Зофия Мельник
Горничная, которая любила розги
– Тебе нужно сдать зачет, – смеется Ева и лукаво смотрит на Марека. – А иначе тебя не допустят к сессии.
Марек не может с собой совладать. Он расстегивает пуговицу на поясе брюк и ширинку и лезет рукой в трусы. Его горячий эрегированный член будто сам прыгает в руку.
Марек словно находится в двух местах сразу – стоит возле окна в заброшенной мельнице и пытается сдать зачет по физкультуре Еве Анджеевич в далекой Варшаве.
Пани Анджеевич кладет ему руку на затылок и заставляет его прижаться лицом к своей промежности. Уши Марека касаются гладких ляжек Евы. Он трется лицом о лобковые волосы пани Анджеевич. Марек впивается губами в распухшие приоткрытые половые губки Евы. Марек целует её вульву, его язык проникает между губок в солоновато-сладкую и вязкую смазку. Он слышит, как Ева хрипло смеется и стонет. Её сильные пальцы ерошат Мареку волосы и впиваются в затылок.
Член дергается у него в руке и выстреливает семенной жидкостью. Марек коротко и неразборчиво вскрикивает каким-то чужим, непохожим на свой, голосом.
Привалившись спиной к стене, он медленно сползает на пол.
– Ева, – бормочет Марек чуть слышно. – Ева…
Его семя словно лужица жидкого жемчуга лежит на пыльном дощатом полу. Минуту-другую Марек сидит в забытье. Мелкий, как крупа дождь залетает в оконный проем и сыплет ему на лицо. А потом сквозь навалившуюся дрему он слышит чей-то протяжный стон. Словно кто-то проснулся от очень долгого и тяжелого сна. Марек слышит этот стон, так явственно, будто тот, кто стонет, сидит рядом с ним на расстоянии вытянутой руки. Марек поднимается на ноги и испуганно оглядывается по сторонам. Но на заброшенной мельнице никого нет, только серые тени как паутина развешаны по углам, да шуршит по крытой камышом крыше нескончаемый дремотный дождь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Над старым шоссе, идущим через лес, висит влажная дымка. В прорехи между тучами льется красноватый солнечный свет. Потрескавшийся асфальт, мокрый после вчерашнего дождя, просыхает на глазах. В лужах по обочинам шоссе поблескивает утреннее солнце. Марек едет на велосипеде в Картузы, он крутит педали и чувствует, как по спине бегут струйки пота. Лес вскоре кончается, и Марек въезжает в городок. Дорога незаметно превращается в улицу. Сперва по обочинам тянутся бревенчатые избы и забитые зеленью палисадники, их сменяют вросшие в землю каменные дома, построенные, наверное, еще в прошлом веке, а ближе к привокзальной площади появляются аккуратные, сложенные из красного кирпича домики на несколько квартир в два и даже три этажа. Марек останавливается возле тротуара и спрашивает пожилого пана с пышными седыми усами и стопкой газет под мышкой, как найти улицу Францишка Сендзицкого. Получив подробные, правда, немного путаные указания, Марек сердечно благодарит пана и катит себе дальше. Он проезжает мимо треугольной площади с фонтаном, мимо кафе, галантерейной лавки и немного обветшалого здания вокзала. За вокзалом Марек сворачивает на переезд и ждет, пока мимо пройдет товарный состав. Наконец, шлагбаум поднимается, и следом за груженым молочными канистрами грузовиком Марек переезжает железную дорогу по громыхающему дощатому настилу. Оказавшись на маленькой, тонущей в зелени улочке Марек видит водоразборную колонку, стоящую на обочине. Он подходит, прислоняет к ограде велосипед и наваливается обеими руками на рычаг. Из носика колонки в землю бьет тугая струя воды. Напившись, Марек утирает рукавом лицо. Он оглядывается по сторонам и замечает двух тетушек, сидящих неподалеку на скамейке. Взяв велосипед за руль, Марек подходит ближе.
– Доброго вам утречка, – говорит Марек, обаятельно улыбаясь, – вы не подскажете, как мне найти улицу Францишка Сендзицкого?
Тетушки переглядываются, а потом одна, та, что в панамке отвечает Мареку,
– Это пан, и есть улица Францишка Сендзицкого.
– Вот как! А где дом пана Пшевозьника, вы часом не знаете?
– Это который военный? – спрашивает, хитро поглядывая на Марека, тетушка в панамке.
– Он самый, – кивает Марек. – Войцех Пшевозьник его зовут. И он вроде как майор.
– У нас тут один Войцех, – кивает другая тетушка. – А жена у него совсем молоденькая и хорошенькая, как картинка. Ты, пан, поезжай прямо по улице. Вон его дом-то, вон тот с красной крышей.
Приложив ладонь козырьком ко лбу, чтобы жаркое, выглянувшее промеж туч солнце не слепило глаза, Марек сморит вдоль улицы и видит неподалеку красную черепичную крышу.
Он благодарит тетушек и решительно направляется к дому майора Пшевозьника. Однако уже возле калитки вся решительность Марека оставляет. Катаржина теперь замужем, и о чем и как с ней разговаривать, Марек толком не понимает. Пару лет назад он был без ума от этой панночки, но любовь прошла, как проходит, скажем, ангина или ветрянка. Но Марек и Катаржина остались друзьями. Да чего уж там, Катаржина – это единственный друг, который был у Марека в Мажене.
В конце концов, Марек решается. Он откидывает деревянную щеколду, толкает калитку и заходит за ограду. В небольшом саду возле дома стоят ухоженные яблоньки с белеными стволами. Трава аккуратно скошена. Дорожка под ногами присыпана галечным камнем. Марек подходит к крыльцу, прислоняет велосипед к стене. Он заправляет в брюки выбившуюся рубашку, стряхивает с колена прилипшую соломинку и поднимается по ступенькам. Стучится в дверь. Откашливается в кулак. Заглядывает в украшенное резным наличником окно, но шторы с лиловыми пионами задернуты, и что происходит в доме Мареку не видно.
Подождав еще немного, Марек снова стучится. Потом наклоняется к двери и прижимается ухом к крашеным доскам – не слышно ли шагов? Но в доме пана Пшевозьника все тихо.
Марек пожимает плечами. Он спускается с крыльца, берет велосипед за руль, и хочет уже уйти, но тут щелкает замок, и дверь распахивается. Катаржина стоит на пороге босая, в ситцевом домашнем платьице. Её соломенные волосы растрепаны, глаза блестят. Увидев Марека возле крыльца, Катаржина радостно ему улыбается, и на ее щеках появляются те самые ямочки, которые сводили Марека с ума.
– Стало быть, вы живете у тетушки в Мажене? – спрашивает Марека муж Катаржины майор Пшевозьник.
– Верно, пан Войцех, – кивает Марек, – только не в самом селе, а чуть подальше, за речкой.
– Там в сосновом бору дачный поселок, – объясняет мужу Катаржина. – И эти дачи тоже называются Мажене.
Панночка ставит на стол глубокие миски, покрытые голубой глазурью. По мискам раскладывает окрошку, сдабривает сметаной и щедро поливает темным домашним квасом.
– Я всю зиму жил в Варшаве и только на днях приехал, – рассказывает Марек, поглядывая то на Катаржину, то на её мужа. – Это тетушка мне рассказала, что Катаржина вышла замуж и живет теперь в Картузах. Вот я и решил заглянуть в гости. Смотрю, дождя сегодня нет, дорога немного просохла, ну, я сел на велосипед и поехал…
Майор слушает Марека, кивает и с завидным аппетитом ест окрошку. У пана Пшевозьника широкое гладко выбритое лицо. От глаз к вискам разбегаются веселые лучики морщин, а сами глаза маленькие, глубоко сидящие в глазницах. Черные с проседью волосы подстрижены «ежиком». Одет майор просто, по-домашнему, в старые галифе и белую майку.
– А вы, пан, позвольте узнать, кем служите? – интересуется майор. – Хотя, постойте-ка, дайте угадаю… На военного вы никак не похожи. Простите, но выправки у вас нет.
Марек смеется и разводит руками, как бы соглашаясь с паном Пшевозьником.
– Вы студент! – решает майор и показывает на Марека крепким пальцем. – А учитесь, наверное, на юриста… Нет, не то, отставить… Журналистика? Верно я угадал?
– В десятку, пан, – смеется Марек. – Журналистика.
И хотя Марек смеется, на душе у него тоскливо. Он вспоминает, как вечером пару дней назад сошел с автобуса на повороте шоссе возле села и, спустившись по косогору, остановился на мосту через речку. Он стоял, привалившись к поручням, смотрел на бегущую к запруде зеленоватую речную воду и пытался представить, какими словами расскажет тетушке о том, как бесславно окончилась его студенческая жизнь в Варшаве.
Как ни крути, какие слова не подбирай, все одно – выходило скверно. И тогда Марек решил и вовсе ничего тетушке не рассказывать. А на случай, если пани Фелиция захочет взглянуть на его зачетную книжку, Марек сочинил байку про то, как его обокрали в поезде. Он спихнул с моста свой старенький картонный чемодан, стоял и смотрел, как тот сперва плывет вниз по реке, а потом набирает воды и идет ко дну.
– Я такой человек, вижу людей насквозь, – замечает пан Пшевозьник и отодвигает в сторону пустую миску.
– Браво! – хлопает в ладоши Катаржина.
Панночка не садится за стол, она стоит возле окна, и ее пшеничные рассыпанные по плечам волосы горят в полуденном свете.
– Какой квас у вас чудесный, – нахваливает Марек, зачерпывая окрошку из миски.
– Да, квас недурен, – соглашается майор. – Это мне кум хорошего сусла привез.
– А как вам окрошка? – спрашивает Катаржина.
И Мареку, и пану Пшевозьнику окрошка пришлась по душе.
– Наверное, Картузы – это не лучшее место для молодой жены, – задумчиво говорит майор. – Конечно, воздух здесь чистый и тихо, как на погосте, вот только по утрам петухи поют. Но какая в Картузах светская жизнь спросите вы? А я вам отвечу, никакой! Мы живем в глуши, в самом настоящем медвежьем углу. И тут уж ничего, как говориться, не попишешь.
– А мне здесь нравится, милый, – говорит Катаржина серьезно. – Правда, нет озера, как у нас в Мажене.
Панночка уносит пустые миски, смахивает со стола крошки полотенцем и опять замирает у окна. У Катаржины блестят глаза, а со щек не сходит румянец. Она кажется Мареку взволнованной и веселой.
– Радость моя, а завари нам по чашке кофе, – просит жену Войцех Пшевозьник. – Ты знаешь, я страсть как люблю выпить после трапезы кофе.
Катаржина молча улыбается мужу и идет на кухню.
– Вот что я вам скажу, пан, – продолжает майор, откинувшись на высокую спинку стула. – В обхождении с женщинами, а тем паче с хорошенькими и взбалмошными девицами необходима строгость. Да-с, без строгости никак нельзя! Ежели всегда прощать, на все капризы закрывать глаза и гладить по головке, то кончится всё большой бедой. Уж вы мне поверьте! Женщине нужна твердая рука, вот что я вам скажу! Бывает, нужно задать женушке хорошую трепку. Что же, без этого никак нельзя… Женщины, они на самом деле ценят строгое обращение. Уж такова их природа. Без этого женщины становятся вертихвостками и истеричками.
– Спасибо за совет, пан, – кивает Марек.
– Вспомяните мои слова, когда женитесь.
– Непременно, – Марек поднимается из-за стола. – Послушайте, а где у вас…
– Пойдете по коридору, по правой стороне будет дверь. В самом конце.
Марек выходит в коридор, делящий дом на две части. Под его ногами скрипят половицы, жужжит и бьется в оконное стекло полосатая оса. Где-то на улице хрипло брёхает пес. Марек замечает неплотно прикрытую дверь и толкает её. Дверь, тихо скрипнув, распахивается. Марек понимает, что ошибся, но стоит на пороге и не уходит. Комната невелика и освещена приглушенным зеленоватым светом, льющимся из окошка. Окно словно занавеска закрывает плющ, вьющийся по стене дома. Посреди комнаты стоит один предмет интерьера хорошо Мареку знакомый. Это козлы для порки, сколоченные из некрашеного бруса, с лежаком из гладко оструганной доски, обтянутой кожей. Мареку становится нечем дышать. Он медленно, словно боясь упасть, делает шаг через порог и обходит козлы кругом. К ножкам козел прибиты узкие кожаные ремешки. На полу там и сям валяются поломанные прутья.
А под окном стоит кадка с розгами. В бревенчатую стену вбиты крючки, на крючках висят кожаные ремни, ротанговые трости разной толщины и хлыстик вроде тех, что используют на манеже. А еще Марек видит лежащую подле козел стоптанную туфельку и вспоминает, что Катаржина ходила по дому босой.
Он уже хочет уйти, но тут на стоящей подле стены конторке замечает журнал в черном коленкоровом переплете. Марек видит овальную рамку на обложке, а в рамке надпись курсивом – дисциплинарный журнал. Он нерешительно оглядывается на дверь в коридор, качает головой, но все же берет в руки журнал и раскрывает где-то посредине. Марек знает, что такое «дисциплинарный журнал». В прежние годы пани Фелиция тоже вела такую книжицу, куда записывала каждую провинность племянника.
Страницы журнала разлинованы и поделены на три столбца. Первый узкий столбец отведен для дат. Над вторым столбцом Марек читает – характер провинности и быстро сверху вниз проглядывает весь список – капризы… дерзость… дерзость… неряшливо одета… намытая посуда… ложь… Марек просматривает третий столбец – 25 розог… 50 розог… 10 ударов ротанговой тростью… 25 ударов ремнем… и так далее. Мера наказания – вот как подписан этот столбец в журнале, и Марек хорошо это помнит.
Он принимается листать журнал, пока не находит сегодняшнюю дату. Во втором столбце Марек читает – поздно проснулась, не успела приготовить завтрак, а в третьем – 25 розог.
Марек закрывает журнал и кладет на конторку. Теперь он понимает, почему так долго ждал на крыльце, пока ему не открыли, и почему Катаржина ни разу не присела, покуда они с паном Войцехом ели окрошку.
Марек выходит из комнатки и сталкивается в коридоре с Катаржиной.
– Я, кажется, заблудился, – говорит Марек, чувствуя, как
от смущения у него горит лицо.
– Марек, а ты не видел мою туфельку? – спрашивает Катаржина, глядя на него в упор смеющимися глазами. – Я её все утро ищу и никак не могу найти.
– Видел, – кивает Марек, и отступает в сторону, чтобы панночка могла зайти в комнату. – Вон, на полу лежит.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пани Фелиция в темном платье, накинув на плечи вязаную шаль, стоит возле ограды и смотрит, как по тропинке через заросшую сорной травой пустошь ходко идет человек в черной форменной курточке с сумкой почтальона на боку. Тетушке становится тревожно, ей кажется, что все это с ней уже было однажды. Она уже стояла вот так возле палисадника и смотрела, как почтальон с сумкой на широком ремне выходит из соснового бора и идет по тропинке к дому, вот он подходит все ближе и ближе, а потом… Потом случилось что-то очень плохое, но что именно тетушка никак не может вспомнить. Немного помучившись, пани Фелиция решает, что всё это сущий вздор.
Почтальон останавливается возле ограды и сдвигает фуражку на затылок.
– Добрый день, пани.
У него тусклый усталый голос. Сам пан высок ростом и худощав, с длинными, как у обезьяны руками. И лицо у него тоже длинное и бледное с темными, будто жеваными подглазьями.
– Вам телеграмма из Варшавы. Будьте добры, распишитесь.
Почтальон протягивает пани Фелиции бланк и ручку.
У пани Фелиции тревожно екает сердце.
– Какая еще телеграмма? – спрашивает тетушка, расписываясь.
Почтальон только пожимает плечами. Он забирает у пани Фелиции бланк и вручает телеграмму.
– У вас нет корреспонденции для отправки? – интересуется почтальон.
Но пани Фелиция никому писем не пишет, и почтальон уходит восвояси.
Стоя возле ограды пани Фелиция читает телеграмму, потом перечитывает еще раз. С застывшим лицом она смотрит на сосновый бор, где в сумраке между стволов еще мелькает узкая спина почтальона в черной форменной куртке.
– Нет, это какая-то ошибка, – говорит тетушка тихо.
С телеграммой в руке она поднимается на крыльцо и быстро заходит в дом.
– Когда ближайший автобус в Картузы? – спрашивает она Грасю, которая моет полы в гостиной.
Грася принимается искать в ящике буфета книжечку с расписанием автобусов, а пани Фелиция отправляется к себе в спальню, чтобы переодеться для поездки в город.
– Автобус будет ровно в три часа пополудни, – говорит Грася, заглядывая в теткину спальню. – А следующий без четверти четыре.
– Спасибо, Грася. – говорит тетушка. – Если поспешу, я, пожалуй, успею на трехчасовой.
– Возьмите зонт, а то еще, неровен час, дождь пойдет, – советует Грася. – Вот смотрите, опять туча заходит!
Подумав немного, пани Фелиция все же берет зонт, надевает короткие резиновые сапожки и спускается с крыльца.
– Варшава на проводе, – громко объявляет телефонистка. – Пани, пройдите в третью кабинку.
На телефонной станции кроме пани Фелиции и телефонистки – ни души. Это старое, еще довоенное здание – сводчатый беленый потолок, арочные окна, забранные снаружи решетками, на полу потрескавшаяся темная плитка. С одной стороны зала – обшитая деревянными панелями стойка, над стойкой стекло с окошками, а напротив – три кабинки с телефонами.
Пани Фелиция ждет в одиночестве на скамейке. Услыхав голос телефонистки, тетушка поднимается, поправляет платье и с сумочкой в руках проходит в третью кабинку. Она закрывает за собой дверь с матовым стеклом и снимает трубку с рычага.
– Соединяю, ждите, – слышит пани Фелиция голос телефонистки.
В трубке слышится треск, потом что-то воет, будто ветер в степи. Пани Фелиция нетерпеливо постукивает сапожком по плиткам пола. Приоткрыв дверь, тетушка выглядывает в зал и видит макушку телефонистки, торчащую из-за стойки. С улицы в арочные окна льется рыжий вечерний свет. Но вот туча находит на солнце, и в помещении телефонной станции становится сумрачно.
– Варшава на проводе, – говорит телефонистка пани Фелиции прямо в ухо.
Тетушка испуганно вздрагивает.
В трубке что-то щелкает.
– Пан Кароль у аппарата. Слушаю, – неожиданно отчетливо и громко раздается в динамике трубки низкий мужской голос.
– Кто? – переспрашивает, растерявшись, пани Фелиция.
– Максымилиан Кароль. Декан факультета журналистки. С кем имею честь, сударыня?
– Пан Кароль, доброго вам вечера, – тетушка знает, что от волнения она начинает тараторить, поэтому нарочно пытается говорить медленнее. – Это пани Дембицкая вас беспокоит. Фелиция Дембицская. Я опекунша Марека…
– Кгхм…
– Сегодня я получила телеграмму из Варшавы, – продолжает пани Фелиция. – Я не все поняла… В телеграмме сказано, что Марека исключили из университета. Телеграмма подписана деканом Максымилианом Каролем. Нет ли здесь какой-нибудь ошибки?
– Нет, ошибки нет, – категорично отвечает декан, и в груди у пани Фелиции словно обрывается что-то, наверное, последняя ниточка надежды.
– Ох! – вздыхает пани Фелиция и прислоняется к стене кабинки.
Ей хочется присесть.
– Вашего племянника Марека Дембицкого отчислили из университета за аморальное поведение, – говорит пан Кароль.
Голос у него становится скучливым и каким-то бесцветным.
– Объясните мне, наконец, что случилось? – спрашивает испуганно тетушка.
– Марек Дембицкий – вуайерист, пани Фелиция. Это такое сексуальное отклонение, если угодно. Ваш племянник подглядывает за женщинами.
– Да что вы говорите такое! – возмущается тетка. – Мой Марек…
– Так оно и есть, пани Фелиция, вы уж мне поверьте. Многие мальчики подглядывают за женщинами, но, как правило, с возрастом это проходит… Я сам, лично застал Марека Дембицкого, когда тот подглядывал за моей супругой в женской раздевалке. Признаться, и раньше в студенческом общежитии случались скандалы, связанные с подобными выходками вашего племянника, но я закрывал на это глаза. Однако чаша терпения переполнилась.
– Но что же мне делать, пан Кароль? – спрашивает в отчаянии тетушка.
– Возможно, вашему племяннику поможет толковый психиатр. Ну, или хорошая порка. А может, стоит попробовать и то и другое.
– Но скажите, пан Кароль, нельзя ли восстановить Марека в университете, когда этот случай забудется… Скажем, на другой год он мог бы вернуться?
– Пока я декан факультета журналистики, это исключено. Ваш племянник – вуайерист, и ему не место в овеянных славой стенах нашего учебного заведения.
Пани Фелиция вздыхает. Ей не хочется верить Максымилиану Каролю, но тут ей на память приходит один случай, когда Марек подглядывал за панночками на озере, и его пришлось наказать крапивой, и еще один случай, и еще…
– У вас остались ко мне вопросы? – интересуется декан.
Тетушка молча сжимает телефонную трубку в руках.
– Пани Фелиция?
– Нет, пан, у меня нет больше вопросов, – холодно отвечает пани Фелиция, – спасибо, что уделили мне время.
Тетушка вешает трубку на рычаг и с каменным лицом выходит из телефонной будки. Она быстро проходит через холл, толкает тяжелую дверь с дребезжащим мутным стеклом и останавливается на ступеньках. Пани Фелиция достает из сумочки платок и вытирает выступившие на глазах слезы. Её всю трясет от возмущения, она ужасно злится на Марека из-за его глупого вранья и из-за всей этой дикой истории, случившейся в университете. Пани Фелиция думает, что ей нужно выпить сердечных капель и еще не забыть сказать Грасе, чтобы та нарезала свежих розог.
