Евгений Чепкасов
Триада
Глава семнадцатая
Проснувшись утром, Гена Валерьев не сразу сообразил, где он: лежит в одежде, на спине, прикрытый простыней до подбородка, а сверху – невысокая преграда, до которой можно рукой достать… «Можно испугаться, – подумал он с улыбкой, – если бы потемнее было и если бы поезд стоял».
Молился он, как и накануне вечером, перед полуоткрытым сквозящим окном туалета, ограничившись двухминутным правилом Серафима Саровского.
Стакан с чаем был облачен в замечательный узорчатый подстаканник – совсем как раньше, а вместо синеоберточного рафинада оказался сахар-песок в бумажной трубочке.
Москву Гена представлял довольно смутно: он был там лишь единожды, с родителями, в восьмилетнем возрасте. Рудаковых он помнил более отчетливо: последний раз они заезжали в гости года четыре назад, – а потому он легко узнал их в толпе встречающих. «Валентин Иванович, Варвара Семеновна, Юля, Толя. Ст. м. «Сходненская». Адрес…», – прочитал Гена по бумажке и подумал, что адрес сейчас не актуален – имена бы не забыть…
Валентин Иванович был двоюродным братом Гениного отца, а Гене, соответственно, приходился кем-то вроде дяди, только с поправкой на двоюродность. Может быть, так оно и называется – двоюродный дядя? Родственник, одним словом. На вокзал он пришел с супругой Варварой Семеновной, а их детей видно не было, так что семья Рудаковых предстала в половинчатом составе. «Могли бы и вообще не встретить, – подумал Валерьев с благодарностью. – День-то рабочий».
– Вырос, – констатировал Валентин Иванович, пожимая приезжему руку.
– А на Володьку как похож! – добавила Варвара Семеновна и вздохнула.
– Хорошо доехал? – спросил Рудаков несколько суетливо, при этом внушительно глянув на жену. – Пойдемте к метро, по дороге расскажешь.
– Нормально доехал. Спасибо, что встретили.
– Не за что, мы же родственники.
Гена заметил, что Валентин Иванович, по сравнению с прошлым разом, ощутимо округлился и начал седеть, а Варвара Семеновна подурнела: что-то в ней появилось от перезревшего редиса, пошедшего в стебель. «Интересно, какие стали Юля и Толя, – подумал юноша. – С Толей мы ровесники, Юля на пару лет постарше… Родственники, однако!»
В метро Гена старался не вертеть головой, дабы не выдать свою провинциальность, но по тому, как он стискивал поручень эскалатора при спуске, как сходил с него, как пытался разглядеть номер подходящего поезда, – внимательный москвич с легкостью понял бы, что этот юноша в столице недавно.
– Ну, и как тебе метро? – полюбопытствовала Юля, разглядывая братца, сидящего напротив. «Наверное, троюродные, – подумала она. – А он ничего, симпатичный. За троюродных даже замуж можно…»
– Обычный вид транспорта, – ответил Гена с достоинством, подумав: «Неужели они всегда так завтракают? Или уже позавтракали и просто компанию поддерживают?»
Он имел достаточно такта, чтобы не спросить об этом напрямую, однако вопрос всерьез интересовал его: неужели они наедаются бутербродами? Неужели так каждое утро – чай, кофе, бутерброды? С чего же потолстел Валентин Иванович? Может, они хотя бы ужинают по-человечески?
«Намажь на халу масла, – вспомнил Валерьев пример, приведенный толстым пожилым лингвистом на недавней лекции. – Хала – это такая длинная московская булка. Намажь нахалу масла – представляете?»
– Чего улыбаешься? – спросила Юля.
– Да так.
– Обычно приезжие восхищаются метро, – продолжила она свою недавнюю мысль, – а на самом деле – такая гадость! Подземелья эти… На автобусе в сто раз лучше, хоть и медленнее.
– Тебе виднее, – заметил Гена и взял очередной бутерброд.
Кухня была светлая и просторная, за окном виднелись малозастроенные городские окраины, за кухонной дверью раздавалось рычание и поскребывание: доберман Тэдди желал съесть гостя или просто чего-нибудь съесть; на холодильнике мирно сидел здоровенный сиамский кот, а на трех табуретках разместились четыре человека. Такая арифметическая нестыковка объяснялась тем, что Юля держала на коленях Дашу – свою двухлетнюю дочь – и кормила ее какими-то хлопьями, залитыми молоком.
После того, как Валентин Иванович сделал пересадку на кольцевой линии и отправился на работу, Варвара Семеновна сразу же начала говорить. Гена расслышал не всё, что она говорила, хоть они и сидели рядом, – поскольку поезд гудел и скрежетал, – но еще в метро гость узнал, что у Юли ребенок, а Толю забрали в армию. Так что Даша не стала для Валерьева неожиданностью – неожиданностью стал Тэдди, облаявший его столь свирепо, что лучше бы уж укусил разочек и заткнулся.
«Красивая девочка, – подумал Гена, поглядывая на Дашу. – Может быть, она еще Ангелов видит».
Когда зашел разговор об отце, юноша слушал очень внимательно, а на вопросы отвечал неохотно и лаконично.
– Пока не известно, – говорил он. – Выясню – сообщу.
Допив чай, Гена поглядел на часы и засобирался: дел было много.
Прежде чем шагнуть в троллейбус, он еще раз сверился с заветной бумажкой и подумал: «У нас таких номеров сроду не будет. Неужели столько троллейбусных маршрутов есть? Наверное, есть: Москва – город большой». Некоторое время параллельно с троллейбусом шел трамвай и Гена с интересом следил за тем, кто кого обгонит: в его родном городе трамваи не водились. Но троллейбус свернул в сторону, а трамвай погромыхал по прямой, так что ничем определенным гонка не окончилась.
– Скажите, а кинотеатр «Метеор» скоро? – спросил Валерьев у кондуктора.
– Не скоро.
– Скажете, когда будет?
– Скажу.
«"Метеор", – подумал Гена, пряча бумажку в карман, и улыбнулся. – Почти "Комета"». Но нырнуть в воспоминания о студенческом лагере ему не удалось: всё-таки по стеклам троллейбуса текла Москва – столица нашей Родины, блин, которая, блин, не резиновая, блин! Гена нервничал, а приближающийся «Метеор» был для него куда актуальнее далекой «Кометы».
«Ориентир хороший, – отметил он, глянув на вывеску кинотеатра, а потом – в бумажку. – Но дальше-то куда? Где она – эта улица Свободы? Улица Свободы, блин! На улице Свободы расположились – с юмором ребята…»
Улица нашлась быстро, а вот дом отыскался не сразу, но всё-таки отыскался, и номер у него был не простой, а с дробью, и вход в него был не просто так, а со двора, и курили на его крыльце не абы кто, а ребята в форме – курили и рассказывали анекдоты.
«Ментяры!» – мысленно ругнулся Гена, проходя мимо, и вновь заглянул в свою замечательную бумажку, чтобы узнать кабинет нужного человека.
В унылом коридоре перед кабинетом на унылых откидных сидениях, обитых коричневым дерматином, сидела унылая очередь. Обстановка была как в поликлинике, но в кабинете, куда Гена попал после полуторачасового ожидания, оказался, конечно же, не врач, а лицо, указанное в бумажке, – судья Каплина Н.Н.
– Сын? – удивилась судья, разглядывая паспорт Валерьева, а заодно и его самого.
– Сын, – подтвердил он, разглядывая Каплину Н.Н. и недоумевая, как это она, молодая и красивая женщина, решает судьбы людей; такая работа – решать судьбы; это ведь свихнуться можно, если призадуматься…
– Вам на какое число свиданку выписывать?
– На завтра. Завтра вечером у меня поезд.
– Тогда идите с самого утра, к восьми, а то можете не успеть. Вы знаете адрес и как добраться? – спросила судья, протягивая посетителю паспорт и разрешение на свидание.
Гена нащупал в кармане заветную бумажку и ответил:
– Знаю. Спасибо.
* * *
Когда троллейбус подъехал к очередной остановке, приятный женский голос из динамика, никак не сочетающийся с обликом волосаторукого водителя, объявил:
– Остановка «Сходненская». Станция метро «Сходненская».
«Сойдем, раз уж такая станция», – подумал Гена и неожиданно для самого себя вышел из троллейбуса. Шагая к метро и анализируя свой поступок, он рассудил, что всё правильно: главное на сегодняшний день уже сделано, время до вечера еще есть, так что не прогуляться по Арбату и Красной площади было бы просто глупо.
Купив карту города, картонную поллитровку яблочного сока и три пирожка с капустой, Гена отправился осуществлять свой дерзновенный замысел.
Принцип перемещения в метро он постиг еще утром и уже не пытался высмотреть номера поездов, а мудро перескакивал с ветки на ветку, выискивая путь покороче. Он даже попробовал ехать в вагоне, не держась за поручень, как делали некоторые, и у него получалось в течение целой минуты, а потом так мотнуло, что юноша решил более не выпендриваться. Поднимаясь на эскалаторе, он заметил презабавную штуку: все люди, спускавшиеся по параллельной ленте, вне зависимости от пола и возраста, казались беременными. Просто стояли они на эскалаторе под таким углом, что, ну, беременные – и всё тут!.. Продолжая улыбаться своему оптическо-гинекологическому открытию, Гена вышел из метро.
В центре Москвы было, конечно, не так, как на окраине, – поплотнее, полюднее, потуристичнее. Больше всего Гену удивило обилие церквей, которые обнаруживались чуть ли не за каждым поворотом. На Красной площади, помимо собора Василия Блаженного, оказалась церковь, которой Валерьев не помнил, – тоже древняя и красивая, – и он там хорошо помолился. Еще на Красной площади было лобное место, куда туристы кидали монетки, «мечтая попасть на плаху», – мысленно скаламбурил Гена. А что – они, действительно, радовались, когда попадали…
На Арбате Валерьеву особенно понравилась испещренная надписями-подписями стена, ну и картин было несколько неплохих. А поразил его йог – не столько своим выступлением, то бишь хождением по битому стеклу, эффектной игрой с факелами и т. д., сколько фразой, произнесенной при сборе денег со зрителей. Сказал же он следующее:
– Ну, я-то, понятно, йог – мне деньги нужны. А вам они зачем?
Посмотрев на часы, Гена понял, что самое время решать второй сегодняшний вопрос. Вот только откуда бы позвонить?
– Не знаешь? – добавил он.
– Знаю, конечно, – ответил встречный парень. – Таксофоны вон. Карточка есть?
– Нет.
– Тогда геморрой: ее поблизости хрен купишь. Тебе куда звонить?
– В Москву.
– Короче, есть предложение: я тебе даю трубку минуты на три, а ты мне ставишь пиво. Пол-литра, какое хочешь. Идет?
– Договорились.
– Если поговоришь раньше, чем я допью, оставлю тебе, – пообещал парень и, хихикнув, жадно присосался к бутылке с дешевым пивом.
– Здравствуйте, Наташа. Это Гена Валерьев. Я в Москве.
Он впервые держал в руке сотовый телефон, и это усиливало волнение. Он всегда волновался, разговаривая с Наташей. Было в этих разговорах что-то неэтичное, что ли, и он облегченно вздыхал, когда разговор заканчивался. Вынужденная необходимость, чего уж теперь…
– Я завтра иду к отцу. Передать ему что-нибудь?.. Ну, на Арбате. А зачем вам?.. Зачем нам встречаться?.. Письма? Хорошо… У меня есть схема метро, найду… Внизу, никуда не ходить, у стены… Понял, понял: с одной стороны – выход, с другой – стена. Во сколько?.. Хорошо. До свидания.
– Не успел, – констатировал телефоновладелец, с довольной ухмылкой забирая трубку.
– Разве я больше трех минут говорил? – удивился Гена.
– Может, и меньше. Но пива уже не осталось.
Гена приехал на место встречи на пять минут раньше. Там с выжидающим видом стояла красноволосая голопупая девушка с каким-то шурупом, вмонтированным в левую бровь. «Навряд ли», – подумал юноша и встал рядом. «Слава Богу!» – воскликнул он мысленно, когда к девушке развинченной походкой подошел мачо с черной розой. Наташа опоздала на пять минут.
– Здравствуй, Гена, – сказала она.
– Здравствуйте, – ответил он. – А как вы меня узнали?
– Фотографию видела. Поднимемся наверх, а то поезда шумят.
Она была невысокая, полноватая, с правильными чертами лица и явно моложе отца. Выйдя из метро, Наташа закурила длинную тонкую сигарету и, пуская дым в сторону, отметила:
– Ты очень похож на Володьку. Не напрягайся, – добавила она, пристально глянув на Гену. – Я не твоя вторая мама. Мы друг другу ничего не должны. Просто мы у него единственные близкие люди, больше нет никого – понимаешь?
– Понимаю.
– Сейчас главная проблема – деньги на нормального адвоката.
– Ничем помочь не могу.
– Может, у него друзья остались, родственники?
– Только кредиторы. Один уже года четыре ходит и спрашивает, когда папка долг отдаст. Я писал про него. Друзья – если только институтские, из «Натюрморд».
– Каких «Натюрморд»?
– Из театра, который папка основал. Но там сейчас из того поколения никого не осталось, это молодежный театр.
– Тоже глушняк, – заключила она и глубоко затянулась. – Придется в Москве рыть.
– А как у него вообще? – спросил Гена расплывчато.
– Вообще – лучше всех! – ответила женщина резко. – Сидит в «пятерочке», светит лет восемь. А если докажут группу и особо крупный размер, то может и больше получиться.
– Он мне писал, что года четыре…
– Четыре – это если шесть дадут и если выйдет по УДО. Такое может быть. Только адвокат нужен очень хороший. И начальнику колонии надо будет дать, тоже в особо крупном.
– А оправдать его не могут?
– С поличным взяли. Подослали провокатора, а когда заказ передавал, его и взяли. Суки! – прошипела Наташа и, бросив окурок на асфальт, шаркнула по нему, после чего отвернулась от Гены, сглотнула и произнесла с болью и нежностью: – Конечно, он гений… Если бы не провокатор… Какая разница, сколько этих пятисоток по стране ходит…
– А вы не знали?
– На день раньше тебя узнала. В себя пришла – тебе позвонила. И ведь ничего с этого не поимел, кроме срока. Он даже мне ничего ни разу не подарил, я правду говорю!
– Да я верю, – сказал Гена с невеселой улыбкой. – Маме он тоже ничего не дарил. Сам подарок.
– Мне пора. Вот твои письма и два рассказа.
– Читали?
– Письма?
– Рассказы.
– Не до рассказов как-то.
– Ясно. Ему передать что-нибудь?
– Не надо. У него сотовый, мы на связи. Только на свиданке про сотовый не говори: разговоры прослушиваются.
– Учту. Спасибо за всё.
– На здоровье. Как добраться – знаешь?
– Вы говорили, у меня записано. «Водный стадион» и так далее.
– Правильно. Иди к восьми или пораньше и сразу пишись в список.
– Хорошо. До свидания, Наташа.
– Пока. Удачи. Так и быть, привет передай – не тяжело нести будет?
– Справлюсь.
* * *
После встречи с Наташей Гена отправился к Рудаковым и поспел как раз к ужину. Ужин был много сытнее завтрака и состоял из макарон с гуляшом, причем для приготовления макарон использовалась микроволновка. «Макароны из микроволновки! – иронично думал Гена и старался не морщиться, проглатывая склизкие комки разварившегося теста. – Стоило ради такого микроволновку придумывать!» А вот гуляш был классный.
– Ген, а может, ты супчику хочешь? – предложила Варвара Семеновна. – С обеда супчик остался.
– Нет, спасибо.
– Ты ведь не обедал, – настаивала она. – А супчик хороший…
– Не уха случайно? – уточнил Гена.
Валентин Иванович рассмеялся и посмотрел на жену и дочь, но те не поняли.
После ужина пили чай и за чаем разговаривали о Владимире Валерьеве, Володе Красном Солнышке, Генином отце.
– Его, наверное, просто подставили, – говорил Валентин Иванович смущенно. – Он открытки разные шуточные делал, у него реклама была – виртуальный фотохудожник, в метро даже висела. Всё в оргтехнику и рекламу вкладывал… Может быть, он просто пошутил с этими деньгами, а его подставили. Он ведь очень доверчивый…
Валерьев вспомнил, какую открытку папка прислал ему на прошлый день рождения: на основе черно-белой паспортной фотографии Гены было сотворено нечто чудесное – фокусник, достающий белого кролика из черной шляпы, вот только румянец на лице фокусника был какой-то нездоровый, вроде чахоточного.
– А твоя профессия как-то называется? – спрашивал юноша в тот день рождения в телефонном разговоре.
– Файкер, – отвечал отец. – В переводе означает что-то вроде обманщика.
– Похоже на факира, – заметил сын.
– И на факера, – дополнил Володя Красно Солнышко.
– Он к нам часто заходил: они с Наташей рядом жили, – сообщила Варвара Семеновна.
– Мама! – укоризненно произнесла Юля.
– Я знаю про Наташу, не волнуйтесь, – сказал Гена, краснея.
– Дядя Володя по жизни с Толькой тусовался, книжки ему советовал, фильмы, – проговорила Юля с некоторой поспешностью и задумчиво продолжила: – А теперь обоих забрали. Почти одновременно забрали – и Толю в весенний призыв, и дядю Володю. А как на Новый год они с Толькой с балкона ракеты пускали – помните? – продолжила она весело.
– Забудешь такое! – проворчал Валентин Иванович. – Целую ракетную установку притащил, фауст-патрон какой-то, и додумался – с балкона!
– А потом утку в духовке жарил целых два часа. Такой дым стоял – дышать было невозможно, – пожаловалась Варвара Семеновна.
– Но утка получилась вкусная, – отметил Валентин Иванович.
А Гена вспомнил, как папка нахимичил пакетик белого порошка, называвшегося «пероксикетоном», что ли. Это была чудесная взрывчатка: если на ладонь насыпать махонькую кучку этого вещества и поднести спичку, то на секунду из ладони произрастет красный огненный куст и мгновенно пропадет, не оставив после себя ожога – только кисловатый запах. А если забить чудесную взрывчатку в бумажный патрон – один из тех, которые были наделаны Володей и сыном путем оборачивания бумажки вокруг фломастера и склеивания того, что топорщится, – если забить взрывчатку в такой патрон, вставить самодельный бикфордов шнур из чем-то пропитанной кордовой нити, сверху поместить заглушку из смеси взрывчатки и клея, потом прийти в лес, поджечь шнур и отбежать подальше, – то можно было с восторгом наблюдать, как разлетается в щепу трухлявый пенек, а на его месте остается внушительная воронка… Готовить Володя Красно Солнышко тоже умел, да и вообще мог сделать всё, за что брался. «За бизнес вот только зря взялся, – подумал Гена грустно. – Не его это».
– Ген, а тебя в суде про нас не спрашивали? – полюбопытствовала Варвара Семеновна.
– Про вас?
– Ну, мало ли. Родственники, заходил он к нам. Может быть, думают, что мы знаем чего-нибудь. Могли ведь спросить…
– Варя, иногда ты такую чушь порешь! – раздраженно заметил Валентин Иванович. – Извини, Гена. Передавай завтра отцу привет от всех нас.
– Передам. Мне завтра в шесть встать надо.
– Ляжешь пораньше, мы тебе будильник дадим – не беспокойся, встанешь.
Гене постелили в Толиной комнате. Стол с компьютером, кровать, шкаф, плакаты на стенах, впечатляющий вид из окна. «Высоко!» – подумал Гена и, переместив взгляд из заоконных просторов вглубь комнаты, стал размышлять, что за человек Толя. Применяя методу Шерлока Холмса, Гена сделал значительное количество умозаключений, но к главному эти умозаключения почти не имели отношения, главным же было то, что он завидовал Толе. Толя виделся с Гениным отцом в течение последних трех лет, о чем-то говорил с ним, чему-то учился у него, а Гена в течение последних трех лет отца не видел: лишь письма, лишь открытки, лишь недолговременные телефонные разговоры.
«Так бы, наверное, и не увидел, – подумал Валерьев с невеселой улыбкой. – Сплошная конспирация: письма до востребования, звонки на сотовый… Москва – город большой. А тут всё просто: ИЗ-77/5, это вам не абонентский ящик, это место вполне конкретное».
После вечернего правила Гена помолился, чтобы завтра всё прошло благополучно, а затем выключил свет, лег и уснул.
Глава восемнадцатая
Гена проснулся на несколько минут раньше, чем зазвонил будильник, и подумал: «Ангел разбудил».
Когда юноша заканчивал утреннее правило и молился о духовном отце, родителях, сродниках, наставниках и благодетелях, в дверь постучали и он, прервавшись, сообщил, что уже встал, после чего, улыбнувшись, включил в заздравный список и обитателей дома сего.
Доберман Тэдди уже не рычал и не лаял – то ли признал гостя безопасным и невкусным, то ли не хотел будить маленькую Дашу.
Завтрак по-московски вполне удовлетворил Гену: сладкий чай и бутерброд с сыром, вполне достаточно, мне бежать надо.
– Спасибо, что приютили. Передам от вас привет. Я оттуда сразу на вокзал, а то неизвестно, на сколько затянется. Сумка у меня маленькая. Если интересно, приезжайте на вокзал, я вам всё расскажу, поезд и вагон знаете.
– Повзрослел, – пробормотал Валентин Иванович, закрывая дверь за Геной, и, зевнув, отправился досыпать.
Валерьев вышел из метро на нужной станции и некоторое время следовал в ту сторону, куда направилось большинство пассажиров, но довольно быстро большинство разбрелось кто куда и Гена в растерянности остановился. Посмотрев на карту, а затем оглядевшись, он понял, что окружающие его дворы не очень-то похожи на широкую прямую улицу, по которой надлежит идти вплоть до «Санэпидемстанции», а потом налево. Вернувшись к метро и направившись в другую сторону, он обрел искомое.
«Направо теперь или налево?» – размышлял Гена, стоя на тротуаре широкой и прямой улицы и поджидая прохожих.
– Санэпидемстанция? – задумывались прохожие.
– Или тюрьма, – добавлял Гена.
– Тебе всё равно, что ль, куда? – шутили прохожие.
Наконец выяснилось, что идти нужно налево, причем довольно далеко. Когда Гена добрался до эпидемиологического ориентира, пришлось задавать вопрос о тюрьме прямо. Дворник кавказского вида ничего на этот вопрос не ответил – лишь покрепче стиснул черенок когтистых грабель. Дедок в пластмассовооправных очках при упоминании слова «тюрьма» чуть ли не отскочил в сторону и испуганно засеменил прочь. «Буду спрашивать про адрес, – решил Гена, – а то тут все зашуганные какие-то». Так он и поступил, обратившись к женщине строгого вида, но та в ответ поинтересовалась учительским тоном, что же по этому адресу находится, а потом очень четко объяснила, как добраться. Задние дворы, пустырь, гаражи, автостоянка…
– Скажите, а как попасть в тюрьму?
– А что, тебе уже пора? – спросил охранник автостоянки и загоготал, после чего соизволил-таки ответить: – Вон она, смотри. Иди мимо гаражей и сразу уткнешься.
– Вам на свидание? – вежливо полюбопытствовал человек с автоматом. – Идите вон к тому крылечку с козырьком. На нем еще две женщины стоят – видите?
– Вижу, спасибо, – отозвался Гена и, преодолев последние метры, поднявшись по ступеням крылечка, миновав курящих женщин, пригнув голову в низковатом дверном проеме, – шагнул в тюрьму.
Тесное помещение, куда попал Гена, было похоже на сельпо в день завоза товаров: советская решетка в форме восходящего солнца на единственном грязном окошке, большой стол с базарными весами, заваленный продуктами, людская толчея и говорильня. Из общей картины несколько выбивался рядок коричневодерматиновых больничных сидений, да и стены, сплошь увешанные объявлениями, в сельпо были бы маловероятны.
Гена посмотрел на часы: десять минут девятого, почти в срок.
– Скажите, а где списки на свидание? – спросил он.
Ему указали на стол. Там, действительно, лежали три листка с пронумерованными фамилиями. Листки были озаглавлены по-разному: «к начальнику», «на свидание», «на передачу». В листке «на свидание» Валерьев оказался восемнадцатым. «Когда же они успели?» – удивленно подумал он о предыдущих семнадцати и спросил, по сколько человек пускают.
– По восемь, – ответили ему. – Пойдешь третьим эшелоном.
«Третьим эшелоном, – мысленно повторил он и нашел, что фраза вызывает военные ассоциации: теплушка, эвакуация, раненые… – На поезд бы не опоздать… Не опоздаю – хоть пятым эшелоном, но пришел бы на десять минут пораньше и успел бы во второй». Было досадно, но Гена успокоил себя тем, что времени свободного полно, вещи с собой, а здесь есть на что посмотреть в целях пополнения копилочки житейского опыта. Рассудив так, он неторопливо и внимательно огляделся.
Помещение было узкое и довольно длинное – почти коридор. В наружной стене этого коридора были дверь и окно, вдоль стены располагались стол с весами и больничные откидные сиденья. Во внутренней стене коридора были проделаны четыре окошечка с перспективно скошенными краями, наглухо закрытые изнутри черными, почти печными заслонками. Чтобы окошечко открылось, следовало нажать вмонтированную в стену кнопку звонка, а кому в какое окошечко звонить, было понятно из надписей над этими амбразурами: «окно для справок», «окно для оформления свиданий», «прием продуктовых передач», «прием вещевых передач». Помещение-коридор оканчивалось массивной железной дверью, возле которой кучковался первый эшелон пришедших на свидание; вскоре они исчезли за дверью, и сразу стало свободнее.
Около стола с синими базарными весами хлопотали те, кто принес продуктовые передачи. Гирь для весов не было, поэтому в качестве противовеса использовали килограммовый пакет с пряниками: на малой чаше весов – пряники, на большой – толстая уродливая каталка армавирской колбасы. Взвесили, внесли в опись передачи, утерли пот – дальше… У краешка стола стояла красивая девушка и извлекала из блока пачку за пачкой дорогие сигареты, отработанным движением вскрывала пачки и высыпала сигареты в полиэтиленовый пакет; пакет постепенно наполнялся, а рядом лежал еще непочатый блок.
Подумав, что смотреть на людей так подолгу нехорошо, Гена стал изучать настенную информационную печать. Он с любопытством прочитал перечень продуктов и вещей, запрещенных и разрешенных к передаче, ознакомился с порядком передачи и уголовной ответственностью за незаконную передачу… Далее шло объявление, заставившее Гену улыбнуться: «С 1 апреля 2001 г. запрещается прием мисок от граждан для передачи подозреваемым, обвиняемым и осужденным». Типа того, первоапрельская шутка… Но через некоторое время читать на стенах стало уже нечего, и Валерьев от скуки возобновил свои наблюдения за людьми.
Люди были разновозрастные и разнохарактерные, почти все – женского пола, дети среди них отсутствовали.
Единственный мужчина, кроме Гены, был с женой и дорожным баулом. Жена тихо плакала, о баул все запинались, на душе у мужчины было скверно. Разрешение выдали на одного человека, на него, а он просто не знал, что жену тоже вписывать надо, чтобы впустили, а теперь уже поздно, не пустят, и поезд через пять часов, а ехать двое суток; хоть передачу закинули, поест, если по пути всё не растащат и сокамерники не отберут; а жена из-за него, дуралея, сына не увидит. Скверно…
Девчонки пришли к своим парням – одна первый раз, вторая не первый, познакомились здесь. У той, что первый раз, парня неделю назад закрыли, и целую неделю не могла узнать, где сидит, – представляешь?
– Ну и что, неделя… Мой больше года уже, и переводят из СИЗО в СИЗО, заманали.
– И как его там – не обижают?
– Моего обидь попробуй. Нормально, говорит, прорвемся. Жениться обещал, как выйдет.
– А я год замужем, на третьем месяце, даже не знаю теперь…
– Чего тут не знать – рожай, а то на всю жизнь без детей останешься.
– Тебе легко говорить…
– Очень легко, если ему восемь лет светит.
– А как же ты тогда? Ведь восемь лет, а вы не женаты…
– Да какая разница! Я к нему в зону на длительную свиданку приеду и забеременею, а выйдет – подарок будет.
– Ты смелая.
– Как он.
– И чего ему не хватало? – риторически вопрошала красивая полноватая женщина в костюме леопардового окраса, обращаясь к паре с баулом. – В университете учился, деньги ему давали. А он думал, что это всё так, хиханьки да хаханьки. Подзаработать захотел и травки покурить, посмеяться. Вот и подзаработал, вот и посмеялся.
– Да их лупить надо, а не деньги давать! – мрачно заметил мужчина. – Тогда и мозги будут в нужном направлении работать.
– А как фамилия начальника тюрьмы? – спросила девушка – потрошительница сигаретных пачек, разминая уставшие пальцы.
– А зачем тебе? – живо откликнулась толстая старуха.
– Письмо писать.
– Ты еще собаке служебной напиши.
– Что я ей буду писать? – улыбнулась девушка печально. – Здорóво, собака, как твоя жизнь служебная?..
– Во-во, так начальнику и пиши. А то они здесь сволочь на сволочи: мне лекарство надо запить – воды нет, пошла в ларек, а там учет. Чтоб им там всем заучётило!
Первая партия вышла из-за стальной двери, и вскоре запустили вторую. Сухонькая женщина в простой одежде, с многолетней материнской усталостью на лице, каких много бывает в церкви, напутствовала девчонок:
– Главное – не плачьте.
А когда второй эшелон скрылся за дверью, она взяла список и сделала перекличку, после чего собрала разрешения на свидание у тех, кто попал в третью партию.
– Что же вы не заполнили? – спросила она, возвращая Гене бумажку. – На обратной стороне надо паспортные данные писать.
Заполняя обратную сторону разрешения, Валерьев подумал, что эта женщина – вечный тип, скорбь и собранность, неизбывная интеллигентность, ахматовский «Реквием». Но ему надоело наблюдать, надоело ждать, надоело думать и, отдав разрешение в надежные женские руки, он уставился на светлое расплывчатое пятно окна и принялся непрестанно творить Иисусову молитву. Через некоторое время Гена удивленно услышал, что его окликнули по фамилии: оказывается, уже пора было заходить.
* * *
Он отдал паспорт и сумку в соответствующие места, а после оказался вместе с остальными семью в помещении, похожем на мини-конюшню. Помещение было узким, высоким и содержало восемь своеобразных стойл с окошечком, табуретом и телефонной трубкой в каждом. Застекленные окошечки были забраны изнутри солнцеобразными решетками, и через них просматривалась еще одна стена с зарешеченными окошечками, расположенная в паре метров. Между стенами пролегал проход, застеленный потертым линолеумом. Провода массивных коричневых телефонных трубок, словно отрезанных от уличных таксофонов, таинственно уходили прямо в растрескавшуюся штукатурку стены, а сами трубки лежали на ржавых металлических поддонах, среди пепла и окурков.
После того, как стальная дверь с лязгом захлопнулась за спиной посетителей и ключ отскрежетал в замочной скважине, наступила металлическая тишь. Все убедились, что в противоположных окошках никого нет, и ждали. Минут через пять послышался первый недовольный возглас. Минут через десять недовольный возглас был мощно поддержан почти всеми. Минут через пятнадцать почти все курили… «А им каково?» – подумал Гена о заключенных и вздохнул.
Стена, противоположная стойлам, содержала высокое маленькое окошко с квадратиком неба за массивной крестовой решеткой. Над самым окошком в густой паутине висела блеклая бабочка – крапивница или павлиний глаз, снизу не разобрать.
Заключенных привели почти через час, и Гена заметался вдоль стойл, пока не увидел отца. Отец увидел сына, улыбнулся, приложил ладонь к стеклу окошка и взял телефонную трубку. Сын понял отца, тоже приложил ладонь к стеклу и поднял трубку с поганого поддона.
– Ну, здравствуй! – сказал Володя Красно Солнышко, внимательно вглядываясь в гостя.
– Здравствуй, па! – ответил Гена.
Решетки на окнах не совпадали: у отца железное солнышко пускало ржавые лучи в одну сторону, у сына – в другую; точнее, это только казалось, что в разные, а на деле – у обоих вправо, но потому-то видимость и ухудшилась. Гена покрепче присел на табурет и жадно всмотрелся в отца. Юноша опасался, что ему предстоит увидеть бритый череп, но отцовы волосы были на месте, только они оказались грязно-седые, обильная белая проседь в черных волнистых волосах. Всего за три года – кто бы мог подумать?