А. А. Леонтьев
Деятельный ум
Во-первых, в этой книге дается четкая трактовка значения (или внутренней стороны слова) как далее неразложимой единицы (в смысле Выготского) речевого мышления. При этом подчеркивается, что речь идет о словесном значении. Оно трактуется прежде всего как обобщение, «чрезвычайный словесный акт мысли, отражающий действительность совершенно иначе, чем она отражается в непосредственных ощущениях и восприятиях» (Выготский, 1982. Т. 2. С. 17). Значение слова – не речь и не мышление, оно – то и другое одновременно. Оно есть единство общения и обобщения; но так же, как невозможно общение без знаков, оно невозможно без значения, то есть без обобщения.
Во-вторых, мышление неотрывно от аффекта. «Существует динамическая смысловая система, представляющая собой единство аффективных и интеллектуальных процессов» (С. 22).
В-третьих, анализируя концепцию Ж.Пиаже, Выготский решительно не соглашается с его мыслью, что вещи не играют решающей роли в развитии детского мышления. «Нельзя яснее высказать ту мысль, что потребность в логическом мышлении и само познание истины возникают из общения сознания ребенка с другими сознаниями» (С. 71). «Самая социализация детского мышления рассматривается Пиаже вне практики, в отрыве от действительности как чистое общение душ, которое приводит к развитию мысли» (С. 74). (См. об этом также ниже, во второй части настоящей книги).
В-четвертых, значительную часть книги «Мышление и речь» составляет теоретическое и экспериментальное обоснование фундаментальной идеи о том, что в развитии психики ребенка отношение между словом и обобщением меняется и проходит определенные этапы. (Кстати, мы обычно вслед за Выготским говорим о «развитии понятий» – собственно, вслед за Сахаровым, чья статья, использованная Выготским в книге, называлась «О методах исследования понятий». Но сам же Выготский в тексте употребляет гораздо более точное выражение, говоря о «генетической схеме изменения значений».)
В-пятых, Выготский в этой книге, обобщая свои высказывания, брошенные в других работах, четко говорит о наличии трех функций слова (знака), а именно функции индикативной, номинативной и сигнификативной. Развитие значений начинается с индикации (указания) и номинации (предметная отнесенность), и только в ходе развития появляется сигнификативная, то есть знаковая, символическая функция.
Наконец, в-шестых, на самых последних страницах книги формулируется тезис о том, что «все сознание в целом связано в своем развитии с развитием слова <…>. Слово играет центральную роль в сознании в целом, а не в его отдельных функциях <…>.
Сознание отображает себя в слове, как солнце в малой капле воды. Слово относится к сознанию, как малый мир к большому, как живая клетка к организму, как атом к космосу. Оно и есть малый мир сознания. Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания» (С. 361).
Мы в этом сверхкратком резюме не затронули множество ставших классическими положений книги «Мышление и речь», например анализ эгоцентрической и внутренней речи, проблему житейских и научных понятий и многое другое. Для нас было важным понять, как Выготский трактовал в своей последней прижизненной книге именно проблему природы словесного значения.
Итак, мысль Выготского, если сформулировать ее предельно кратко, заключается в том, что появление языка (речи) перестраивает систему отображения предметного мира в психике ребенка. Наименование предмета, появление словесного значения вносит новый принцип в организацию сознания. Предметность восприятия прямо детерминирована языком (речью). С одной стороны, построение человеческого сознания связано с развитием орудийной деятельности. Но, с другой стороны, на базе словесных значений, становящихся предметными, возникает система смыслов, которая непосредственно и конституирует сознание.
В свете этой концепции особенно интересны соображения Выготского о детской игре.
Вот ход мысли в его лекции. Мысль отделяется от вещи, вернее, не мысль, уточняет Выготский, а значение – значение вещи. Палочка становится лошадью. Необходимо, чтобы была палочка, то есть другая вещь, становящаяся опорой для этого отделения значения от вещи. Если раньше между вещью и значением вещи (смыслом) было одно отношение (вещь – главное, смысл – подчиненное), то теперь возникает другое (главным становится смысл). Кроме второй вещи, палочки, условием этого процесса является реальное действие с реальным предметом.
В игре, говорит Выготский, ребенок оперирует вещами как имеющими смысл, оперирует значениями слов, замещающими вещь. Происходит отрыв значения лошади от реальной лошади, перенос его на палочку. Реальная деятельность с палочкой как с лошадью – условие перехода к оперированию «чистыми» значениями. Затем действие отодвигается на задний план, становится точкой опоры, и смысл отрывается от действия с помощью другого действия. Это происходит через движение в смысловом поле, не связанном с видимым полем, с реальными вещами. Это смысловое поле подчиняет себе все реальные вещи и реальные действия.
Но в реальной жизни у ребенка действие, конечно, господствует над смыслом. И смысл игры как раз в том, что ребенок начинает осознавать свои собственные действия и осознавать, что каждая вещь имеет значение (Выготский, 1966).
Примерно тот же ход мысли мы находим в опубликованном Элькониным фрагменте из «записок-конспекта» Выготского, посвященном игре.
В игре, констатирует Выготский, возникает новое отношение между словом и действием. «Раньше слово включалось в ситуацию (индикативная функция – произвольное внимание – изменяет структуру поля) <…> – и через слово ситуация определяла действия.
Здесь действие из значения вещи, а не от вещи – Aufforderungscharacter [притягивающий характер. – А.Л.] переносится на значение слова» (Выготский, 1978. С. 292). Это возможно только благодаря молекулярному изменению восприятия: «Раньше в восприятии главенство было за фигурой, то есть предметное восприятие = фигура/смысл. Здесь обратное: главенство за значением; то есть предметное восприятие = смысл/фигура <…>. Слово биполярно ориентировано, оседая значением в мысли и смыслом в вещи: перенесение смысла внутрь – на свои процессы и действия» (там же). Выготский бросает точное выражение: «Вещь с двумя значениями» (например, куклы и щепки).
Игра, по Выготскому, не есть символика, то есть не имеет знаковой природы. В чем же тогда специфика значения в игре? «Если в полтора года ребенок делает открытие: всякая вещь имеет свое имя, то в игре ребенок открывает: каждая вещь имеет свой смысл, каждое слово имеет свое значение, которое может замещать вещь. Вращивание [интериоризация. – А.Л.] основано на эмансипации слова от вещи в игре <…> и значения от слова во внутренней речи. Но так же как отрыв слова от вещи нуждается в опорном пункте в виде другой вещи, так же во внутренней речи сохраняется в качестве опорного пункта фазическая структура слова» (С. 293).
Ребенок не может оторвать значение вещи (или слово) от вещи, осуществить перенос значения, иначе как находя точку опоры в другой вещи. Ребенок как бы заставляет одну вещь воздействовать на другую в смысловом поле. В основе этого то, что ребенок видит за словом обозначаемую им вещь. Палочка для него «лошадь». То же самое относительно собственного действия ребенка: чтобы оторвать смысл действия от реального действия, нужно другое реальное действие, замещающее первое. «Но снова, если раньше в структуре действие/смысл определяющим было действие, сейчас структура опрокидывается и становится смысл/действие <…>. Это снова критический пункт к чистому оперированию смыслами действий, то есть к волевому выбору, решению, борьбе мотивов и прочим процессам, резко оторванным от выполнения. То есть путь к воле, так же как с вещью и смыслом – путь к мышлению» (там же. С. 293).
Общее резюме к этой работе мы приведем полностью. «Действие в игре впервые приобретает смысл: то есть осознается. Действие замещает другое действие, как вещь – другую вещь. Как же ребенок переплавляет одну вещь в другую, одно действие в другое? Через движения в смысловом поле, не связанные видимым полем, реальными вещами, которые подчиняют себе все реальные вещи и реальные действия. Это движение в смысловом поле есть самое главное в игре: оно, с одной стороны, есть движение в абстрактном поле (поле значений возникает раньше, чем произвольное оперирование значениями), но способ движения есть ситуационный, конкретный <…>. Возникновение семического поля, но с движением в нем, как в реальном, – главное генетическое противоречие игры» (там же. С. 294).
Попытаемся кратко сформулировать, к чему же пришел Выготский к концу жизни. (Мы еще раз вернемся к его взглядам во второй части, анализируя генезис деятельностной концепции в советской психологии.)
Первое. Культурно-исторический генезис человеческой психики. Психологическое развитие есть развитие социальное, обусловленное средой.
Второе. Культурный знак детерминирует социальную личность человека. Личность – первичное, что создается вместе с высшими психическими функциями; эти последние суть перенесенные в личность, интериоризованные социальные отношения.
Третье. Значение и возникает в неразрывной связи с личностным подходом. Это может быть значение слова и значение предмета. Значение есть основное свойство знака. В то же время оно есть конституирующий элемент сознания.
Четвертое. Значение есть обобщение, причем в развитии значений меняется внутренняя структура обобщения.
Пятое. Главная функция значения – смыслообразование. Смысл – это результат значения, но не закрепленный за знаком. Именно смыслообразующая деятельность значений приводит к определенному смысловому строению самого сознания.
Шестое. Значение предмета (и в частности орудия) коренится в значении слова. Вербальное значение первично, предметное – вторично. Именно значение слова «освобождает» действия ребенка и приводит к возникновению предметности орудия. То, что их связывает, – игра.
Седьмое. Чтобы быть знаком вещи, слово должно иметь опору в свойствах обозначаемого объекта. Сначала это сплав речи и восприятия в едином зрительном поле. Именно благодаря игре значение становится способным отделиться от конкретного предмета как элемента ситуации.
Восьмое. Знак сначала – только средство социального контакта, а затем и средство автостимуляции. Благодаря знаку возникает новая форма владения объектом – опосредованная, связанная с «элементами будущего», то есть с предварительной организацией собственного поведения.
Девятое. В игре ребенок впервые начинает замещать вещь значением слова, в результате чего значение вещи отрывается от реальной вещи и возникает новое явление – смысловое поле, подчиняющее себе реальные вещи и реальные действия. Отсюда и осознание ребенком собственных действий, и понимание, что каждая вещь имеет значение.
Десятое. Слово биполярно ориентировано. Оно генерирует словесное значение (в речи, мысли) и предметное значение (смысл) в вещи.
Одиннадцатое. Во внутренней речи происходит эмансипация значения от слова.
Таким образом, в основе нового способа оперирования с вещами, предметами лежит словесное значение, слово как орудие социального контакта, общения. Вместе с тем развитие этого способа невозможно без практики, без опоры на реальные свойства вещей. Но вся эта система остается словоцентричной. И предметное значение генерируется все тем же словом, словесным знаком.
Харьковская альтернатива. Именно против этой словоцентричности системы Выготского и выступила Харьковская группа во главе с А.Н.Леонтьевым. Уже в 1933 году («Беседа с Выготским») Леонтьев пишет, что ему не ясна трактовка Выготским отношений значения и сознания, сознания и личности. Выготскому задается и вопрос: «Что – субъект развития? <…> Где действительные отношения человека к миру?» (Леонтьев А.Н., 1994. С. 23). Ответ Выготского уклончив: «Развивается ЧЕЛОВЕК, развиваются аффекты, побуждения. Слово – средство <…>. За сознанием открывается жизнь <…>. Не простая зависимость – не среда, практика etc.» (С. 24–25).
В «Материалах о сознании» Леонтьев кратко излагает позицию Выготского, как он ее понимает. С его точки зрения, знак для Выготского – это «обобщенное отражение действительности, общественно-исторической практики, объективно фиксированное как конкретно-исторический факт человеческого знания…» (С. 35). Наука тоже – система значений. Классическая форма знака – слово. «Сознание имеет речевую, языковую природу. Язык – “реальное сознание”» (там же).
Как происходит развитие значений? «Человек встречается с предметным миром через других людей <…>. Психологически это – общение <…>. Сознание человека формируется в общении и иначе формироваться не может <…>.
Каким же образом общение приводит к развитию значений и, следовательно, сознания?
Это происходит в процессе взаимодействия значений – реальных и идеальных.
Что такое реальные и что такое идеальные значения? (Общение – искра, связывающая эти полюса)» (С. 37–38).
Выготский, по Леонтьеву, начал совершенно правильно – с идеи поиска ключа к сознанию в образе жизни человека, в «объективности не-сознания». Но в результате он пришел к тому, что предмет не был им понят как предмет деятельности человека, а сама деятельность оказалась управляемой сознанием.
Искать ответ надо в предметном мире и предметной деятельности. Орудие и предмет определяют психические процессы как знаки или значащие вещи.
Как же это происходит? «Значения, обобщения не только раскрывают себя, но – самое важное! – также и формируются в переносе. Перенос есть процесс формирования обобщения…», а «процесс речевого общения есть частное условие переноса, а именно – переноса значений слов» (С. 42).
Но перенос бывает разным. Это может быть простейший процесс применения практического действия в данной ситуации, а может быть сложный внутренний дискурсивный процесс. И образ (обобщение) связан с процессом (деятельностью) разными способами. Они не существуют раздельно, но это и не одно и то же, а вещи противоположные. «Существует инерция образа. Образ отстает от процесса» (С. 43).
Конечно, «образ может отделяться от орудия. Его “причалом” становится тогда слово, образ превращается в значение» (С. 45).
Чем же определяется процесс, то есть деятельность? «…Объективными свойствами предмета (предметной ситуации)», но и в целом всем процессом, в который этот процесс включен – «а этот процесс есть жизнь».
Остановимся пока на этом, так как ниже, во второй части, нам придется, говоря о деятельности, возвращаться к этой логике, и перейдем к тем позитивным соображениям о значении и смысле, которые можно найти в «Методологических тетрадях».
Что такое вообще значение? «Значение предмета есть то его свойство (или система свойств), в котором данный предмет непосредственно выступает для субъекта» (Леонтьев, 1994. С. 166). Оно может быть непосредственным, то есть биологическим, инстинктивным. Но «только у человека значение может отделиться от актуального предмета, стать идеей <…>. Оно превращается в значение слова… Тогда и только тогда вещь в ее свойствах может быть мысленно представлена, она осознается. Для осознания необходим язык – общение <…>. Идеальное определение предмета совершается в языке <…>. В значениях слов и реализуется для сознания общественное значение предметов (=значение общественных предметов)» (С. 166).
До сих пор позиция Леонтьева совпадает с исходной, принципиальной позицией Выготского.
Но уже следующая мысль достаточно своеобразна. Она сводится к тому, что «отделение значения от предмета в языке <…> есть вместе с тем новая форма соединения значения и предмета: предмет выступает теперь в определенном общественном значении или во многих, но всегда определенных общественных значениях <…>. Можно сказать, что в значениях слов реализуются для сознания значения предметов. Значение слова есть форма “идеального присвоения” человеком его, человеческой, действительности» (С. 167). Именно в этом смысле слово, по Леонтьеву, есть «знак значения», а не просто знак. «Система языка соответствует системе значений (не совпадая с этой системой)» (С. 166–167).
А что такое для Леонтьева смысл (в это время, то есть в самом конце 1930 годов)? «Смысл принадлежит не предмету, а деятельности. Лишь в деятельности предмет выступает как смысл. Смысл есть само отношение, осуществляющееся в деятельности» (С. 167).
«Мое отношение к значению (=к предмету, как значению) сообщает ему смысл <…>. Смысл, следовательно, есть “значение для меня значения” <…>.
<…> Смысл имеет строение: строение смысла кристаллизует в себе строение деятельности (именно деятельности – отношения к действительности, а не операции, не приема)» (С. 168). Таким образом, значение соотносится с операцией, а смысл – с актом деятельности в целом. Или, если пользоваться более поздней терминологией Леонтьева, значение связано с операциональной, а смысл – с интенциональной стороной деятельности.
Главная проблема, по Леонтьеву, не в соотношении значения и предметной отнесенности (это псевдопроблема, хотя их, конечно, следует различать), а в соотношении значения и смысла.
Что значит отображение среды как «вещной действительности»? Это отображение связей свойств. «Свойство еще не вещь, связь свойств = вещь» (С. 170). «Отношение полезности предмета к другому его свойству (их связь), осуществляемое через организм, и есть смысл, – отношение смысла. Все это остается справедливым и в том случае, когда мы имеем и соответствующее отношение между предметами» (там же). Например, в опытах с собаками лампочка приобретает смысл пищи.
«Изменение смысла вещи есть всегда изменение субъекта» (там же), это верно и для дочеловеческих стадий эволюции (и тогда изменение может быть морфологическим, то есть видовым), и для человека.
Возвращаясь к переносу, Леонтьев подчеркивает, что «законы обобщения нужно искать в законах действия. Что есть познание? – действие» (С. 187).
«Изменение действия есть обогащение обобщения, кристаллизующего действие; восприятие в этом действии обогащает обобщение, как образ. Это и есть процесс переноса» (С. 189). Обобщение – это изменение способа действия.
В чем специфика человеческого интеллекта? У животного интеллект состоит в «усмотрении» того, что есть. А человеческий интеллект «имеет дело не с тем, что есть, а с тем, что может быть. Он имеет дело с идеальным, а не реально данным».
У него есть в этой связи и еще одна особенность. У человека «действие отделяется от субъекта как вещь, как орудие или понятие. Разделяется собственно подготовка действия и само действие. Подготовка = приведение ситуации в соответствие со способом действия – орудием, понятием. Это – теоретический интеллектуальный акт, который, становясь особым действием (разделение труда), становится теоретическим мышлением. Значит, первоначально в социальном своем значении это – функция организаторов» (С. 191).
Обобщение происходит путем переноса действия, «которое встречает сопротивление вещей, приспосабливается к ним путем их испытания. Оно, следовательно, вбирает в себя конкретное многообразие действий (ибо действие неповторимо, даже когда оно воспроизводит самое себя)». Дано примечание: «Здесь очень важно развить учение о двойственной характеристике обобщения: 1) кристаллизация действия (строение); 2) образ, кристаллизация впечатлений (чувственное созерцание); 1-е определяет развитие, содержание 2-го, 2-е позволяет включиться 1-му» (С. 192).
Во второй тетради подробно анализируется понятие смысла. Она, по Леонтьеву, и есть проблема сознания.
Леонтьев считает неверным положение Выготского о значении как единице сознания. Почему? Во-первых, потому, что вопрос об отношениях индивидуального и общественного сознания решается в духе французского социологизма. Во-вторых, потому, что «сознание выступает как образуемое проекцией в личность идеального продукта общественной деятельности; это есть высшее и крайнее выражение культурно-исторической точки зрения» (С. 206). В-третьих, получается, что язык образует сознание – в духе Гумбольдта, – и «слово выступает не как оформляющее известное содержание (форма здесь существенна!), а как составляющее его» (там же). В-четвертых, развитие сознания понимается как процесс взаимодействия «начальных» и «конечных» форм, то есть опять-таки в духе социологизма.
Какова альтернатива этому пониманию Выготского? «…Существует не простое “вхождение”, переливание общественно выработанных значений в сознание субъекта, но диалектический <…> переход их. Этот переход содержит в себе два момента: 1) объективное значение обогащается до неповторимо-субъективного, и это определено отношением субъекта не к самому значению, а к отражаемой в нем действительности <…>; 2) в том же самом акте совершается и обратный процесс: субъективное, оформляющее себя в значении, возвышается до объективного и общественного» (С. 207).
Здесь дается существенная сноска: «…Проблема символа раскрывается особым отношением операции – значения и действия – смысла.
Отсюда и проблема “метафорического пути” в развитии языка. Живая метафора и мертвая (значение, впитавшее новые смыслы, но ведь так-то и строится язык!). В языке обратное, чем в реальном действии: “перенос значения”, с точки зрения действительности, – “перенос смысла”, с точки зрения самого слова» (там же).
Психическая деятельность опосредствована «отражением психических свойств действительности, объективно связанных с теми свойствами действительности, которые непосредственно определяют жизнь, существование <…>. Объективное отношение этих свойств, подчиняющее себе, определяющее деятельность субъекта и вместе с тем выступающее и возникающее в ней, и есть отношение смысла, есть смысл» (С. 207–208).
Следовательно, смысл есть не абстрактная категория действительности, но и не чисто субъективная, а субъективно-объективная категория. Это всегда смысл предмета для субъекта. Он развивается – от биологического (инстинктивного) к сознательному смыслу. Это развитие происходит на основе появления общественного отношения к действительности и в связи с появлением значений.
«Значение есть категория общественного сознания, есть категория принципиально-языковая; значение, следовательно, объективно и устойчиво; оно, отражая отношение предмета не к индивиду, но к коллективу, отражает устойчивое в предмете и устойчивое в потребности субъекта, теперь человеческой, то есть общественной его потребности. Субъект здесь = коллектив» (С. 209; сноска: «это – “пра-значение”»). Это – переходный этап развития, когда смысл возникает как смысл для коллектива и лишь тем самым и для субъекта. А затем в ходе развития общественных отношений появляется сознание «Я». Это и есть возникновение сознательного смысла, когда первичное значение раздваивается, появляется отношение «смысл – значение» и смысл становится «для меня значением».
В третьей тетради наиболее существенные для нас фрагменты посвящены ориентировочной деятельности. «С психологической стороны она состоит в активной перестройке представления о действительности сообразно самой действительности и заданиям своей деятельности, в активном и целесообразном соединении прошлого опыта с наличным восприятием» (С. 216).
Проблема: как строится ориентирующий образ и как происходит ориентировка с его помощью? Ориентирующий образ – система образов, раскрывающая вещь, поскольку «предмет отражается во множестве образов» (С. 219) или ракурсов!
Мышление имеет дело с действительностью, а не с понятиями и представлениями. Это может быть деятельность либо действие (операция). «Смысл = интенция мышления! Операция – результат знания; оно существует в форме значений» (там же).
Есть различие между мыслями и думами (это уже четвертая тетрадь). «Мы задумываемся, когда ищем смысл мысли» (С. 221). Через много лет отдаленно сходные мысли высказывали М.К.Мамардашвили и А.М.Пятигорский.
Чувства суть смысловые обобщения. «Это для смыслов то же, что для значений – понятие» (С. 223).
Вот мы и подошли к тому времени, когда начала складываться «классическая» концепция А.Н. Леонтьева. На этом мы прекратим собственно исторический (генетический) анализ проблемы знака и значения. Что касается внутренней динамики развития взглядов Леонтьева с 1940-х до 1970-х годов, то о ней пойдет речь во второй части книги, то есть при рассмотрении деятельности.
