Терри Биссон
Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Коричневый Пони всегда оставлял примечания в помощь монаху, дабы он не допустил политических погрешностей в переводе, когда неправильный подбор слов может оскорбить какую-то группу или выдать замыслы, если корреспонденция попадет не и те руки. Кардинал получал писем куда больше, чем отправлял, и они были куда длиннее, так что Чернозубу оставалось лишь удивляться, убеждаясь, сколько у кардинала грамотных союзников на равнинах. Он знал, или ему рассказали, что грамотных среди Кочевников не больше пяти процентов. Теперь он осознавал, что писавшие большей частью принадлежали к христианским меньшинствам в ордах и многие из них входили во влиятельные семейства. Коричневый Пони явно старался сблизить эти три группы между собой. С помощью кое-кого из женщин Виджуса он даже брал на себя роль свата, укрепляя союзы между Дикими Собаками, Зайцами и Кузнечиками.

Чернозуб подозревал, что неудачный брак Чиира Хонгана с девушкой из племени Кузнечиков тоже был результатом таких стараний. Он занимался этим еще во времена папы Линуса VI, и последующие понтифики также благословляли его. Просматривая досье, он то и дело нечаянно натыкался на материалы от тех женщин, которые имели к кардиналу личное отношение. Годами они и их друзья искали среди Диких Собак хоть какие-то следы матери Коричневого Пони или тех людей, которые помнили ее. Информация была обобщена Омброзом и-Лейденом: «С помощью семьи Медвежонка я завершил расследование и могу прийти к единственному выводу, ваша светлость: среди Диких Собак нет и никогда не было по материнской линии имени «Коричневый Пони». Если родственники вашей матери и присутствуют среди нас, то они не пользуются этим именем. Сестры, которые рассказывали вам эту историю, очевидно, были не в курсе дела. Может, имя принадлежит Кузнечикам или Зайцам, или, возможно, мы имеем дело с выдуманным именем. Сожалею, что не мог оказать вам содействие».

Смутившись, монах вернул папку на прежнее место, не дочитав ее содержимое, и никогда не упоминал о ней Коричневому Пони.

Чернозуб был искренне благодарен своему хозяину, который доверял ему в такой степени, что позволял читать такие материалы, пусть даже он случайно наткнулся на них, но он также видел, что часть посланий, поступавших с равнин и уходивших туда же, были зашифрованы; как правило, они были адресованы лично Коричневому Пони. Чувствовалось, что какая-то опасность угрожает и самому Коричневому Пони, и репутации Секретариата, но в открытой почте Чернозуб не встречал никаких намеков на существо интриги. Он не имел возможности знакомиться с корреспонденцией кардинала, которой тот обменивался с Орегоном и западным побережьем, но она, конечно, была написана не на языке Кочевников. Противостояние технологических цивилизаций дальнего Запада и Тексарка насчитывало без малого сотню лет, но их разделяли расстояние и горные хребты, что не позволяло соперничать.

Наблюдая, как его хозяин сосредоточенно изучает корреспонденцию, монах подумал: «Почему кардинала практически никогда не упоминают как кандидата на папство?»

И тут он неожиданно повернулся к нему.

– Нимми, ты все время посматриваешь на меня краем глаза, я устал быть объектом твоего внимания или адресатом твоих невысказанных вопросов. Что ты хочешь знать обо мне?

– Ничего, милорд! Мне не подобает…

– Не подобает врать своему патрону. Можешь задать мне вопрос, конечно, самый неуместный. Помолчав, Чернозуб выдавил:

– Как получилось, что вы не священник, милорд?

– Да, это может быть первым вопросом. Объяснись с недавним монахом, Элия Коричневый Пони, расскажи ему, что когда-то был женат и, когда папа Линус собрался посвятить тебя в священники, прежде чем сделать кардиналом, ты отказался, сказав, что

Серина, может, еще жива, хотя ты знал, что она мертва. Она была похищена разбойниками из числа Кочевников, такими, как те, с кем мы встретились в Пустой Аркаде. Похищенных женщин они не оставляют надолго в живых. Вот, Чернозуб, ты и всколыхнул волну. Хочешь поднять весь океан?

– Мне стыдно, что я осмелился спросить.

– Не унижайся. Дело в том, что мое призвание – быть юристом, а не священником. Есть много священников, которые предпочли бы быть юристами. Мне довелось попрактиковаться в законах и участвовать в диспутах. Не знаю, почему я счел это своим призванием. Применять законы и спорить в диспутах – это то, что я умею хорошо делать. Плюс политика и ее противоречия. В любом случае, я бы не был хорошим священником. У меня нет ни склонности, ни умиления перед этим призванием. Я могу куда лучше служить Церкви в качестве пастушьей собаки, вступая в драку ради стада или покусывая за пятки отстающих, собирая гурт воедино. Нет ни одного шанса, что Серина осталась жива. Я по-своему любил ее, но так и не принес ей счастья. И будь она сейчас жива, она бы не вернулась ко мне. Но я не могу доказать, что она мертва.

– У вас не было детей?

– Сын. Он учится в семинарии святого Мейси в Новом Риме.

– И вы кардинал-дьякон… – поперхнувшись, Чернозуб невольно прикрыл рукой рот.

Коричневый Пони рассмеялся.

– Дьякон церкви святого Мейси в Новом Риме? Да. Использование родственных связей? Меня назначил папа Линус. Не спрашивая меня? Конечно же, он задавал мне вопросы. О чем еще ты хотел бы знать?

– Простите, что я позволил себе полюбопытствовать.

– Можешь не извиняться. С интересом смотреть мне в спину – это не значит любопытствовать. Ты хороший парень, Нимми. Ты знаешь свое место и работаешь, не разгибая спины. Я наполовину увеличиваю тебе жалованье.

– Пятьдесят процентов… – Чернозуб остановился.

– …От ничего так и останутся ничем. Ладно, можешь соответственно увеличить текущие расходы, а я скажу Джардону, чтобы он оплачивал их. А теперь займись отправкой этих писем на Восток. Я предельно занят, выясняя, кто приехал на конклав и как они будут голосовать. На другие дела у меня нет времени.

Когда он не работал, монах впадал в состояние, близкое к отчаянию. И дело было не в том, что его терзал ужасный грех из-за Эдрии, а в том, что он вел себя совершенно безалаберно. Он был готов посвятить Господу Богу каждый день своей жизни, но если бы Бог был у него в сердце, он бы никогда не оказался на сеновале вместе с ней. И не важно, что их занятия не завершатся рождением ребенка. То есть это вообще не было бы грехом, если бы он не посвятил себя Богу, а любовь к ней означает, что Богу достанется меньше любви. Не так ли? Он презирал не столько само действие, сколько слабость своего характера. «Но неужели я пошел в монастырь лишь для того, чтобы добиться моральной безупречности? Нет, конечно же, нет. Тогда для чего?»

Конечной целью монаха было установить прямую связь с Божественным провидением. Но ставить ее перед собой означало потерять ее. Его задачей было избавиться от своего эго, с помощью ритуальных молитв и медитаций окончательно похоронить сознание, в каком бы растерзанном состоянии оно ни было, и обрести опыт общения с живой бесформенностью и пустотой, в которой только и может зародиться Бог, если Ему заблагорассудится явиться. Экхарт говорил об этом еще две тысячи лет назад: «Бог в душе дает рождение Своему Сыну». Только добившись полной внутренней пустоты, можно ожидать, что Христос проснется в монахе и они окажутся лицом к лицу. Но для Чернозуба в душе бодрствовал кто-то еще, и он чувствовал себя очень одиноким из-за этого.

Глава 9

«Третья ступень покорности значит, что ради любви к Богу лицо полностью подчиняется своему Владыке, подражая Господу, о котором апостол сказал: «Он покорен даже в смерти».

Устав Ордена св. Бенедикта, глава 7.

Обрадовавшись прибавке средств на текущие расходы, Чернозуб решил сразу же, как только толпа гостей покинет город после избрания папы, поменять местожительство, но шло время, а он продолжал жить вместе со студентами. По указанию кардинала Вушин должен был через несколько дней съехать отсюда.

Когда во вторник на страстной неделе монах вернулся домой после работы, то стоило ему показаться в дверях, как Аберлотт крикнул «Лови!» и что-то кинул ему. Чернозуб попытался схватить, промахнулся, и когда предмет шлепнулся о стену, нагнулся поднять его – да так и застыл в полуприседе.

– В чем дело? – спросил студент. – Это не твое? А она сказала, что это принадлежит тебе.

Подняв предмет, Чернозуб повернулся и уставился на Аберлотта.

– Она? – выдохнул монах.

– Монахиня. Господи, да в чем дело? Ты стал белый как снег.

– Монахиня?

– Еще бы. Думаю, чуть ли не из самого строгого ордена. Коричневое одеяние, белые сандалии, словно она босиком. Так это не твои четки? Она сказала, что ты их оставил в карете кардинала.

– Она была джином?

– Джином? Насколько я заметил, нет. Наголовной повязки у нее, конечно, нет, при обете безбрачия ее не требуется. Кроме лица, рук и ног рассмотреть ее не удалось. Пожалуй, если подумать, она довольно хорошенькая. Сомневаюсь, чтобы она была джином. А ты ждал именно джина?

Сев на постель, Чернозуб уставился на бусины четок и маленькое распятие. Серебро бус и распятия было тщательно почищено и отполировано и бусины были ярче, чем он их помнил.

– Она говорила что-нибудь еще?

– Насколько я припоминаю, нет. Мы немного поговорили о конклаве. Вроде я пытался пофлиртовать. Она была очень мила, но сдержанна. Ах да, она спрашивала, где ты, но как-то рассеянно. Это все.

– Что ты ей рассказывал?

– Я сказал, что в это время ты обычно в Секретариате. Хотя не думаю, что она специально искала тебя. Ушла она в другом направлении. Думаю, просто хотела вернуть четки. Интересно, что ей было нужно в карете кардинала?

– Ограбить ее, – прошептал он.

– Что ты сказал?

Чернозуб прилег на койку и закрыл глаза. После долгого молчания он сказал:

– Спасибо, Аберлотт.

– Не стоит благодарности, – и студент вернулся к чтению.

Может, монахиня в самом деле была настоящей. Эдрия передала ей четки, вот и все. Женщина-джин вполне может сойти за монахиню, тем более без наголовной повязки, но по законам Денверской Республики, как, впрочем, и всюду, сознательно выдавать себя за члена религиозного ордена, скрывая свое происхождение, было преступлением. Людей с генетическими нарушениями преследовали почти повсеместно. Их защищали только законы Церкви – но и они не простирались настолько, чтобы разрешать подделку под религиозное обличье. И если Церковь еще могла протестовать против дискриминационного законодательства светских властей, она никогда не осмелилась бы решительно выступить против евгенических законов, запрещавших смешанные браки между здоровыми людьми и «Детьми Папы». Не сопротивлялась она и введению законов, определявших право граждан на деторождение степенью родственной близости к кому-то из уже известных уродов. В светских судах могли быть использованы как свидетельства церковные данные о крещении, ибо, выдавая документы о крещении, священники были обязаны ознакомиться с родословной родителей. Прежде чем пара получала от светских властей лицензию на право вступления в брак, и он и она должны были в обнаженном виде пройти медицинское освидетельствование в магистрате. Кочевники, естественно, руководствовались своими правилами, но и они достаточно нетерпимо относились к деформациям, дурной наследственности и т. п. Неполноценных детей они просто убивали сразу же после рождения.

Перебирая четки, он решил, что Эдрия вручила их монахине, совершавшей религиозное паломничество. Он устыдился приступа страха и надежды, которые охватили его, когда он нагнулся подобрать четки. Конечно, это не могла не быть монахиня. То, как полиция отнеслась бы к джину, притворившемуся гражданином, не шло ни в какое сравнение с реакцией толпы, попадись она им в руки. Эдрия не смогла бы так старательно почистить и отполировать бусины и распятие. Если бы она успела передать четки пораньше, он бы избежал этого ужасного признания во время исповеди, что обменял их на секс – Спеклберд подвел его к этой мысли. Но почему она вообще вернула их, пусть и через посредника?

– Какого цвета были у нее волосы? – спросил он Аберлотта, который погрузился в учебник.

– Чьи волосы?

– Монахини.

– Какой мо…? Ах да! Они были скрыты шапочкой, – он задумался. – Кажется, светлые. Она была очень симпатичной.

Чернозуб смущенно замялся. Этого было мало. В Валане десятки блондинок. Но хотя смесь разных кровей на континенте привело к появлению разных оттенков коричневой кожи, чисто белая и чисто черная были редкостью, так же, как рыжие или светлые волосы.

Поднявшись, он вышел на воздух. На улице никого не было, кроме старика и двух детишек. Сегодня от протоки за домом особенно сильно несло гнилью. Недавно заболели несколько человек по соседству, наверно, от воды или ее испарений. Он решил пройтись верх по холму, в другую сторону от Секретариата.

Гулял он не менее часа. Домов на протяжении пути попадалось все меньше и меньше. Наконец он вышел к караулу у городской ограды. За ней тянулся только лес с редкими убежищами отшельников, включая и обиталище Спеклберда. Он остановился поговорить с часовым.

– Как давно вы стоите на посту, капрал? Молодой офицер посмотрел на солнце, склоняющееся к горизонту на западе.

– Примерно часа четыре. А что?

– Проходила ли мимо вас молодая монахиня? В коричневом одеянии, белом чепчике…

Часовой тут же глянул в сторону леса, несколько мгновений рассматривал Чернозуба, после чего гнусно захихикал:

– Вот уж нет! Да и чего ей тут бродить в одиночку…

Разозлившись на его плотоядное хихиканье, монах повернулся и побрел обратно к дому. Гнев снова уступил место страху. Он понимал, что теперь опасается за Эдрию, но скорее всего она уже в безопасности у себя дома, в Полых Аркадах. Монахиня – это всего лишь монахиня. И если у монашек выше по склону холма есть небольшой монастырь, будет ли часовой настырно интересоваться, куда она идет?

Этой ночью ему снилось, что на нем зеленая наголовная повязка и он убегает от толпы, которая хочет его кастрировать за возлежание с Торрильдо, а у того груди такие же большие, как у Эдрии… или это у Эдрии такой же большой пенис, как у Торрильдо? Он был загнан в амбар Шарда, где теперь стоял старый генератор брата Корнера и электрический стул из часовни. Кто-то вопил. Грубые руки уже привязывали его к стулу, когда кто-то встряхнул его, и Чернозуб проснулся. Грубые руки принадлежали Вушину.

– Перестань орать, – сказал Топор. – Ты всех перебудишь.

– Уже разбудил, – сонно пробормотал Аберлотт из соседней комнаты. Крумли выругался и взбил подушку. Джасис продолжал стонать и похрапывать.

Когда остальные обитатели дома снова погрузились в сон, Чернозуб засунул руку под жесткую подушку и нащупал четки. Сжав распятие, он начал шептать символ веры, но остановился. Как бы четки ни блестели полировкой, ему казалось, что они подверглись осквернению. Во время исповеди он пытался обвинить Эдрию в их краже, но отец Спеклберд вынудил его признать, что он просто забыл взять у нее четки после того, как испытал столь приятный, но греховный секс на сеновале.

– Не пытайся искать слова. Ты отдал четки в обмен на минет, – мрачно сказал старик, – нарушив обет целомудрия. А теперь продолжай. Что еще ты сотворил?

Чернозуб все еще нес груз наказания, которое наложил на него отец Спеклберд. («Ты должен составить список, куда внесешь все свои достоинства, сын мой»). Сначала он подумал, что наказание не несет в себе ничего особенного и что перечень будет довольно коротким. Но чем дольше он трудился над ним, тем яснее понимал, что все его добродетели сосуществуют рядом с грехами, да и не слишком отличаются от них. Лучше уж ничем не обладать, чем признаться в такой духовной нищете.

С тех пор как стали прибывать гости, состояние города оставляло желать лучшего. С горных склонов доносилось зловонное дыхание чинука и, дыша им, заболевали дети и старики. Продуктов не хватало, особенно пшеницы, а низкосортная рожь шла по очень высокой цене. Гостиницы были набиты под завязку, переполненная канализация выплескивала свое содержимое на улицы, и ручейки его текли по обочинам. Кардиналы еще не собрали кворума, но среди тех, кто уже прибыл, несколько человек заболело. В первую очередь вина возлагалась на воду. Так бывает каждый раз, утверждали гости; только местные жители могут без опаски пить ее. Но на этот раз ситуация была куда хуже, чем раньше. Болезни поразили и местное население. Симптомы были самые разные. Рвота и жар, как у Джасиса. Другие мучились головокружениями, головными болями, депрессиями, маниями или впадали в панику. Один врач утверждал, что распространяются два заболевания. Только богатые жители Валаны, казалось, обладают иммунитетом, но выяснилось, что иммунитет не имел отношения к богатству; прибывающие кардиналы были далеко не бедными, но у многих из них уже стали проявляться симптомы заболевания. Раздавались настойчивые требования скорее открыть конклав и, если возможно, не мешкая, завершить его. Местные жители возлагали вину на скученность, причиной которой были визитеры. Другие ссылались на Божий гнев, который можно будет смягчить только быстрым избранием папы.

В этом месяце состоялись демонстрации и волнения жителей Валаны, раздраженных из-за болезней и нетерпеливого ожидания результата затянувшегося конклава. В вербное воскресенье толпа, принявшая вид религиозного шествия, двинулась от колледжа Святого Престола к бывшей крепости на вершине холма. Когда она приблизилась к собору святого Джона-в-Изгнании, ее характер изменился. Над головами взмыли новые стяги, и шествие превратилось в политическую демонстрацию, чьей полусерьезной целью было оказание широкой поддержки со стороны студентов семинарии Святого Престола Амену Спеклберду, как кандидату на тиару и на трон святого Петра. Услышав об этом, отец Спеклберд не стал ждать вызова к нынешнему епископу Денвера, а торопливо добрался до города, где осудил это мероприятие и сурово распек студентов. Главари движения были арестованы светской полицией – но Спеклберд был вынужден осудить и ее действия.

На следующий день студенты светского колледжа устроили пародию на состоявшуюся демонстрацию, организовав свое шествие в поддержку кандидатуры троеженца кардинала Ри из Хонга. Топор, который обзавелся друзьями среди шести стражников Ри и узнал от них немало подробностей о жизни за западным океаном, испытал истинное удовольствие. И снова главари были арестованы, но тюрьма и так была переполнена пьяными фермерами, Кочевниками и карманными воришками, которые явились промышлять в растущих толпах жалобщиков и лоббистов, неизменно сопровождавших каждый конклав. Лидерам студентов слегка всыпали, а остальных отпустили под надзор. Кое-кому достались и церковные кары за попытку повлиять на ход выборов.

Во вторник на Страстной неделе глава Священной Коллегии появился на балконе собора святого Джона-в-изгнании и пообещал возбужденной и гудящей толпе, что конклав начнется сразу же, как только в наличии окажутся 398 кардиналов. «Скорее всего, дней через десять», – добавил он. После кончины папы Линуса VI за ним последовали в могилу еще двадцать два кардинала, и три последовавших папы объявили мораторий на присуждение красных шапок; но в любом случае по существующим законам для выборов требовалось две трети кардиналов плюс еще один, исключая тех, чей сан еще требовал документального подтверждения. Но даже когда появятся необходимые 398 кардиналов, для избрания папы необходимо единодушное голосование, так что обещание было пустым сотрясением воздуха, и толпа это знала. Никакого серьезного голосования не произойдет, пока в Валане не соберутся все иерархи, кроме больных, выживших из ума и паралитиков.

Голоса подсчитывают заранее, и букмекеры Валаны уже начали принимать ставки, даже на тех, кто был отлучен от церкви. Явных фаворитов не имелось, но можно было поставить два алабастера на кардинала Голопеза Оньйо из Олд-Мехико в надежде выиграть три, а фаны Уриона Бенефеза могли выиграть три, поставив один. Такое же мнение, как об Урионе, существовало и по отношению к кардиналу Отго э'Нотто из дельты Грейт-Ривер и высокоуважаемому епископу-миссионеру Чунтару Хадале из Долины рожденных по ошибке, ныне именуемой Народом Уотчита-на. На Науйотта из Орегона ставили десять к одному, потому что на его территории вечно возникали какие-то религиозные проблемы. Аббат Джарад Кендемин шел пятнадцать к одному, поскольку он, скорее всего, откажется. И только бедный портье или наивная домохозяйка могли надеяться разбогатеть, делая немыслимую по своей глупости ставку на кардинала Элию Коричневый – Пони или на Амена Спеклберда.

В отсутствие увенчанного тиарой понтифика Страстная неделя праздновалась со всей возможной помпезностью. На службах, которые проводили присутствующие кардиналы, присутствовала масса народа; состоялось множество религиозных шествий. Но эти пышные зрелища не отвлекали здравомыслящий народ от желания иметь папу, западного папу – и поскорее. В массе своей народный гнев был обращен против отсутствующего кардинала архиепископа Тексарского, который сознательно оттягивал свое появление, хотя армада заблаговременно прибывших юристов, слуг и доверенных лиц-конклавистов уже старательно готовила его выход на сцену, который, без сомнения, состоится в самый подходящий момент.

Предварительная встреча выборщиков, их помощников и доверенных лиц, юристов, других прелатов, дипломатов, глав религиозных орденов и знаменитых ученых, среди которых были теологи, историки и политологи, была назначена на четверг Страстной недели. Объявленной темой встречи было изменение отношений между Церковью и светской властью в первой половине тридцать третьего столетия. Неформальный и не религиозный характер этой встречи подчеркивался тем, что, хотя она пройдет в большом зале семинарии Святого Престола, на нее будут допущены и некоторые категории наблюдателей из числа лиц, не участвующих во встрече.

– Ты пойдешь посмотреть на эту драчку, Чернозуб? – спросил Аберлотт, натягивая студенческую форму.

– Кто же будет там драться? – спросил монах.

– Ну хотя бы Бенефез, который выступит против любого, кто бросит ему вызов. Кто знает, ведь и твой хозяин может подобрать перчатку, брошенную ему с Запада.

Джасис повернулся на своей лежанке и застонал.

– Кардинал Коричневый Пони не станет вступать в драку, а архиепископа Тексаркского еще нет в городе.

– Да все его сотрудники уже здесь. И тринадцать кардиналов из империи. Он готовится сделать свой ход, это точно. Джасис опять застонал во сне и изрыгнул проклятие.

– Стоит упомянуть Бенефеза, и Джасис просто сходит с ума, – Аберлотт кивнул в сторону спящего, который продолжал мучиться лихорадкой. – Или, может, он ненавидит Ханнегана.

– Ты считаешь, что будут ссоры?

– Знаю. Начать с того, что там будет генерал Ордена святого Игнация отец Корвани, – это имя окончательно разбудило Джасиса, и он начал богохульствовать более отчетливо.

Чернозуб потянулся за своей рясой.

– Я знаю священника из ордена Корвани, который однажды не подчинился ему.

– И он остался священником?

– «Навечно, по повелению Мельхиседека», как они говорят. Но он был отлучен. И не мог принять мою исповедь.

– Как его зовут?

Помедлив, Чернозуб отрицательно покачал головой, жалея, что вообще завел этот разговор. Работая переводчиком в Секретариате, он узнал, что отец и-Лейден, с которым вместе он ехал до Побии и отец Омброз, наставник и капеллан клана Маленького Медведя – одно и то же лицо.

– Я его с кем-то спутал, – сказал он. – И должно быть, забыл имя.

– Ну так ты идешь?

– Сейчас, только оденусь.

Аудитория вмещала в себя порядка двух тысяч человек. Четверть мест впереди была отгорожена для кардиналов и их свиты, но когда колокол кампуса пробил три часа, половина мест еще были пусты. Еще четверть была зарезервирована для ближайших помощников кардиналов, священников и писцов – им полагалось делать заметки, а в остальное время маяться бездельем Половина из оставшихся мест была открыта для прелатов меньшего ранга, преподавателей, священников, монахов и студентов – именно в таком порядке предпочтения. Предложение было явно выше спроса. Чернозуб с Аберлоттом, которые пришли пораньше, заняли места сразу же за кардинальской челядью и никто не попросил их пересесть подальше. На сцену вышло несколько человек. Чернозуб узнал главу семинарии и человека в белой тунике и наплечнике с черным капюшоном, известного доминиканца, который, скорее всего, был главой Ордена с западного побережья. Внезапно Чернозуб сполз пониже на сиденьи. Из-за кулис вышел аббат Джарад кардинал Кендемин и занял место недалеко от доминиканца. Они радостно раскланялись друг с другом, обменялись поцелуями и, перегибаясь через пустое место, разделявшее их, шепотом начали оживленный обмен мнениями.

– Что случилось? – спросил Аберлотт, глянув сверху вниз на Чернозуба, который едва ли не лежал на полу.

Когда где-то над головой пробило четверть часа, Риотт с напряженным лицом встал и произнес: «Итак, мы начинаем». Несколько человек по соседству вскочили на ноги. Чернозуб придержал Аберлотта за рукав: «Сиди, клоун». Человеком, который вышел на подиум, был президент колледжа. Он коротко поприветствовал собравшихся, затем предложил кардиналам собрать своих слуг вокруг себя, так что часть аудитории переместилась вперед, занимая пустые места. Аберлотт перекрыл своим массивным корпусом место слева от себя и сказал человеку, который на него нацелился, что оно уже занято, а когда в аудитории воцарилась тишина, он повернулся подозвать Вушина, стоявшего у задних рядов, но Топор отрицательно покачал головой. Его присутствие означало, что кардинал Коричневый Пони где-то поблизости. Старый воин стал личным телохранителем Красного Дьякона и скоро должен был перебраться в крыло для прислуги в доме кардинала.

Первым оратором был доминиканец, представленный как Дом Фридейн Гониан, аббат Гомара, генеральный директор ордена' проповедников в Орегоне.

– Ты суть Петр, – для начала объявил он, а затем произнес проповедь, которая началась с волнующих призывов к единству, мо вскоре перешла к проклятьям на головы изгнанных отщепенцев и на тех, кто вернулся, но продолжает вещать о мирских благах. Позже, днем, его видели в рясе, заляпанной пятнами гря-1П, которой его забросали из окна второго этажа дома в торговом квартале.

Следующим президент представил генерала ордена святого Игнация в Новом Риме отца Корвани, который явно перевалил на седьмой десяток, но продолжал оставаться стройным и привлекательным. Его элегантная карета и обаяние личности, как ни странно, напомнили Чернозубу хозяина. Как и у Коричневого Пони, на лице Корвани постоянно гостила искренняя улыбка; ее исчезновение производило потрясающее воздействие. Он лишь несколькими словами поприветствовал их светлости и перестал улыбаться.

– Вне всякого сомнения, тут произошла ошибка, – сказал он. – Прошу потерпеть меня еще несколько секунд, – оставив кафедру, он спустился по ступенькам, ведущим в зал и смело взял за руку ее светлость кардинала Балдирк, аббатиссу Н'Орка. – Прошу вас, – сказал он. – Для вас есть место на подиуме.

Разинув рот, Балдирк позволила препроводить себя на сцену. Среди кардиналов раздался ропот удивления и даже несколько приглушенных возгласов возмущения, ибо Корвани не был даже членом Священной Коллегии. Президент не мог скрыть выражения крайнего изумления на лице.

– Видишь? Ну, что я тебе говорил? – прошептал Аберлотт монаху. – Бьюсь об заклад, что это место предназначалось кардиналу Ри.

Аббатисса расположилась между Джарадом и доминиканцем, что не доставило удовольствия никому из них, но в любом случае Корвани обрел репутацию самого либерального и галантного из всех прелатов. Он снова просиял улыбкой и представил аудитории своего ученого собрата, члена его же ордена святого Игнация, который выступит вместо него. Им оказался Урик Тон Йордин, который был священнослужителем и в то же время профессором истории светского университета Тексарка. Он был высоким, седым человеком в очках пятидесяти с лишним лет и, как выяснилось, еще и членом передовой группы архиепископа Бенефеза. Его манера разговора подобала скорее лекционному залу, чем кафедре.

– Вот что остается непонятным среди частых причин возникновения ереси в Церкви, – сказал он. – Континент был естественным образом разделен силами природы. Всегда существовали две церкви, если позволено так выразиться, достопочтенные господа: одна на Западе, другая на Востоке. Пока папа обитал в Новом Риме, что стоял на Грейт-Ривер, он находился в таком отдалении от этого региона, так далеко от Запада, словно Новый Рим располагался в Атлантике. С тех пор как папство обосновалось у подножия этих гор, западная Церковь обрела великое исцеление, ибо ее проблемы стали ближе и понятнее. И после событий в Орегоне это должно быть вам совершенно ясно.

Чернозуб видел, как два западных епископа, сблизив головы, стали перешептываться. Странно было слышать, как один из присных Уриона Бенефеза начал с того, что признал истинность тех доводов, которые западники пускали в Ход для поддержки папства в Баланс. Но такой подход первым делом успокоил их.

– Понимание проблем, беспокоящих Запад, – продолжил Тон Йордин, – пришло, когда мы наконец проделали путь, который до установления мира в провинции выпадал на долю наших посланников. В начале этого тысячелетия человек, необдуманно решивший в одиночку путешествовать из Нового Рима на запад, проделывал следующий путь: к югу по лесным дорогам, огибая Долину рожденных по ошибке, затем к Заливу и параллельно побережью – к Брейв-Ривер. Перебравшись через реку, он должен был выбраться на королевскую дорогу, которая, охраняемая королевскими солдатами, через пустыню вела на запад; оказавшись в пределах дальнего Запада, он снова поворачивал на север. Одинокий путешественник, направлявшийся на восток, петлял точно так же. Почему? – он вскинул над головой пачку бумаг. – В прошлом месяце я получил копии документов, составленных сто сорок восемь лет назад. Они повествуют, как в те времена силами воинских частей Папской Гвардии осуществлялось сопровождение папских легатов и других посланников, которые ехали самой прямой дорогой через Высокие равнины. Не беспокойтесь. Я не собираюсь их вам зачитывать, хотя любой, кто захочет ознакомиться с ними, получит такую возможность. По этим правилам эскорт состоял из сорока тяжело вооруженных всадников под командой капитана и отряда из двадцати лучников, легко вооруженных мечами и алебардами. Регулярное патрулирование осуществлялось лишь вдоль некоторых дорог, доступных для передвижения, но не вдоль рек и не на бродах. Когда партия была готова двинуться в путь, ее отправка задерживалась, пока один человек, капитан, не принимал решения сниматься с места. И вы догадываетесь, почему? В те времена порой встречались настолько тупоголовые личности, что они пускались в дорогу в одиночку или в составе маленьких вооруженных групп. С таким же успехом можно было выходить в море на гребной лодке. И если бы даже безбрежный океан травянистых прерий, который первым лежал на пути к западу, а затем пустыни и солончаки, преграждавшие путь к горам, – если бы даже все эти пространства были бы совершенно необитаемыми, то и тогда путешествие было бы достаточно опасным. Весь континент разделен естественным образом, достопочтенные лорды, силами природы. И сегодня на открытых долинах бушуют жестокие ветры и ураганы, свирепствуют морозы. Там нет ничего, кроме земли, неба, травы и ветров. Гам негде укрыться. Куда бы человек ни смотрел, он со всех сторон окружен далеким горизонтом, и лишь колышатся под ветром волны огромного океана травы. В давние времена по этим травянистым землях бродили лишь жестокие пастушеские племена, выпасавшие стада своих диких мохнатых коров. Они грабили путников и с наслаждением подвергали их пыткам; они живьем снимали кожу с посланников, свежевали их и поедали внутренности несчастных. Или обращали их в рабство. И должен добавить, что те из вас, которые по пути сюда только что пересекли равнины – при всем сочувствии к трудностям, которые вам пришлось перенести по пути – вы видели лишь потомков этих каннибалов. И если вы не столкнулись с бандой разбойников, вас никто не подвергал унижениям. Но их предшественники и были причиной столь экстраординарных правил, которые я держу в руках. Эти пастухи остались столь же дикими и жестокими, но они позволяют вам беспрепятственно путешествовать. И пусть даже Западная Церковь, как мы все признаем, хранит верность истинному наместнику Христа на земле, который по традиции обитает к востоку от равнин, в вопросах веры, морали и учений она всегда придерживалась независимых воззрений, что мы знаем из истории жителей Орегона. Если вы сомневаетесь, отсылаю вас к трудам Дюрена.