнова 2006, с. 137 слл.). Но они не могут выучить человеческий язык – не только из-за особенностей анатомии, но и потому, что их голосовые реакции носят непроизвольный, непосредственно эмоциональный характер (Зорина и Смирнова 2006, с. 103-104). Человеческие символы, и прежде всего язык, произошли в процессе эволюции из жестов, звуков и других сигналов, которыми обмениваются животные. По мнению Джорджа Мида, важнейшее значение в происхождении символов имели голосовые жесты, поскольку они моделировали поведение не только адресата, но и автора стимула (Мид 1994). По мнению Владимира Фридмана, переход от стимулов к символам произошел через обособление прото-символов («демонстраций») от прямых действий животных в отношении друг друга и от эмоциональных реакций, выражающих их внутреннее состояние (Фридман 2019, ч. 1, с. 59).
Иван Павлов писал, что впечатления, ощущения и представления об окружающей внешней среде – это первая сигнальная система, общая у нас с животными. «Но слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, удалили нас от действительности, и поэтому мы постоянно должны помнить это, чтобы не исказить наши отношения к действительности. С другой стороны, именно слово сделало нас людьми» (Павлов 1973, с. 497). Но сигнал сигнала – это не только слово, но и любое абстрактное, символическое действие. Выражением абстрактного движения является как слово, так и, например, человеческий жест или орудийное действие.
(3) Эволюция материальной стороны деятельности направлена на развитие ниши, которую люди занимают в действительности. От поколения к поколению люди расширяют ту часть среды, которую они применяют как средство деятельности, расширяют границы своего дома. Смысл – это материальная абстракция, поскольку смысл представляет собой и процесс взаимодействия с вещами (вещения), и материальные условия и результат человеческого самовоспроизводства.
Смысл сделал из гоминидов человека. Результатом совместной эволюции прото-людей и смыслов стал человек разумный. Если посмотреть на единство, которое образуют люди и смыслы, со стороны людей, то мы увидим общество, а если посмотреть на то же самое единство со стороны смыслов, то мы увидим культуру. Это единство мы будем называть обществом-культурой.
