Терри Биссон
Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь
На закате огонь вплотную подошел к оставшимся фургонам; они загорелись, и часть боеприпасов стала взрываться. Горели и тела погибших, но в сумерках ветер стих, и пожарище не перекинулось по ту сторону хребта. Вождь Брам согнал в кучу всех уцелевших ополченцев и приказал накормить тех, кто сложил оружие. Тех же, кто отказывался сдаваться – среди них большую часть составляли офицеры из «привидений», которые боялись мести со стороны валанских призывников, – он приказал перебить. Своим воинам он велел обращаться с военнопленными вежливо, но вышедшие из боя Кузнечики были настолько полны издевательской злости к фермерам, что удобства последних их совершенно не волновали. Еды было мало, да и ту швыряли прямо на землю. Один из солдат одолжил Нимми кожаный мешок, достаточно вместительный, чтобы засунуть туда трех маленьких кугуаров, но потом стал утверждать, что монах украл его. В наличии было не более сорока вымотанных пленников, но часть дезертиров, наверное, смогла избежать плена и у тексаркцев, и у Кочевников.
Увидев Нимми, Дьявольский Свет подозвал его и назначил при себе переводчиком. Потом он посмотрел на играющих котят, улыбнулся и вернул монаху револьвер и боеприпасы. Нимми немедленно попросил разрешения вернуть оружие и Гай-Си.
– Я слишком плохо вижу, чтобы попасть в кого-то. Человека я убил по ошибке, поскольку стрелял мимо.
После короткого разговора с Чернозубом, касавшегося его неизменной верности Коричневому Пони, Элтур послал за Гай-Си и лично вернул ему оружие. Затем, подняв голову, он вгляделся в дымное небо.
– Явилась жена твоего папы. Смотри. Сестра Дневной Девы.
Высоко в небе огромная птица описывала круги над полем боя. В лучах заходящего солнца, пробивавшихся сквозь дымовую завесу, стервятник казался кроваво-красным. К нему присоединились и другие птицы. По контрасту они казались маленькими и темными, но, может, они держались значительно выше.
– Это означает, что битва окончена.
Нимми и Гай-Си хранили мрачное молчание.
– Завтра мы уходим к вигвамам моего племени, – сказал Брам. – Раненые могут оставаться здесь, пока не оправятся. Остальных доставят на запад, где Ксесач дри Вордар Хонган Осле Чиир решит вашу судьбу. Затем, как я представляю, вас препроводят обратно в Валану или же, как в твоем случае, Нуйинден, к твоему Коричневому Пони. Передай это остальным. Скажи, что они могут отправляться в путь вместе с нами или же попадут в руки безродных. Мы захватили достаточно лошадей Хадалы, чтобы вы могли ехать верхом.
Дьявольский Свет держался довольно дружелюбно, и Нимми осмелился спросить:
– Довольны ли вы сегодняшними результатами, вождь Брам?
– Баррегану не достанутся в пищу тела павших Кузнечиков; я не потерял ни одного человека, – сказал предводитель Кочевников. – Мы захватили пять фургонов, груженных ружьями и револьверами, прежде чем они сгорели или до них добрались безродные. Фургоны с боеприпасами взорвались. Тексарк, должно быть, перехватил пять фургонов с оружием, которые успели выскочить из огня. Но эти ружья ни на что не годны.
– Может, они не годятся как ружья, но Тексарк может использовать их как образцы для копирования, – предположил Нимми.
– Ты так думаешь? И сколько же времени, по-твоему, это займет?
– Не знаю. Может, несколько месяцев.
– Меня беспокоит кое-что другое, Нуйинден, – сказал Элтур. – Ты знаешь, что среди тексаркцев было много уродцев? Нимми нахмурился.
– Человек, которого я убил, был одним из них! Это удивило меня. Похоже, что император или перетянул на свою сторону здоровых уродцев из долины, или же привлек их как наемников. Из чего можно сделать вывод, что ему не хватает людской силы.
– Или же что он, как мы надеемся, послал часть своих главных сил к востоку от Грейт-Ривер. Что привело к расколу среди тексаркцев. Мои курьеры рассказывали об этом. Ты понимаешь, почему?
– Думаю, что да. Кардинал Хадала ждал, что силы из долины ударят по пехоте сзади. Когда они так и сделали, войска уродцев, по всей видимости, отказались драться. Может, именно поэтом)' они и отступили перед нами.
Элтур фыркнул.
– Из вас, горожан, получаются хорошие трупы, но плохие убийцы. Тут должна быть какая-то причина. Завтра мы обязаны добраться до семей посыльных и отправить их с известиями о сегодняшних событиях к владыке орд и к твоему папе. Если хочешь, можешь и сам написать Коричневому Пони – все, что хотел бы ему сказать.
– Конечно! Вы сможете все прочесть сами.
Дьявольский Свет издал презрительный смешок и отъехал. У Чернозуба запылало лицо. Он совершенно забыл, что вождь неграмотен.
Чернозуб приготовился писать на выделанной коровьей шкуре, используя в качестве чернил смесь крови и сажи, но в семье посыльных, к которым Брам на следующее утро отправил его, для таких случаев были и бумага, и письменные принадлежности, хотя сами они были практически неграмотными. Писал Чернозуб торопливо, ибо вождь спешил скорее оказаться при своем племени и со своей семьей.
«Я понимаю, что вождь Элтур Брам уже послал вам устный отчет о состоявшейся битве, и мне нечего добавить к его словам. Хотя большая часть оружия досталась силам Кузнечиков, тексаркские войска захватили часть его, сохранившуюся в огне, и, пусть даже оно пришло в негодность, оружейники Ханнегана смогут многое уяснить после изучения конструкции.
Мне стыдно, Святой Отец, что я не был рядом с вами в те времена, когда вам угрожала опасность. Когда вы покидали Валану, я пребывал в обществе покойного Папы, а затем попал в руки тех, кто вас предал. Кардинал Сорели Науйотт нашел убежище в Тексарке. Кардинал Чунтар Хадала был казнен братом Гай-Си, когда узнал, что тот совершил государственную измену по отношению к Вашему Святейшеству. Многие горожане впустую сложили свои головы в этом сражении. Тело мое не пострадало, но душа тяжко ранена, ибо я убил человека.
Я получил приглашение остаться у своих дальних родственников среди Кузнечиков (да, вождь знает, кто они такие) в его племени и пребывать там в ожидании указаний Вашего Святейшества, аббата Олшуэна и Секретариата, о моих будущих обязанностях и целях. Вождь Брам хочет, чтобы тем временем я взял на себя функции преподавателя при его племянниках. Меня бы вполне устроила эта работа, но без книг, без соответствующих письменных принадлежностей справиться с ней будет затруднительно.
И снова я прошу вашего прощения за самовольную отлучку, когда я был вам так нужен. Я с благодарностью приму и исполню любое наказание, которое Ваше Святейшество сочтет возможным наложить на меня.
Ваш недостойный слуга Нуйинден (Чернозуб), опоздавший из увольнения».
Лошади посыльных были быстры, и к тому же их часто меняли. В конце августа приближалось полнолуние, и курьеры скакали даже по ночам. Тем не менее Нимми был удивлен скоростью, с которой от Коричневого Пони поступил ответ. Он был очень прост. «Почти своим присутствием праздник убоя скота и сразу же приезжай», – всего три недели назад изрек папа Амен II.
Родственники безжалостно издевались над ним, что он присоединился к четырнадцатилетним подросткам, которым предстояло пройти обряд посвящения в мужчины на празднестве, которое обычно занимает несколько дней последнего летнего полнолуния.
– Если выдержишь обряд, тебя перестанут звать Нимми, – сказала ему праправнучка его собственной прапрапрабабушки.
– Спасибо, но первым, кто так назвал меня, был Святой Сумасшедший, владыка орд, и он вовсе не собирался меня обидеть. Я ведь не воин и не Кочевник.
Это был тот самый праздник, обычное время которого в прошлом году было перенесено, ибо совпало с похоронами Сломанной Ноги. Примерно в эти же дни фермеры отмечали праздник уборки урожая, а для Кочевников он означал приход времени забоя старых и слабых коров, которые не переживут зиму. Женщины отобрали лошадей, не годных ни для войны, ни на приплод, и продавали их фермерам к северу от Реки страданий или же забивали их и жарили мясо на угольях. Многие из забитых животных превращались в вяленое мясо, столь необходимое во времена глубоких снегов, когда трудно добираться до диких отар.
То было время танцев, время барабанов, время курить кенаб, обжираться, пить фермерское вино, драться при свете костров и праздновать, что Женщина Дикая Лошадь изнасилована Пустым Небом. Юноши заползали в вигвамы своих возлюбленных, а Чернозуба посетила какая-то неразличимая в темноте женщина, которая, даже не назвавшись, сразу же стала скидывать одежду. Он старался не делать ничего, что могло бы обидеть ее, и ночь получилось жаркой и потной.
На следующее утро одна из его родственниц улыбалась каждый раз, когда встречалась с ним взглядом. Ее звали Красивый Танец, она была толстенькой, как поросенок, но симпатичной и ласковой. Он же думал об Эдрии и усиленно старался избегать ее взглядов.
Честь свою он восстановил, одолев в схватках нескольких молодых люден его роста и веса, что и помогло ему избежать дальнейших поддразниваний, но тем не менее Нимми его называли куда чаще, чем Нуйинденом.
За день до расставания с землей предков Черный Глаз, двойной агент Кузнечиков, принес ему книгу, которую выменял у тексаркских солдат. Когда Чернозуб с Коричневым Пони были заключенными в императорском зоопарке, Черный Глаз занимал клетку по другую сторону прохода и до сих пор продолжал восхищаться монахом, считая, что тот пытался убить Филлипео.
– Эта книга обошлась мне в семь бычков, – сообщил он Чернозубу. – Вождь считает, что она может помочь тебе в обучении его племянников, поскольку солдаты сказали, будто она, мол, написана на его родном языке. Я не понимаю, как у книги может быть язык.
Глянув на заглавие на языке Кочевников, Нимми почувствовал прилив грусти и стыда. Книга Начал, том первый, изложенный хранителем веры Боэдуллусом. Тексаркский издатель хорошо справился с задачей, сопроводив орфографию Чернозуба, принятую у всех Кочевников, новыми знаками огласовки, что позволяло любому Кочевнику из любой орды слышать слова так, как они произносятся на его родном диалекте. На форзаце оповещалось, что книга переведена в аббатстве Лейбовица, но, конечно, имя переводчика не упоминалось. Чернозуб не приводил его и в оригинале.
В памяти отчетливо всплыло лицо аббата Джарада, и он, как и раньше, услышал его голос: «Хорошо, брат Сент-Джордж, а теперь подумай – подумай о тех тысячах юных диких Кочевников или бывших Кочевников, каким ты был в свое время. О своих родственниках, о своих друзьях. И теперь я хочу знать: что может быть более достойным делом для тебя, чем нести своему народу начатки религии, цивилизации, культуры, которые ты сам обрел здесь, в аббатстве святого Лейбовица?»
– Почему ты плачешь, Нуйинден? – спросил Черный Глаз. – Эта книга не годится для Кочевников?
Глава 25
«Если странствующий монах из дальних земель изъявит желание стать гостем монастыря, да пребудет он в нем столько времени, сколько пожелает, при условии, что он ознакомлен с правилами обители, принимает их и не будет беспокоить монастырь чрезмерными требованиями, а безропотно смирится с тем, что ему будет предоставлено».
Устав ордена св. Бенедикта, глава 61.
Во время трехмесячного пребывания матушки Иридии Силентиа при дворе папы Амена II один из папских информаторов обратил его внимание, что эта княгиня Церкви, невеста Христова, постоянно трижды в неделю посещает Эдрию из дома Шарда в месте ее заключения. Папа решил не торопиться с расспросами по сему поводу, ибо предполагалось, что любой, кто заметил ее посещения или обратил на них внимание, придет к выводу, что матушка Иридия либо практикует духовное излечение, либо изучает с девушкой последнее издание катехизиса, переписанное и дополненное напой Аменом I, хотя некоторые восточные епископы уже сочли его еретическим. Скоро тюремщикам стало известно, что девушка выразила желание присоединиться к религиозной общине Иридии. Никакой тревоги это не вызвало, если не считать, что Коричневый Пони несколько обеспокоился.
Мэр Дион, как главнокомандующий сил вторжения в провинцию, большую часть времени отсутствовал, а Слоджона религия интересовала лишь как инструмент управления людьми. Когда в субботу, 12 августа, Эдрия взяла на себя простой обет как монахиня ордена Богоматери Пустыни, мать Иридия посетила папу и пожаловалась, что светская власть Нового Иерусалима держит в тюрьме одну из ее монахинь. Коричневый Пони улыбнулся и послал за Слоджоном.
– Вы держите в тюрьме сестру Клер Ассизскую по непонятному обвинению, – сказал папа Амен II. – Мессир, должен ли я напоминать вам, что у вас нет юридических прав по отношению к религии?
– Я даже не знаю такую сестру Клер Ассизскую, Святой Отец!
– Вы знаете ее как Эдрию, дочь Шарда, – сказал Коричневый Пони. – Она стала монахиней на прошлой неделе в день святой Клер, и поэтому мать Иридия назвала ее Клер, каковым именем ее и будут звать в обители.
Слоджон вскинулся.
– Выдвинутое ей обвинение вполне понятно. Она нарушила закон, покинув свою общину без разрешения из канцелярии мэра. Кроме того, она подозревается в шпионаже.
– Она не виновна в шпионаже против данного государства, в чем я совершенно убежден, – проворчал Коричневый Пони. – Что же до остальных обвинений в ее адрес, Церковь учит подчиняться законному правительству, такому, как ваше. Поскольку она признала свою вину в неподчинении закону, который тогда действовал, я обещаю, что она будет наказана лично мной. Тем не менее должен отметить, что закон, который она нарушила, при вас вышел из употребления. Его судьба – это ваше дело. А вот судьба сестры Клер – это уже наше дело. Вы должны немедленно освободить ее и представить церковному суду. Вы хорошо знаете, какое наказание ждет тех, кто узурпирует права Церкви. Мой блаженной памяти предшественник отлучил от церкви императора Тексарка за то, что тот заключил в тюрьму меня и моего
секретаря.
– Вот, значит, в чем дело! Но со мной этот номер не пройдет, – не проявив даже минимума вежливости, Слоджон повернулся и покинул папскую аудиенцию.
Коричневый Пони тут же написал письмо всем церквам Мятных гор, что сын мэра лишен Святых Даров, пока не подчинится приказу освободить сестру Эдрию Сент-Клер и не передаст ее в руки курии. Папа понимал, что эта кара не окажет на Слоджона никакого воздействия, если не считать унижения из-за плохой репутации, которая станет известна, как только это послание будет прочитано с амвонов всех церквей в горах.
Тем не менее Слоджон не давал о себе знать до возвращения с поля боя его отца, которое состоялось неделю спустя. Дион посовещался с папой. Первым делом они обсудили ход военных действий в провинции, которые велись вдоль 98-го меридиана. Затем коснулись дела Эдрии. Во что бы он лично ни верил, в глазах общества Дион был католиком. После совещания он освободил сестру Сент-Клер, передав на попечение матери Иридии
Силентиа, которая стала ее защитницей. Санкции против сына мэра были сняты. В нарушение принятых правил папа разрешил Слоджону и впредь помогать бывшему школьному учителю, а ныне кардиналу Эбрахо Линконо в качестве расследователя и обвинителя.
Такой исход был неизбежен, и единственным предметом обсуждения стало наказание, которое будет наложено на монахиню верховным понтификом.
Коричневый Пони отметил, что красота стоявшей перед ним босоногой сестры не пострадала от материнства, не мог скрыть ее и бесформенный наряд из грубой ткани. Эдрия так и лучилась, откровенно улыбаясь ему; у нее был внимательный и смелый взгляд. Плохо. Это позволяло предполагать, что в самом деле существовал заговор, и мысль эта не давала покоя. Слоджон уже знал, что стал жертвой обмана, но папа обратил внимание на эту открытую улыбку.
Сделав попытку показаться суровым, папа Амен II заговорил:
– Сестра Септ-Клер Ассизская, вы будете находиться под постоянным надзором кардинала Силентиа. За нарушение установлений Нового Иерусалима, законной светской власти, мы предписываем вам удалиться за реку Брейв-Ривер и провести там в изгнании весь остаток вашей жизни или же пока наказание не будет снято с вас волей Святого Престола. Если же вы снова пересечете реку, направляясь с юга на север, за сие дерзкое деяние вы будете отлучены от церкви.
Улыбка Эдрии не изменилась. Наказание это не отличалось от принятого ею обета. Она неторопливо подошла к папе и, опустившись на колени, поцеловала его кольцо верховного судии.
– Где Чернозуб? – шепнула она.
Коричневый Пони чуть не поперхнулся от ее дерзости и прошептал в ответ:
– Понятия не имею.
Таким образом дама-кардинал покинула Новый Иерусалим в обществе сестры Эдрии Сент-Клер и трех монахинь, ее помощниц на конклаве в Валане. Им были предоставлены возница и четверо вооруженных всадников, которые должны были сопровождать их до Брейв-Ривер. В последнюю минуту Иридия нанесла папе еще один визит и попросила разрешения сделать по пути остановку в аббатстве Лейбовица, что удлинило бы их путешествие не более чем на несколько дней.
Коричневый Пони удивленно воззрился на нее. Кардинал Силентиа была почти его ровесницей, при всей своей суровости сохранившая былую красоту и если не изящество, то очарование. Но теперь он видел, что она сама очарована Эдрией.
– Она хочет узнать, вернулся ли Чернозуб в аббатство, – вздохнул понтифик.
– Мне тоже это пришло в голову, Святой Отец. Но помещения для гостей там приличные, и их достаточно. Братия и мои сестры будут видеться только в церкви, если эти встречи вообще состоятся.
– Очень хорошо, но если вы потеряете ее, вас обоих ждут неприятности, – сказал он. Его разрешение исходило из убеждения, что ни Чернозуб, ни аббат Олшуэн не захотят этой новой встречи. – Тем не менее, если вы где-то встретите брата Сект-Джорджа, передайте ему, что я требую его немедленного появления.
Преклонив колена, Иридия удалилась. Лишь через три недели письмо Нимми с поля боя на восточных равнинах достигло адресата. Коричневый Пони счел письмо раздражающим и сказал курьеру: «Пусть он почтит своим присутствием праздник бойни, а затем доставь мне этого идиота».
Но едва он сказал это, перед папой Аменом II ярко предстал облик Чернозуба в будущем – потрясенного известием о внезапном обращении Эдрии к религии и о наказании, наложенном на нее папой. Он будет потрясен и, наверное, разъярится. Папа решил, что при появлении монаха увидится с ним не сразу. Пусть он услышит обо всем от Кум-До, Джинг-Ю-Вана, Вушина и двух секретарей с Востока, унаследованных от кардинала Ри. Они понимают его мотивы и то, почему в них возникла необходимость. В конечном итоге возмущение брата Сент-Джорджа уступит место его религиозным убеждениям, и тогда папа сможет спокойно повидаться с ним.
Сентябрь подходил к концу, а Чернозуб так и не появился в бревенчатом «Ватикане» папы Амена II. Его святейшество, положив ноги на стол, одним глотком допил остаток бренди, откинулся на спинку кресла и улыбнулся своему пожилому телохранителю.
В личном кабинете Коричневого Пони в папском дворце с бревенчатыми стенами и глиняным полом горела единственная свеча, но в огромное окно с южной стороны светил на удивление яркий диск луны, и казалось, что в ее сиянии все светится, включая лица папы и воина.
– Топор, ты знаешь, какой день будет завтра?
– Четверг, двадцать девятое, ваше святейшество.
– День святого Михаила, командующего небесным ордами.
– Я думал, что они там постоянно обитают.
– Нет, нет! Все ангелы – сущие Кочевники, и там их целые орды.
– И что из этого, ваше святейшество?
– Топор, кафедральный собор святого Михаила Ангела Войны находится в Ханнеган-сити и принадлежит Уриону Бенефезу. Для него завтра обернется пышным празднеством и торжественной мессой. Я же проведу мессу тихо и скромно. Отрывок из Евангелия этого дня включает в себя первые десять строф из тринадцатой главы Святого Благовествования от Матфея и на первый взгляд не имеет никакого отношения к архангелу Михаилу. Иисус призывает к себе малых детей, говорит, что все мы должны снова стать как дети, чтобы войти в царствие небесное. Не странно ли это?
– Нет, ибо детям дарует жизнь меч ангела Божьего. Коричневый Пони помолчал. Он понимал, что Топор имеет в виду, но как странно он это высказал.
– Старый еврей однажды рассказал мне, что наш ангел битвы – защитник синагоги, так же как для нас он защитник Церкви. И конечно, ее детей. Это, думаю, и объясняет выбор отрывка из Евангелия. Но ты знаешь, что компания старух-Кочевниц поженила меня с Барреганом, Стервятником Войны?
– Помнится, вы несколько раз упоминали об этом, ваше святейшество. Надеюсь, что брак оказался счастливым.
– О еще бы, еще бы! Думаю, войну мы выигрываем, – папа налил себе еще стакан бренди. – Но теперь, когда я возношу молитву Михаилу, я испытываю нечто странное. Надеюсь, что командир армии ангелов простит меня. Брак этот был вынужденным. Должен ли я извиняться, когда мысленно вижу, как Ангел Войны Бенефеза сражается с моей сверхъестественной женой-птицей?
– Нет.
– Ах, значит, у тебя есть свое мнение! Вопрос, конечно, риторический, но почему ты сказал «нет»?
– Потому что и ангел, и стервятник – это одно и то же.
– Хотелось бы мне услышать от тебя, что оба они на одной стороне. Ведь ты никогда не будешь христианином, не так ли, Вушин? И все же у тебя иногда бывают потрясающие озарения. Когда-нибудь расскажи мне снова об Убийце людей.
– Снова? Не помню, чтобы я вообще вам о нем рассказывал, ваше святейшество.
– Нет, я всего лишь слышал отрывок твоего повествования, когда ты как-то рассказывал об этом Чернозубу. Кто такой Убийца людей?
– Сострадающий им, – слышно было, что обозначил он это слово заглавной буквой.
В лунном свете Коричневый Пони удивленно воззрился на него.
– В древней пословице, бытующей у моего народа, – добавил Вушин, – говорится: «Меч, который убивает, – тот же меч, что дарует жизнь».
– Прими еще стакан этого отличного горного бренди. Но кому меч может даровать жизнь? От бренди Топор отказался.
– В ходе битвы меч приносит смерть одному и жизнь другому. Жизнь его семье, его вассалам и суверену.
– Да, припоминаю, что твой меч раз или два сохранил мне жизнь. Хотя пословица не так уж глубока. Кое-что из сказанного тобой может привести людей к мысли, что ты путаешь Бога и Дьявола, Вушин.
– Надеюсь, что ваше святейшество к ним не относится.
– Нет, но что ты скажешь в ответ на такое обвинение?
– Я отвергаю его. Как я могу их путать? Я понимаю, что они не двое в одном.
Коричневый Пони засмеялся.
– Топор, папа Амен Спеклберд когда-нибудь учил тебя искусству парадоксов?
– Нет, но он был так добр, что несколько раз говорил со мной. Вы сказали, что я никогда не буду христианином. Старшина Джинг сказал мне то же самое. Но будь я учеником святого Спеклберда, я стал бы им.
– Ты уже возвел его в святые. А это моя работа. Ты атеист?
– О нет, я почитаю всех богов.
– Сколько их входит в это понятие «всех»?
– Бесчисленное множество. И еще один.
– Какая бессмыслица!
– Ваше святейшество, разрешите мне услышать, как вы считаете до одного.
– Один.
– Покажите, что это такое.
Коричневый Пони смущенно заерзал. Наконец он постучал пальцем по голове.
Вушин тихонько засмеялся.
– Ошиблись. Вам придется еще долго размышлять над этим. И вы не смогли сосчитать до одного. Вы начали отсчет от одного и остановились. А один – это бесконечность.
Папа сменил тему разговора. Он не был мистиком, но мистика как таковая его привлекала. Спеклберд, Чернозуб, Вушин – всем им были свойственны какие-то мистические черточки, хотя все они разительно отличались друг от друга. Они восхищали Коричневого Пони, но он не понимал их.
В середине сентября в Ханнеган-сити император созвал своих генералов. Он был полон безграничной радости по поводу захвата оружия; пусть оплавленное в огне, его нельзя было пустить в дело, но можно было подробно изучить. Сгорели ложи и цевья, взорвалась часть барабанов, погнулись от жара и от взрыва бочонков с порохом некоторые стволы. Филлипео любовно оглаживал их, и его руки стали черными от нагара. По словам оружейников, можно будет начать выпуск копий оружия с западного побережья, как только они получат соответствующие инструменты, наладят станки, сварят необходимые марки стали, найдут медь для патронных гильз – если только императорские войска продержатся так долго.
А между тем адмирал и-Фондолаи, Карпио Грабитель, уже получил на вооружение несколько дюжин дубликатов этих винтовок. Вскоре он и Эссит Лойте (которого в войсках называли Деревянный Нос) начали свои набеги к северу от Реки страданий. Войска Тексарка, чьи волчьи шкуры делали их похожими на безродных разбойников, несли с собой хаос, уничтожали женщин и детей, которых Кочевники покинули, чтобы составить левое крыло крестового похода антипапы.
– Адмирал? – изумился генерал Голдэм. – Я думал, Карпи произведен в фельдмаршалы.
– Пока еще он адмирал, – ответил Филлипео. – Адмирал – это пират в мундире, а пиратам не подобает думать о захвате территорий. Его метод ведения войны прекрасно соответствует океанским просторам прерий – родины Кочевников.
Время, как и террор, было на стороне императора. Противостоящие армии папы и императора, Церкви и государства окопались на противоположных берегах Уочиты, и прокормить своих людей Филлипео было куда легче, чем Амену II – своих. Коричневый Пони рассчитывал на силы, которых он пока фактически не контролировал.
– Антипапа думает, что Дикие Собаки будут хранить ему верность до конца дней своих, но я в этом не уверен, – сказал Филлипео своим генералам. – Говорят, вождь Оксшо лижет подметки фальшивого папы, и говорят, что Хонган Осле Чиир, пустив в ход партизанские силы своих Диких Собак, поднялся до титула вождя вождей всех трех орд. Даже вождь Дьявольский Свет относится к нему с уважением, а мы-то знаем, как Зайцы попали к нему в руки и восстали против нас. Без сомнения, Элтур такой же наш враг, каким был его брат Халтор, но он осторожен, умен и рассудителен. И не в пример Хонгану не христианин. Мы можем вступить с ним в переговоры.
– Я не уверен, что вы в самом деле в этом убеждены, сир, – сказал капеллан-полковник Поттскар. – Вы говорите так, словно христианство требует обязательного подчинения фальшивому папе.
– Нет, Поттси. Просто это означает, что вождя Элтура, как нехристианина, совершенно не волнуют внутренние раздоры Церкви. Так что он свободен в своих переговорах.
Через три дня радость Филлипео Харга превзошла все границы, и в своих апартаментах он пустился в пляс, когда его дядя Урион принес новость, что кардинал Сорели Науйотт перестал служить ложному папе. Он прекратил откалывать джигу, лишь когда осознал, что должен был услышать новости о Науйотте раньше, чем дядя.
– Почему командир, который получил сообщение о перебежчике, не передал его мне? – строго спросил он.
– Я договорился с Сорели, еще когда он был в Баланс, и дал указание пограничной страже принять его с честью. Я получил предварительное известие, что он направляется к нам, ибо он согласился перейти к нам лишь при условии, что мой архиепископат дарует ему убежище.
– Ублюдки! Ты разлагаешь мои собственные войска. Полетят головы. И от кого же он хочет скрыться в убежище? – гаркнул Филлипео. – От меня?
– Конечно. И я не думаю, что ты снесешь с плеч голову полковника отца Поттскара или мою.
– Проклятье! Ладно, при мне кардинал может чувствовать себя в полной безопасности. Я дам в его честь правительственный обед.
– Вот этого он как раз и опасается. В твоем присутствии он будет свободен от увечий, но не от допросов.
– Чего он хочет добиться, скрываясь?
– Всего. Он здесь для того, чтобы подчеркнуть – он не имеет ничего общего с этим маньяком в западных горах. Но не для того, чтобы предать его. Он не хочет склоняться ни к одной стороне. Он сохраняет нейтралитет, но только под моей защитой.
Император нервно потянул себя за мочку уха и стал ходить по комнате.
– Ради Бога! – наконец сказал он. – Когда все будет кончено и вы приступите к выборам настоящего папы, кто может быть лучше, чем кардинал, который остался принципиальным, но сумел сохранить нейтралитет? – он повернулся, чтобы взглянуть на лицо архиепископа, и тут же разразился смехом. – Дядя Урион, для следующего папы у тебя слишком много плохих привычек. Я понимаю, что обвинения – сплошь вранье, но… – он пожал плечами.
– Да, – сказал Бенефез. – Предполагаю, что Сорели знаком с клеветой Хойдока…
– Обращайся с ним как можно лучше, дядя, пусть даже тебя и пугают его амбиции. И я хотел бы нанести ему визит в твоем дворце. Пригласи нас обоих к себе на обед.
– Лишь после того, как он освоится с этой идеей. Если она его устроит, я приглашу тебя. В противном случае даже не буду ничего объяснять.
Приглашение отобедать в архиепископском дворце пришло к Филлипео всего три дня спустя. Со всей серьезностью приняв его, император тепло приветствовал отступника Науйотта в Ханнеган-сити. Но едва только его дядя, пошептавшись со служкой Торрильдо, доставившим ему какое-то устное сообщение, коротко извинился и покинул их, он тут же приступил к расспросам.
– В отношении Коричневого Пони по всей империи действует временно отложенный смертный приговор, – сообщил Филлипео орегонцу сразу, как только Бенефез уже не мог их подслушать. – Его избрание само по себе было актом войны против Тексарка со стороны валанской Церкви. Если он будет пойман, то прямиком отправится на гильотину. Так что он не имеет права обвинять вас в том, что вы отвернулись от него.
– Да, сир. Но вы сказали, что его избрание было актом войны со стороны священнослужителей Валаны, а ведь и я способствовал его избранию. И могу сказать, что ни я, ни все мы не думали об этом как об объявлении вам войны.
– Вы говорите, что его избрали священнослужители Валаны? А не Священная Коллегия?
– Сир, в условиях изгнания духовенство Валаны – это духовенство Рима. Священная Коллегия – это духовенство Рима лишь потому, что каждый член представляет или римскую, или валанскую Церковь. Но в крайней ситуации духовенство римского епископата выбирает своего собственного епископа. В истории Церкви коллегия – всего лишь дальнейшее развитие такого положения.
– Могу только удивляться, как вы оправдываете так называемый конклав!
– Я убежден, что его созыв был оправдан. Но потом именно Коричневый Пони отверг курию. Можете считать, что войну начал он один, хотя остальные поддержали его. Я был в Валане, но со мной никто не советовался, когда он объявил крестовый поход. Я даже не уверен, эти ли цели он преследует в войне, не говоря уж о ее святости.
– И тем не менее до меня дошли сведения, что перед выборами состоялся так называемый военный совет, на котором присутствовали и вы. И как получилось, что вы присоединились к Чунтару Хадале в его попытке переправить оружие в долину?
