Василий Звягинцев
Хлопок одной ладонью
В книжных шкафах нашлось достаточное количество изданных в последнее десятилетие книг справочного, публицистического характера и нынешней беллетристики, несколько подшивок политико-экономических журналов, российских и зарубежных.
Как и прежде, квартира старалась отображать вкусы, пристрастия и потребности ее гипотетического обитателя, аггрианского резидента, каким он мог быть, если бы не прервалась в начале шестидесятых годов цепочка. Потеряла тогда квартира своего последнего постоянного хозяина и с тех пор, как верная собака, все ждала и ждала. Побывавших здесь в разное время Берестина, Новикова и Шульгина она признала за своих, успела на них настроиться и, почуяв их присутствие, тут же начинала «служить», повиливая хвостом и словно бы даже улыбаясь.
Как это было устроено и как функционировало – друзья давно отчаялись понять, хотя поначалу и сделали несколько попыток. Продукт невообразимо высоких технологий, который следовало воспринимать наподобие законов природы – и все. Тот же Дубликатор Левашова, произведенный в домашней мастерской чуть ли не из деталей швейной машинки и патефона, работал тем не менее, хотя работать ну никак не мог, в отличие от мотора слесаря-интеллигента Полесова.[27]
Трое суток Сашка валялся на диване, поглощая чудовищное количество информации о нынешней жизни в России и в остальном цивилизованном мире, сигарет, кофе и холодных закусок. И чем больше узнавал, тем больше укреплялся в мысли, что здешняя реальность – химера покруче прочих.
Неужели действительно она возникла в ответ на их безответственные забавы двадцать лет назад? Или же – просто оттого, что они исчезли из этого мира? Ведь после ухода на Валгаллу в восемьдесят четвертом они никаким образом в его жизнь не вмешивались. Новиков с Ириной, случайно залетевшие туда через семь лет, только погуляли часа три по улицам, посидели в ресторанчике и вернулись. Даже в пространные разговоры ни с кем не вступали, кроме как с ресторанной обслугой, да и то на уровне мелкого купца в трактире: «Подай, принеси, пошел вон!» Правда, обороняясь, Андрей пристрелил каких-то бандитов на углу Столешникова и Петровки, так к тому времени все уже случилось. Советская власть накрылась, над Моссоветом и Кремлем развевались царские трехцветные флаги, и водки достать было невозможно без серьезного риска для здоровья.
Напитавшись сведениями о сущности «прекрасного нового мира», Шульгин достаточно четко представлял, что именно случилось в указанную семилетку, но найти «узловую» точку так, навскидку, по-прежнему не мог. Все в Советском Союзе развивалось словно бы само по себе. Если анализировать пошагово – достаточно логично.
Ушли мы из этой (если это все-таки эта) реальности в невероятно затянувшемся августе восемьдесят четвертого и больше к ней никакого отношения не имели. Согласно долгим, запутанным и неизвестно в какой мере достоверным объяснениям Антона, мы разошлись с нею навсегда, слишком вызывающе деформировав, «скомкав» временную ткань многочисленными скачками с Земли на Валгаллу и обратно, прочими нарушениями закона причинности и следствий из него. Это происходило столь беспорядочно и несогласованно, что сейчас уже трудно восстановить последовательность событий и схему их взаимовлияний.
Короче, в результате в нашем распоряжении осталась только точка в середине 1920 года, от которой и пришлось конструировать свою собственную и окончательную действительность. Плюс сохранилась возможность сначала с помощью Антона и Сильвии, а потом и самостоятельно входить в некоторый спектр реальностей «второго порядка», вполне подлинных и материальных, но все же «не совсем настоящих», вроде мира наркома Шестакова или того, где располагалась дача Сильвии в Андах. Ну и к Ростокину в «2056» тоже.
А на покинутой Земле и в СССР жизнь продолжалась своим чередом. «Пятилетка пышных похорон» завершилась внезапным, в чем-то неожиданным и «неправильным» воцарением Горбачева, судорожной и путаной «перестройкой и ускорением», эпохой «нового мышления» – стремительным распадом всего.
Можно было вообразить, что именно таким образом реальность отреагировала на одновременный выход из игры и форзейлей, и аггров. Слишком долго они маневрировали на шахматной доске, старательно загоняя друг друга в патовую ситуацию, вот и доигрались. С помощью нашей команды Антон выбил из реальности ее аггрианскую составляющую, а получилось так, будто из ядерного реактора выдернули графитовые стержни-замедлители.
Но все же где находится та самая точка МНВ? Неужели именно апрельский Пленум ЦК КПСС 1985 года, на котором избрали нового Генсека? Антон руку приложил или, наоборот, хорошо замаскированный и чудом уцелевший агент Дайяны? Тот же Георгий, он же Джордж? Дайяна, помнится, говорила, что их целью было создание на Земле «монополярного мира», больше не раздираемого бесконечным соперничеством двух сверхдержав. Вот и сделали по-своему, как бы отомстив «победителям» – форзейлям. Подобно предсмертному обещанию Гитлера: «уйти, громко хлопнув дверью».[28]
Можно так же попытаться допустить, что после отзыва с Земли Антона его руководство решило дезавуировать плоды деятельности слишком прыткого резидента? В конце-то концов все, что нам якобы известно о взаимоотношениях аггров, форзейлей, черных и белых Игроков, собственной программы Гиперсети со всеми ее Ловушками, может быть грандиозной дезинформацией, или вообще относится только к генерированным псевдореальностям, а на Главной исторической последовательности все идет, как и шло от века?
Но вот и еще один вариант, не требующий вводить фактор реанимации аггрианской стратегии. Ма-аленькую зацепку Сашка, как ему показалось, все-таки нашел. И привязать ее можно было только и единственно к Андрею Новикову.
Из истории «перестройки» Шульгин узнал, что в 86—88-х годах в число ближних советников Генсека Горбачева, а также его врага и оппонента Бориса Ельцина вошло достаточное количество журналистов-международников, литераторов и «латентных диссидентов». К данной когорте, в общем, относился и Новиков. По крайней мере с большинством «вошедших в новую историю» персонажей он был знаком. С кем выпивал, с кем собачился или приятельствовал.
Если представить, что он остался бы там да принял предложение Ирины поработать с нею (не вмешивая в личные отношения друзей), то вполне бы мог оказаться не только ближайшим помощником Генсека, но и серым кардиналом при нем. Пустячное дело, если бы Ирина руку приложила, вопрос буквально двух-трех месяцев. И не такие фигуры в то время к вершинам власти выскакивали. Доценты провинциальных вузов, мэнээсы-теплотехники, разве что не уволенные прежним режимом за профнепригодность дворники.
Тем более уже в студенческие годы Новиков достаточно определенно формулировал свои политические взгляды. Был сторонником «второго издания НЭП», причем при сильной, почти диктаторской власти просвещенного лидера, обеспечивающего необходимый и достаточный набор «личных свобод». Хорошо понимал, без всяких аггров и форзейлей, что любая «демократия», вроде февральской семнадцатого года, немедленно понесет страну вразнос. Только кто же его тогда спрашивал? За меньшее из международников перевели «на низовую работу».
Глава 12
Из записок Новикова.
«Ретроспективы». Борт «Валгаллы», ноябрь 1925 г.
…Все свои ощущения и мысли очень подробно, чуть ли не в лицах, рассказал мне Шульгин, а я и в сталинской роли, задолго до «перестройки», пытался проводить курс, о котором мне напомнил Сашка, даже в условиях подготовки и начального этапа войны. Мягкая и аккуратная «демократизация» при сохранении всей полноты власти. Не успел.
А что, если случившееся – своеобразная рефлексия Игроков или самой Гиперсети даже на ту, в иной реальности предпринятую попытку? Я «там» сыграл так, а партнер «здесь», оценив силу хода, придумал симметричный ответ? Стоит над этим подумать.
Случившееся же в последующие двенадцать лет ввергло Сашку в тоску и печаль. Это нужно было так постараться «отцам Отечества», чтобы даже и его поколебать! Я же, кстати, воспринял все им изложенное как должное. В том варианте, как оно осуществлялось, иного и ждать не следовало… Такая страна. Про «февральскую демократию» забыли. И во что она вылилась.
Когда Шульгин счел себя достаточно подготовленным теоретически, настало время предпринять первую рекогносцировочную прогулку по городу. Лучше бы всего, конечно, – в привычной личине британского журналиста или странствующего лорда, приехавшего посмотреть на новогоднюю Москву. Это было бы совершенно безопасно и даже в случае серьезных промахов и несуразностей в поведении избавляло от недоумений и подозрений со стороны властей и обычных граждан. Бояться-то ему в любом случае было нечего, и не в таких переделках бывали, однако законы жанра требовали, чтобы все исполнялось чисто. Во всех смыслах.
Только вот с документами была проблема. Он имел их сколько угодно, но – тех миров, где пришлось работать последнее время. Эта же реальность всегда была для нас «табу». С самых первых дней работы с Антоном нам было разъяснено, что путь в будущее по Главной исторической последовательности закрыт по той простой причине, что, оказавшись там, мы больше никогда не сможем вернуться в исходную точку, поскольку преодолеть «поток времени» против течения невозможно. Не хватит всей существующей в мире энергии. Так же, как не хватит энергии у гребца, вздумавшего подняться на каноэ вверх по водопаду или просто бурной горной реке.
Правда, позже выяснилось, что это не совсем так, Антон не сказал нам всей правды, а пожалуй, и сам ее не знал. Он ведь был всего-навсего инструментом в руках Игроков и никогда лично не контактировал с Гиперсетью.
Первый раз в будущее по собственной оси сумели прошмыгнуть мы с Ириной, но тогда наше возвращение показалось чем-то вроде чуда, объяснявшегося тем, что пробой канала перехода осуществлялся из Замка, то есть из «вневременья», и все время поддерживался «под напряжением». То есть указанное «каноэ» как спустилось вниз по тросу, так им же и было подтянуто обратно. В дальнейшем, разобравшись с устройством нужных узлов Гиперсети, мы поняли, что имеем возможность и впредь осуществлять подобные проникновения. Только нужды в них не было никакой, все наши интересы концентрировались в прошлом, а не в будущем. И не в своей реальности.
Проникновение же в будущее реальности Ростокина – Суздалева произошло, во-первых, без нашего желания, во-вторых – опять же по боковой линии.
Но вот, наконец, развитие событий потребовало переступить не только через закон Узла, но и через собственные предрассудки. Из всех расчетов, а также и сверхчувственного знания следовало, что операции практически любого рода (за исключением особо предусмотренных) на Мировой линии не способны оказать влияния на веер реальностей второго порядка. Так машинист (или вообще любой технически грамотный человек), находящийся в локомотиве поезда, мчащегося по Главному ходу, может совершать действия, судьбоносные для эшелона и его пассажиров, но они никак не отразятся на том, что происходит на прочих ветках, маневровых путях и в станционных помещениях.
//Опять лирическое отступление в стиле Виктора Гюго, но, наверное, такие пассажи помогают мне как-то разбираться в смысле текущей обстановки и предпосылках наших проступков.//
В силу вышесказанного Сашкины подлинные британские и прочие паспорта безнадежно устарели, а нынешних иностранных бланков в квартире не имелось. Пришлось довольствоваться российским и, вложив его в приемное окошко подключенного к компьютеру принтера (и тут прогресс), руководствуясь инструкцией, набрать на клавиатуре все требуемые данные. Не мудрствуя лукаво, он использовал свои, подлинные, только год рождения пришлось подкорректировать согласно внешности.
Сведений о текущих ценах на основные товары и услуги в тех источниках, что он успел изучить, не попадалось, но разговоры об их постоянном росте и непрекращающейся инфляции велись постоянно на протяжении нескольких лет. Зато в изобилии рекламировались импортные автомобили и квартиры в элитных домах. Цены на них ставились исключительно в долларах. Естественно, суммы так называемых «минимальной зарплаты» и «потребительской корзины» выглядели устрашающе жалко.
Вообще же картинка складывалась мрачная. И прокоммунистическая пресса (никуда не делась), и интеллигентски-либеральная, вроде кадетской былых времен, дружно писала о том, что реформы разрушительны или бесцельны, что веселится и жирует не более 5% (в других источниках от 20% до 30%), большинство же населения окончательно и бесповоротно скатилось к черте бедности и значительно ниже нее.
Выходило, что тот сумрачный декабрь девяносто первого, в котором я побывал и красочно описал друзьям, – чуть ли не эпоха процветания по сравнению с нынешней. Некий, по всему судя, крупный экономист с сердечной болью сетовал, что даже уровень 1990 года за 13 лет реформ не достигнут, а народное потребление скатилось к началу пятидесятых годов. Те годы Шульгин помнил, причем не в Москве, а в провинции, и это было действительно тяжело.
Так что же он увидит сейчас? И сколько взять с собой денег?
Ассортимент российских дензнаков начинался с десятки и заканчивался голубенькой тысячей. Уже не сходится. Какая такая инфляция, если за шесть лет даже десятка остается в обращении? Инфляции вы не видели, господа, советской двадцатого года или немецкой двадцать третьего! Вот то – инфляция! Миллионы и миллиарды, и курс скачет два раза в день. А мы – и «Черный обелиск» читали в детстве, и лично чемоданами советских денег в той Москве расплачивались.
На всякий случай Сашка рассовал по карманам пачку тысячных, пачку сотенных и еще одну – десяток. На мелкие расходы…
Сидя несколько дней спустя за накрытым столиком, едва освещаемым лампой под глухим абажуром, Шульгин настолько живо и образно излагал мне свои впечатления, что я будто сам все это видел. Тем более и места, и настроения, на которые он ссылался, так мне были близки… Я слушал и тоже сравнивал. Былую жизнь, ледяной вечер девяносто первого и то, что пережил Сашка.
Вечерело.
Подходя к Тверской по переулку, посыпаемому сверху мелким снежком, Шульгин заставил себя смотреть на окружающее глазами себя тридцатилетнего.
Вот он вышел из дома подышать свежим воздухом и прикупить чего-нибудь для новогодней вечеринки. Итак, договорились – конец декабря 1981 года. Москва, угол Столешникова и Горького. Установка – отвлечься от всего, что видел за годы странствия по мирам. Вспомнить, каким он вышел из дома, тогдашнее настроение, статус и материальное положение. Числа примерно 27—28 декабря. Впереди – свободный вечер, в кармане… Ну, пусть будет четыреста рублей, только что выдали зарплату, обычную и «тринадцатую», да плюс предпраздничную премию. Сотни полторы из них можно просадить совершенно безболезненно для семейного бюджета.
Только не перестараться, остерег себя Сашка, не слишком перевоплотиться, а то, чем черт не шутит, забросит его «домой» на самом деле, и как тогда выкручиваться с теперешними документами и деньгами в кармане?
Впрочем, и оттуда можно будет вернуться без проблем, если, конечно, дверь в квартиру не заклинит.
«…Вот, – медитировал он, – я поворачиваю на улицу Горького…»
Светилась на растяжках и фронтонах домов новогодняя иллюминация, блестели игрушками елки в витринах, ровным потоком катились автомобили и троллейбусы, достаточно густо двигался по тротуарам народ, все больше в темноватых длинных пальто и шапках-ушанках. И очереди, очереди перед каждым почти магазином, перед царскими вратами ресторанов и кафе. Поднималось в душе глухое раздражение при мысли, что за шампанским и водкой придется отстоять в Елисеевском, хорошо, если час. Да за колбасой, сыром и консервами полчаса, не меньше. Если вдруг выбросили сайру, шпроты – часом не отделаешься. Да еще конфет бы прикупить, лимонов, пепси-колы (тоже – вдруг!), а подарки, духи, например, польские жене, ну, мало что еще попадется? Короче, вечер для прогулки потерян. Дай бог, часам к десяти домой вернуться, отягощенным добычей. Потому что завтра еще длиннее и скандальнее очереди будут…
Очень хорошо получилось у Сашки реконструировать образ мыслей и настроение себя тогдашнего. «Как бы там ни было – Новый год не за горами, и это радует. Соберутся друзья, откроем шампанское, прослушаем новогоднее поздравление Брежнева, в который раз посмотрим «Иронию судьбы», дружно подсказывая героям и друг другу реплики. Часа в три утра выбежим на улицу, продышаться и повалять дурака. Вернемся и будем танцевать и пить до упора, весело и раскованно. И потом спать до обеда, разлепить глаза в начинающихся сумерках, с привычным чувством тоски и разочарования, что опять все прошло так быстро. И – скорее к столу, похмелиться и закусить, чем осталось…»
Ну что, так ведь и жили, не слишком задумывались, что можно бы иначе.
«…Все это время я шел, опустив голову, смотрел под ноги, чтобы не поскользнуться на раскатанных детьми ледяных дорожках, машинально уклонялся от столкновения со спешащими прохожими. И вот, поднял глаза…
Да, господа, картина не для слабых духом и умом!
Вот это иллюминация! Все здания, в принципе знакомые, выглядят совсем иначе. Огни реклам от крыш до тротуаров, ярчайшие уличные фонари незнакомого типа и в огромном количестве. Безумное количество роскошных иномарок прет с интервалами буквально в несколько сантиметров вверх и вниз по улице. И еще почти столько же приткнулось к тротуарам, захватывая местами добрую часть пешеходного пространства. Ужас, честно сказать, даже в Лондоне, приехав на встречу с Сильвией, я такого не видел. И в Москве «2056» – тоже. А это ведь пребывающая в депрессии и упадке, разграбленная компрадорами Россия!
И народ на улице совсем другой. Нет, не лондонский, абсолютно местный. Мало что говорят все по-русски, так и лица все те же самые, родные, но абсолютно другие. И одежда тоже, и манера поведения. И громкие разговоры, и смех. Нет у них того внутреннего напряжения, с которым только что шел по улице прежний Шульгин. Понятно…
Но ведь по логике местной прессы, как минимум семеро из десяти встреченных (а то и девять с половиной!) должны выглядеть голодными, скверно одетыми, затравленными, пылающими священной ненавистью к сияющим витринам и жирующим богатеям. Да и «богатеям» следовало бы не фланировать нагло по центру города, а тихо пировать за наглухо задернутыми шторами своих квартир и ресторанов.
А здесь, судя по нескончаемому шестирядному потоку автомобилей (да каких!), чуть ли не каждый третий – богач из богачей…»
Что, к слову сказать, умилило Сашку, так это достаточное количество «Волг» и «Жигулей». И в довольно приличном состоянии. Машины его молодости сновали во вполне сопоставимых с действительно «современными» моделями количествах. Даже одна «Победа» проплыла в потоке.
Что-то здесь непонятное с прогрессом, раз так много техники сорокалетней и более давности остается в обращении.
Но вот и магазин. Возле которого должна была бы змеиться мрачная очередь, хоть и предпраздничная. Не змеится. И в магазине на удивление просторно. Люди есть, конечно, и немало, только ходят они между прилавками и полками спокойно, с корзинками и тележками, отбирают вдумчиво, мужья обсуждают с женами, девушки с парнями, друзья с приятелями, какую водку взять, какой майонез, вырезку ли свиную или охлажденную индейку, маслины с косточками или без таковых…
А что на прилавках и полках?! Нет, ну извините, господа! Такого ассортимента товаров он не видел нигде и никогда. Для интереса взялся посчитать количество сортов водки и пива в специально отведенной просторной секции. Перевалил через полсотни того и другого, после чего бросил.
Если вот это – страна в депрессии, упадке и распаде, так что же такое процветание?
Попадались ему статейки насчет худшего, чем во времена гитлеровской оккупации, времени, компрадорского режима и невыносимого существования. Ну и что?
В гитлеровские, сталинские, хрущевские или брежневские времена были такие магазины и товары? Была столь оживленная и одновременно ненапряженная толпа покупателей? Такая масса выбирающих и расплачивающихся людей, многочисленная, но отнюдь не выстраивающаяся в невыносимые, как зубная боль, очереди? Если это – плохо, то что же тогда хорошо? Если бы действительно увидеть все это из восемьдесят первого без подготовки, непременно вообразил бы, что вот он – желанный и стократно обещанный коммунизм! Пришел, хоть и с большим опозданием.[29]
Нужно отметить, что Шульгин (с нашей с вами, читатель, точки зрения) был человек непросвещенный. Как говорил персонаж Бабеля: «Что он видел в этой жизни? Пару пустяков!»
И действительно: до тридцати лет – исключительно Советскую власть. После – планету Валгалла, Замок форзейлей, двадцатые годы в Крыму, Москве, Европе, Англии. Москву ежовско-сталинскую, немножко мира 2056 года. Вот и все, пожалуй. И видел как-то не всерьез, с точки зрения постороннего, в общем-то, существа, стоящего или вне, или над схваткой. Реальная жизнь реальных людей его словно и не касалась.
А сейчас попробовал – изнутри, причем в своем собственном мире, единственно родном, можно сказать. Проживи он здесь минувшие двадцать лет обычным порядком, может быть, и разделял сейчас точки зрения аборигенов-публицистов.
Вот так же, сразу – это почти потрясение. И что толку, что согласно статистике в его молодые годы СССР производил в несколько раз больше мяса, молока и масла, десятки тысяч танков и в роли оплота передового человечества кормил, одевал и обувал миллионы дармоедов от Афганистана до Анголы и Мозамбика, и войска посылал туда же. А вот все это, на улицах и в магазинах, где тогда было и откуда сейчас взялось?
Понятное дело, он сейчас рассуждал как изможденный плановой экономикой индивидуум с окладом в двести двадцать рублей, хорошо помнивший, что такое – «колбасные электрички», магазин сельпо в ста километрах от Москвы, в той же селигерской деревне Жар, где с войны и до конца правления Брежнева не было ничего, кроме черно-серых макарон, соли, спичек, окаменевших пряников, «Имбирной» настойки и сигарет «Памир» (он же – «Нищий в горах»[30]). И все же, все же…
Шульгин прошлялся по знакомым, а теперь уже таким чужим улицам часа три, полюбовался окружающими подступы к Кремлю чудесами и диковинками, для полноты картины зашел в японский (вспомнить дальневосточную молодость) ресторан рядом с «Детским миром».
Попытка поговорить на языке с широколицым и узкоглазым метрдотелем завершилась неудачей, поскольку тот оказался давно обрусевшим казахом. За ужин по полной национальной программе выставили счет под тысячу рублей, но судя по тому, что ресторан был почти полон, цена эта здесь считалась нормальной. Зато персонал был неизмеримо более любезен и квалифицирован, чем в старое время, и гости выглядели людьми воспитанными, раскованными без хамства и вполне довольными собой и жизнью.
После чего он вернулся домой с полным ощущением, что в этом мире ему никакие серьезные неприятности не угрожают. В том смысле, что полностью отсутствует возможность привлечь внимание бдительных товарищей «не таким поведением», излишней платежеспособностью или стилем одежды. Здесь, похоже, можно все и никого это «все» не удивит и не заинтересует.
Обеспечив себя огромным количеством самой свежей прессы и привлекшими внимание книгами, провизией и напитками по вкусу, Сашка еще на два дня завалился на диван.
