Зиновий Юрьевич Юрьев
Чужое тело, или Паззл президента
– Позвольте, но мы даже…
– Всё вы, Петр… да, Григорьевич, всё поняли. У бизнесменов голова должна работать быстро, чтоб понять, где его выгода. А тут как раз такой случай, что выгода совершенно очевидна. А дальше всё решать вам. Переселяться или тихо ждать конца. А если переселяться – в кого. У меня, как ни странно это вам покажется, таких доноров на примете нет. Так что если надумаете, позвоните мне. Пока я еще жив…между прочим…
И исчез. Словно и не было вонючего бомжа, который говорил о самом невероятном предложении. Сумасшедший. Ну конечно же, типичный пример мании величия. Или, может, сверхценной идеи. Так это, кажется, называется в психиатрии. Псих, псих, псих. Стопроцентный псих, тут и думать-то не о чем. Сколько таких непризнанных гениев бродит вокруг. Одних Наполеонов в любой психушке по несколько штук. Так что лучше и не думать… Но думать как раз и было о чем. Как-то очень грустно было расставаться с пусть безумной, но так соблазнительно блеснувшей на мгновенье надеждой. Да, но если он сумасшедший, как мог Гурген давать его телефон и рекомендовать встретиться с психом? Для чего? Он-то бы уж наверняка знал, что этот человек болен. И старый его друг и все-таки врач, а не какая-нибудь доверчивая бабка, что ходит по магам и ясновидящим. Но самое главное было даже не в этом, вдруг ясно понял Петр Григорьевич. Теперь ясно, почему Гурген всячески подчеркивал, что не знает, о чем его знакомец может говорить с Петром Григорьевичем. Да просто потому, что дело это чисто уголовное – статья сто пятая. Не смена голов, конечно, а убийство. О чем, собственно, и идет речь. А трусливый Гурген звука своего голоса боится, не то чтобы вляпаться в статью сто пятую. Но это же, выходит, значит, что Семен Александрович никакой не псих.
М-да. Дело не просто уголовное. И следователи, и прокуроры, и адвокаты, и судьи просто рехнутся в одночасье, если займутся им. Какое же это убийство, улыбнется снисходительно адвокат, если перед вами, уважаемые присяжные заседатели, стоит человек, которого по странной, мягко говоря, версии прокуратуры убили? Жив, здоров и улыбается. Вы видели такие трупы, которые стоят в зале суда и улыбаются? Тут и живые улыбаются нечасто. А, вон оно что – уважаемый прокурор утверждает, что убито не тело, а голова? Так и голова, как вы все видите, на месте. И все свидетели подтверждают этот факт. И отвечает убитый вполне здраво, и все свидетели подтверждают, что это безусловно Иван Иванович, и жена его подтверждает, что это действительно Иван Иванович, за которым она замужем уже семь лет и которого она безумно любит. И знает, так сказать, до последней родинки на левой ягодице. Можете проверить сами, уважаемые присяжные заседатели. Мой подзащитный готов тут же, с разрешения вашей чести, господин федеральный судья, продемонстрировать ее. Ну и так далее…
Петр Григорьевич глубоко вздохнул, достал мобильный и позвонил Косте. Ну хорошо, допустим, он поверит всей этой фантастике. Но в кого переселяться? Пойти на убийство? Он-то знает, что это будет убийство. Самое изощренное убийство, которое только можно представить себе. Ну ладно, отбросим страх разоблачения. Сможет ли он жить с сознанием того, что убил человека? Ну хорошо, он о Боге не думает, что такое грех – точно не знает и знать не очень-то хочет. Но совесть-то у него какая-никакая есть? Самая что ни на есть бэу, старая, перестиранная, в заплатах, но все-таки, черт побери, совесть?
И что решить, и как решиться… К тому же один он такую операцию в своем нынешнем состоянии провести никак не сможет, даже если бы очень захотел. В чем он не был уверен, хотя, с другой стороны… Можно было бы, конечно, уговаривать себя, что жить ему нужно не для себя, боже упаси, а токмо ради процветания отечественной электроники вообще и своей компании в частности. Но он-то знал, что на самом деле преспокойно отдал бы за свое исцеление всю электронику на свете, жили ведь люди и без нее и даже без канцелярских счетов, на своих десяти пальцах считали, если уж очень нужно было. Просто очень не хотелось проваливаться в черную бездонную дыру смерти. До сердечных спазмов не хотелось. Тем более что ни Александром Матросовым, ни Иваном Сусаниным никогда он себя не чувствовал и уж себе-то чаще всего не врал. Значит, надо открыться кому-нибудь. Наверное, есть только один человек, которому он может довериться, – Костя. А как он отнесется к такому предложению? Никакой уверенности, что согласится он быть соучастником – да, соучастником, подельником – чего уж тут крутить – у Петра Григорьевича не было. А что, может быть, пусть Костя и решает. Тем более, как он только что понял, без него он всё равно сделать ничего не сможет. Еле до машины доползает на ватных трясущихся ногах, где уж тут убийство замышлять и тем более осуществить.
Звякнул мобильный.
– Петр Григорьевич, я у «Известий» встал во втором ряду. Идете? Или помочь вам?
– Иду, Костя, иду.
Петр Григорьевич сел в «лексус» и закрыл глаза – все силы словно сразу вытекли из него, и он чувствовал себя пустым и беспомощным. В машине слегка пахло кожей салона, и этот привычный запах на мгновенье отогнал фантасмагорию. Но только на мгновенье.
– Домой, шеф? – спросил Костя, и по его озабоченному тону Петр Григорьевич понял, что Костя заметил его внезапную слабость.
– Нет, Костя. Нам нужно серьезно поговорить. Найди-ка какое-нибудь спокойное местечко.
Душа Петра Григорьевича словно раздвоилась. Одна половинка хотела, да что хотела – жаждала, свирепо жаждала почувствовать радостный прилив сил, страсть борьбы, мечтала поднять его компанию на высоту, никому еще в отечественном ИТ-бизнесе не доступную, чтоб все почтительно замолкали при ее упоминании, хотела любви, ласки, веселого застолья. Чтобы дымком тянуло от мангала с жарящимся шашлыком, и чтобы он разливал гостям хороший коньячок. Хотела веселого молодого пота после хорошей пробежки. Алкала, как говорили когда-то, дождя брызг и ветра на лице и вибрации водных лыж на ногах. Вторая же половина сжалась в холодном тоскливом ужасе перед необходимостью стать убийцей. Да брось, не юродствуй, интеллигентик в первом поколении, напористо наседала первая половина, разве ты тогда не прихлопнул того человека на лестнице? А у него, скорее всего, были родители, которые потеряли сына. А может, жена и дети, которые в тот вечер все ждали и ждали его и так и не дождались. И что-то не помнится, чтобы тогда ты особенно мучился угрызениями совести. Да, слабо оправдывалась первая половинка, но это же была самозащита… Знаем мы эти самозащиты, особенно в благословенном отечественном бизнесе. Любой рейдер на библии поклянется, что захватывал чужое предприятие только для защиты… Даже не своих корыстных интересов, боже упаси, токмо для ради дела…
– Здесь в переулочке можно постоять, – сказал Костя, ловко вогнав машину между стареньким заржавелым «москвичом» и «фордом фокусом». Он выключил двигатель и повернулся к Петру Григорьевичу, глядя на него вопросительно и тревожно.
– Костя, приготовься к самому безумному и самому трудному разговору, в котором ты когда-либо участвовал.
– Слушаю, – сказал Костя, и лицо его стало еще более тревожным.
– Как я тебе уже говорил, рак мой неизлечим, неоперабелен и довольно быстро загонит меня в могилу. И вот появилась надежда – повторяю, надежда – остаться в живых.
– Какое-нибудь новейшее лекарство?
– Если бы… К этой надежде столько всяких «но» подвешено, что я боюсь принимать какое-то решение…
– О чем вы говорите, шеф, если речь идет о вашей жизни, какие могут быть «но»? Какие вообще могут быть «но» в вопросах жизни и смерти?
– Если ты наберешься терпения и выслушаешь меня, ты поймешь, почему я так нерешителен и почему я должен посоветоваться с тобой. Потому что без тебя всё равно я сделать ничего не смог бы.
– Да я всё сделаю, шеф! – с жаром воскликнул Костя.
– Подожди, Костя, подожди, не торопись. Боюсь, что через несколько минут ты уже не будешь таким решительным и уверенным…
С чего начать? Как всё это повторить? Как заставить молодого здорового человека понять, как, почему и зачем может старик так непристойно, так гадко цепляться за жизнь… Молодые ведь куда решительнее, всё у них настолько проще. Смерть для них это вещь абстрактная, к ним никакого отношения не имеющая. Особенно, когда речь идет не о них, а о других. Для них ведь смерть – это то, что случается с другими, но никак не с ними. Поэтому всё у них так просто и однозначно. Петру Григорьевичу вдруг стало холодно.
– Костя, включи, пожалуйста, печку на минутку. Что-то зябко стало.
Костя бросил недоумевающий взгляд на термометр на приборном щитке – двадцать три градуса – и включил печку. Легкий ток теплого воздуха успокоил Петра Григорьевича, и он начал рассказывать. Костя молчал. Ни вопроса, ни восклицания. Словно застыл, оцепенел, пока шеф пересказывал ему разговор с Семеном Александровичем. И даже когда Петр Григорьевич замолчал, он продолжал молча сидеть, держась за руль и ссутулившись. И Петр Григорьевич молчал, понимая, какая борьба сейчас идет в Костиной душе. И жалко, наверняка, ему шефа, как он его называет, и не может он решиться стать соучастником. Человек ведь Костя старомодно-нравственный. А не то был бы уже наверняка как минимум капитаном, купил бы как выгодное вложение на чье-то имя пару квартир и ездил бы на таком самом «лексусе». Он его понимал. Сам столько уж навоевался с сомнениями и страхами. И сказать, что ничем своему шефу в такой ситуации помочь не сможет, Косте, надо думать, нелегко.
Костя медленно повернул голову, взглянул на Петра Григорьевича и глубоко и прерывисто вздохнул. В сразу запавших его глазах стояли слезы. Откажется, с тягостным ужасом понял Петр Григорьевич, как пить дать откажется. Конечно, тяжело ему предавать шефа, ведь привязан он к нему, он был в этом уверен. Но надеяться на другое было с самого начала глупо. Да, конечно, Костя привязан к нему, он это знал, чувствовал. И Костя наверняка чувствовал, что фактически стал ему сыном. Но быть привязанным – одно, а быть соучастником убийства – совсем другое. Ну что ж, будем считать, не удалось ему из могильной ямы выбраться, земля под руками осыпается. Так оно и должно быть. Закон жизни. Из всего уравнения со многими неизвестными одно решение и не думало прятаться за иксами и игреками. Его онкологическому высочеству господину раку бояться некого и прятаться незачем.
– Шеф, я вас только попрошу… – с трудом, словно вдруг он потерял голос, пробормотал Костя.
– Что, Костя?
– Стариков моих не оставьте. Мама совсем в последнее время сдала…
– Конечно, но я что-то не пойму, к чему ты это говоришь?
– Как к чему? Если меня не будет…
Словно фейерверк вдруг яркой гроздью вспыхнул в голове Петра Григорьевича, и он почувствовал, как на глазах навернулись слезы. Да что навернулись, текли они, текли, застилали всё кроме одного: человек рядом с ним предложил ему свою жизнь. Такого благородства, такого самопожертвования он никогда в своей жизни не встречал. И даже представить себе такого не мог. Жив ли он будет или нет – всё равно несколькими словами Костя перевернул ему жизнь. И слезы всё продолжали набухать в его глазах и скатываться тоненькими ручейками. Он с трудом удержался от того, чтобы обнять Костю за шею и прижаться к нему. Отдать свою жизнь…
– Костя, и ты решил, что…
Костя недоуменно смотрел на него. Несколько раз он моргнул, чтобы лучше видеть.
– Конечно, шеф, – медленно и с трудом пробормотал он, – чего тут говорить, копыта отбрасывать кому хочется… Но вы… Вы для меня…
– Ну, Костя, вот уж не думал, что ты такое мог от меня ожидать. Да я… Ладно, Константин Пантелеймонович, ловко ты, однако, одним махом сделал меня твоим вечным должником. Шучу, конечно. Но действительно, неужели ты мог хоть на секундочку подумать, что я хочу вместо своей твою шею под косу подсунуть?
– Но тело-то нужно… И вы сказали, что без меня ничего не сможете. Я сразу понял, о чем вы говорите. Хотя, если честно, ох как не хотелось понимать. Прямо мысли извертелись. Но куда деться? Не так уж трудно было догадаться. А тут вдруг… Но как же тогда? Как же так? В кого же вы переберетесь?
– Об этом и разговор. Но уж во всяком случае, не в тебя.
– Тогда… – Глаза у Кости разом высохли, и голос окреп. И плечи распрямились, и голова поднялась от руля. Тяжело приспосабливаться к плохому, ухмыльнулся про себя Петр Григорьевич, а хорошее воспринимается сразу же, особенно в Костином возрасте.
– Тогда, – продолжал Костя, – тогда надо думать, кого мы выберем.
– Но ведь это, друг мой ненаглядный, убийство, как ни крути. И дело не только в статье сто пятой Уголовного кодекса. И с совестью своей нужно как-то договариваться. Конечно, у некоторых она партнер удобный и сговорчивый, а то и вообще в постоянном неоплаченном отпуске отдыхает, но ведь она и взбрыкнуть ненароком может. Об этом ты подумал? Я-то уж свою голову сломал, а тебе-то эти сомнения к чему?
– Это вы всё верно говорите, конечно. Но я вам вот что скажу, шеф. Хоть мы и штаны носим и вон даже на «лексусах» ездим, всё равно в душе все мы немножко звери. А звери над такими вопросами не задумываются. Хотя они, по-моему, вообще поблагороднее гомо сапиенс будут. Лев ведь подряд всех не дерет. Только для пропитания или для того, чтобы свою шкуру спасти. И плюньте на всякие там интеллигентские штучки-дрючки. Я так считаю, шеф. Может, это я грубо говорю, но зато по делу.
– Наверное, ты прав, хотя… Ладно. В одном-то ты уж безусловно прав – умирать очень не хочется. И себя жалко, и компанию, и вообще… Давай думать, кого мы наметим. Я уж эту ситуацию сто раз в голове перемолол. Мне кажется, что наша жертва должна быть из компании.
– Почему?
– Да потому, что еще заранее я этому человеку все свои акции завещу? Завещаю? Передам, одним словом. И он должен быть как бы в курсе дел компании, и другие его знать должны…
– А на самом деле это вы будете?
– Я ж тебе объясняю…
– Я понимаю, но старик этот, выходит, и правда гений.
– Если всё это не окажется каким-то непонятным фуфлом, он действительно гений. Если и не чистой красоты – помнишь, у Пушкина – как мимолетное виденье, как гений чистой красоты – то гений науки уж точно. Злой ли гений, добрый, это уже другой вопрос. Только вот одно не выходит у меня из головы.
– Что, шеф?
– Как-то он вскользь заметил: пока я жив. Это он о себе. Может, он и сам на ладан дышит? Я это к тому, что времени у нас с тобой мало, и откладывать надолго наше предприятие рискованно. Поехали, Костя, домой. Если честно, устал я от всех этих треволнений ужасно.
– Так от них и здоровый человек давно в нокдауне был бы, а с вашей болезнью и говорить нечего.
Немножко почувствовал себя Петр Григорьевич лучше, даже, можно сказать, некий неожиданный прилив сил испытал. Он набрал номер своего секретаря.
– Анна Николаевна, добрый день, это Петр Григорьевич.
– Слава богу, Петр Григорьевич, я все ждала-ждала, пока вы позвоните. Как вы себя чувствуете?
– Ну, к олимпиаде еще не готов, но, в общем, ничего. Завтра я приеду в офис как всегда, ну, может, чуть позже, а вас я попрошу собрать весь менеджмент часам, скажем, к одиннадцати. В моем кабинете, если он, конечно, еще не занят.
– Как вы можете так шутить, Петр Григорьевич, да мы тут баррикады бы выстроили. А вы – если кабинет не занят.
– Не сомневаюсь, Анна Николаевна. До завтра.
* * *
4
Петр Григорьевич медленно обвел взглядом всех собравшихся в его кабинете. Его заместитель, он же вице-президент фирмы Юрий Степанович не спеша оглядывал присутствовавших с видом человека, который одним своим присутствием уже делает одолжение другим. И как всегда галстук у него непостижимым образом казался приклеенным, так ровно он сидел под накрахмаленным воротничком на положенном месте. Финансовый директор Александра Яковлевна, по старому главбух, со старой советской халой на голове окончательно расстаться так и не смогла, но по новым временам выстраивала у себя на голове нечто подобное Вавилонской башне. Она сосредоточенно листала какие-то странички, и очки у нее как обычно сползли на самый кончик носа, вот-вот упадут. Но как всегда не падали. Главный аналитик и маркетолог Евгений Викторович, Женечка за глаза, тоже держал в руках какие-то каталоги. Красивый парень, вон какая бородка русая, прямо из чеховской пьесы персонаж, не в первый раз с легкой завистью заметил Петр Григорьевич и поймал себя на том, что погладил свой пока еще голый подбородок. Хороший специалист, кончил Томский университет. Молодой, красивый, стройный – бабам должен нравиться до умопомрачения. Где находится поджелудочная железа – почти наверняка не знает. И что она вообще делает – тем более. Да и зачем ему это знать? Счастливые, как известно, часов не замечают, а здоровые – свой организм. Вот бы… М-да, а почему бы и нет…
– Дорогие коллеги, – сказал Петр Григорьевич. С легкой руки президента страны стало это обращение нынче модным, – рад снова быть с вами. Теперь к делу. Ни для кого из вас не секрет, что наш акционер господин Фэн хотел бы приобрести наш «РуссИТ» и еще год назад сделал нам предложение, оферту, как говорят специалисты по корпоративным продажам и слияниям. – Юрий Степанович сразу напрягся, заметил Петр Григорьевич. Ну что ж, пусть напрягается. – По моему глубокому убеждению, никакого смысла принимать его предложение или даже поторговаться, чтобы поднять цену, у нас нет.
– Почему же, позвольте, однако, полюбопытствовать? – сразу ощетинился Юрий Степанович. – Особенно если он согласен пересмотреть свое предложение и поднять первоначальную цену.
– Охотно объясню. По двум причинам. Во-первых, может быть, вы слышали, что недавно в нескольких компьютерах иностранной сборки, которые использовались в силовых структурах, были обнаружены довольно ловко вшитые в них устройства, позволявшие третьим сторонам копировать базу данных этих аппаратов. Что, как вы понимаете, не очень-то обрадовало власти. И принято решение использовать, по крайней мере, пока что только в силовых структурах и в аппарате правительства, компьютеры исключительно отечественной сборки. Наша компания участвует в тендере на поставку им компьютеров, и от нас зависит, сумеем ли мы получить крупный заказ.
Это первое. Далее. Сегодня же я поговорю с двумя выпускниками Физтеха, которых нам рекомендовал Свирский, и у меня есть все основания полагать, что они согласятся работать у нас. С их помощью и при условии, что мы дооборудуем нашу лабораторию, мы можем надеяться, что через полгода, максимум год у нас будет готов первый экземпляр нового компьютера. Свирский условно называет его флэш-компьютером, аналогов которому в мире еще нет. Сумеем ли мы наладить их массовое производство или нет – всё равно цена наших акций, то есть капитализация компании возрастет, я уверен, в разы. Надеюсь, я изложил свои мысли понятно?
– Но пока суть да дело, – пожала плечами финансовый директор, – расходы предстоят нешуточные.
– Согласен. Я думаю, мы сможем получить достаточный кредит.
– Блажен, кто верует, – пробормотал Юрий Степанович.
– Юрий Степанович, вы прекрасный специалист. У врачей это называется от бога. От бога ли вы у нас оказались или просто так карта легла, но мы работаем с вами и ценим ваши знания и опыт. Но если вы такого низкого мнения о наших перспективах, продайте мне ваши восемь процентов акций. Зачем вам, бедному, мучиться?
– Вам? Боюсь, вы не потянете.
– Ну, это, дорогой мой, уж не ваша забота и не ваша печаль. Давайте договоримся так. Вы называете мне цену, мы поторгуемся и придем к соглашению. И вы преспокойно найдете себе другое местечко, где ничего не будет вас раздражать.
– Ну, знаете… вспыхнул Юрий Степанович. – Я уж как-нибудь сам решу, что мне делать. Не маленький. Хотите меня уволить – это ваше право, но, пожалуйста, не учите меня, что мне делать и что мне думать.
– Ну и решайте на здоровье. Главное – не ставьте нам палки в колеса. ИТ-бизнес ведь чудовищно конкурентен. Чуть споткнешься – всё. Нет тебя. Есть только твои обглоданные косточки, которые преспокойно, да что преспокойно, с радостью выплюнут конкуренты. Примеры приводить не буду. Вся история информатики полна ими. Дорога к успехам в ней проходит по полям недавних жестоких сражений. Где проигравшим даже памятники не ставят. А мы мало того что хотим благополучно пройти по этим полям, так мы еще должны уворачиваться от подножек, которые сами себе и ставим. Всё, коллеги.
* * *
Через час в кабинет вошел Вундеркинд, ведя за руки, как детсадовцев, двух молодых людей. Один большой, толстенький, сонного вида, второй, наоборот, маленький, чернявый и юркий с глазами-бусинками, как у вороны.
– Вот, Петр Григорьевич, это мои мальчики, которых я вам обещал. Большенький – это Свистунов Олег Игнатьевич, младшенький – Сидоров Исидор Исидорович.
– Исидор Исидорович?
– Ну, в миру-то он Игорь Иванович Сидоров. Выражаясь литературно, кликуха у него такая. Садитесь, дети, ведите себя прилично, в носу не ковыряйте.
– Здравствуйте, молодые волки. Наш Вундеркинд говорил мне, что вы лучшие из лучших. А я ему верю безусловно. Яша в Америку не уехал, и правильно, по-моему, сделал. Конечно, оклады там с нашими несравнимы, но есть у нас и свои преимущества.
– Это какие, конкретно? – уставился на Петра Григорьевича Исидор Исидорович своими черными любопытными бусинками.
– Ну, обещать вам, что вскоре вы переплюнете нашего соотечественника Сергея Брина, одного из основателей Гугла и миллиардера, я не могу. Но свободу деятельности я вам гарантирую.
– А как деять, на что? – не унимался Исидор Исидорович.
– Для начала вы будете получать по сто тысяч рублей в месяц. Через три месяца, если вы проявите себя, и Яков будет считать, что вы на своем месте, оклад вырастет на пятьдесят процентов. Мало того, если мы сработаемся, мы со временем выделим лабораторию в отдельную хозяйственно-исследовательскую структуру со своим счетом. И вы сможете стать ее совладельцами, то есть участвовать в прибылях.
– А в убылях? – улыбнулся Исидор Исидорович.
– И в убылях тоже. Если через три месяца мы придем к выводу, что устраиваем друг друга, мы поможем сделать вам первоначальный взнос и получить ипотеку на приобретение хорошеньких коттеджиков недалеко от лаборатории в поселочке с поэтическим названием не то «Сосновое счастье», не то «Сосновый бор», точно уж не помню.
– А лаборатория? – пробасил толстенький. – А то я со своим паяльником могу прийти.
– Начинаем оборудовать ее. Мы с Яшей уже обсудили, какое оборудование нужно купить в первую очередь.
– Соблазнительно излагаете, господин президент, – вздохнул Свистунов.
– И что же вас смущает?
– Да сам не знаю… Если вы согласны нас на испытательный срок в колодки не заковывать и каленым железом тавро на лбу не выжигать, можно, пожалуй, и попробовать.
– Я согласен, – улыбнулся Петр Григорьевич Свистунову. Симпатичный парнишка, ничего не скажешь. И полнота у него какая-то уютная, домашняя.
– То вы, а Яша – человек жестокий, палач по натуре, инквизитор, можно сказать. Он-то как?
– За палача ответишь, Свистун. Но так и быть, пощадим.
– Ладно, – печально кивнул головой Исидор Исидорович, – что ж делать, рискнем. Продадимся в рабство… Хорошо хоть не в сексуальное.
– Кто ж тебя, убогонького, в мужской стриптиз с интимными услугами возьмет? Так что бояться тебе сексуального рабства нечего.
* * *
Костя позвонил в милицию тому самому Стычкину, на которого по изящному выражению коллеги, повесили труп Даши.
– Какие-нибудь новости есть, товарищ старший лейтенант?
– А, это наш бывший товарищ, продавшийся новой российской буржуазии?
– Он самый.
– Не подыскал еще мне у них местечко? Одни обещания? Ладно, шучу, конечно. Так вот. Похоже, что это было действительно не банальное ДТП, а убийство. Очень, видно, кому-то хотелось девчушку на тот свет отправить.
– Почему вы решили?
– Понимаешь, хотя был сильный дождь, и со следами машины пришлось повозиться, выходит, что сначала ее машина ударила, а потом отъехала и проехала по ней…
– Господи, есть же выродки…
– Чего-чего, а этого добра у нас навалом. Можем экспортировать, как нефть. Машину пока не нашли и, боюсь, не найдем. Свидетелей нет: и поздно было, и местечко такое, и дождь – всё вместе.
– А осколки ампулы?
– А здесь свои сложности. Эксперты говорят, что на них найдены следы вещества, которое идентифицировать не так просто.
– Почему?
– Какое-то вещество органического происхождения. Говорят, не встречали еще такого… Хорошо хоть теперь не требуют от нас стопроцентной раскрываемости, вон, говорят, у американцев всего процентов, кажется, тридцать, а нас раньше заставляли под девяносто тянуть. Все мозги повысушивали придумывать всякую чушь. Но вообще-то в этом дельце крошечная зацепочка все-таки есть. Подруга этой девушки рассказала, что влюбилась она не так давно в какого-то парня, а он, как она поняла из рассказов убитой, оказался наркоманом. Только ни фамилии его не знает, ни кто он и где живет. Раз только его мельком видела, ну и как-будто зовут его Степа. В смысле Степан. Такие вот неопределенные вещи. Вот и ищи. Как это в одной старой песне пелось – а я еду, а я еду за туманом… Как говорят в одной телепрограмме, будем ждать откликов. Ну, и надеяться, что выйдем как-нибудь на след этого наркомана. Чутье мне нашептывает, что он как-то с убийством связан.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант.
– Не за что, служивый. Пока. Будут какие-нибудь новости, тут же позвоню.
* * *
– Яша, если ты не возражаешь, я бы хотел задержать тебя на несколько минут, – сказал Петр Григорьевич Вундеркинду, когда они остались одни.
– Слушаю, Хозяин.
– Не буду пока что объяснять тебе почему, но у меня в последнее время очень обострилось чувство времени. Которое мчится и мчится, как пришпоренное и которое не удержишь и не замедлишь. И я бы хотел спросить тебя – не как работодатель, а как… я даже не знаю… боюсь выспренних слов… ну, не в словах дело. Скажи, ты действительно считаешь, что при условии нормального финансирования и более или менее нормальной лаборатории вы сможете быстро, скажем, в пределах полугода-года, собрать ваш флэш-компьютер?
– Собрать-то не фокус, Хозяин. Фокус в том, чтобы модель эта действительно была бы в разы эффективнее и по приемлемой цене. Вообще ведь вся ИТ – информационные технологии – развиваются с чудовищной скоростью, а флэш-память, флэшки попросту, вообще плодятся, как дрозофилы. Знаете, есть такие мушки, на которых любят ставить свои опыты генетики, потому что поколения у них сменяются с бешеной скоростью. Флэш-память была изобретена всего-то навсего двадцать пять лет назад японским инженером Фудзио из компании «Тошиба», и была это скорее игрушка. Первую же коммерческую флэшку выпустил Интел в восемьдесят восьмом году. А сегодня такие гиганты, как «Тошиба» и «Самсунг» вцепились друг другу в горло в схватке за растущий рынок флэш-памяти. И емкость памяти у нынешних флэшек уже достигла двести пятьдесят шесть гигабайт, а в новейших образцах даже в несколько раз больше. Не буду вам объяснять, что это значит, скажу лишь – это много. Очень много. А о размерах и говорить не приходится – недавно объявлено о создании флэшки размером с почтовую марку. Представляете себе почтовую марку, в которой умещается с десяток энциклопедий, от Большой Советской до Британники? Я, если уж совсем как на духу, не могу, хотя ими и занимаюсь.
Почему же, спросите вы, до сих пор в компьютерах флэшки не используются в качестве основного накопителя… Я вам не надоел еще своими лекциями?
– Что ты, Яша, продолжай.
– Так вот. Почему в качестве основного накопителя информации в компьютерах используется жесткий диск или, как его еще называют, винчестер, а не гораздо более компактная флэшка? Да потому что винчестер работает побыстрее. И соотношение память – скорость – цена у него пока что получше. Что в принципе нонсенс, потому что винчестер – это вращающееся устройство и, по законам физики, инерционно, то есть при включении оно требует время на разгон, в чем флэш-память не нуждается.
– Я тебя перебью на секундочку. Знаешь, для профана – а я-то в конце концов в компьютерных тонкостях безусловный профан – этот ваш винчестер вызывает у меня священный ужас дикаря перед непознаваемым. Как это может быть, чтобы в огромном каком-нибудь тексте в сотни страниц, я мог дать компьютеру команду найти какое-нибудь слово, и через долю секунды оно выскакивает на мониторе, как черт из табакерки. Как, пытаюсь я представить себе, могут головки жесткого диска мгновенно переворошить сотни тысяч слов, чтобы найти нужное? В доли секунды… Чудо чудное…
– Если совсем уж честно, Хозяин, хотя теоретически я, конечно, понимаю, как работает винчестер, для меня это тоже чудо. С другой стороны, если вдуматься, мир вокруг нас полон чудес. Я, признаться, даже по-настоящему не понимаю, что такое электрический ток и как он течет. Как представлю себе полчища бедных несчастных электронов, которых заставляют из-под палки толкаться и пробираться по узким проводникам, сразу пожалеть их, горемык, хочется. Подневольные. Сидели бы на месте, отдыхали, а то гонят и гонят их. Сколько их, куда их гонят… Просто плакать хочется. Но я, Хозяин, немножко отвлекся. Говоря о флэш-памяти, я сделал маленькое усовершенствование, которое делает мою флэшку не только равной по скорости жесткому диску, но и превосходящей его…
– Такое уж маленькое, Вундеркинд? Или ты просто кокетничаешь?
– Конечно, кокетничаю. Но вернемся к нашим баранам, то есть флэшкам. В принципе для создания нашего принципиально нового компьютера есть всё. Нужно только три воодушевленные и достаточно прочные задницы…
– Задницы? Воодушевленные?
– Угу. Это ведь только считается, что ученый думает головой. Величайшее заблуждение, распространению которого способствуют сами ученые. На самом деле – задницей. В смысле, простите, жопой. Вот я и говорю, что три хорошие преданные науке жопы…
– Это ты о ком?
– Моя, Свистуна и Исидора Исидоровича. Судя по тому, о чем переговаривались ребята, когда выходили от вас, их задницы готовы для трудового подвига.
– А о чем они переговаривались?
– Какую машину лучше купить. Свистуну нравится «шевроле лачетти», а Исидор Исидорович предпочитает маленький «пежо». Скромненько, конечно, но не успеешь оглянуться, они уж к «мерседесам» начнут прицениваться.
– Может, дать им на первый взнос?
– Это, Хозяин, – ухмыльнулся Вундеркинд, – уже мне решать. Может, во мне еще зреет и талант нового Песталоцци или Макаренко.
– Значит, ты считаешь, что сделать новый компьютер можно?
– Всё можно, Хозяин. Надо только знать, за что уцепиться, чтобы не оторвать чего и не утащить для продажи налево. Это ведь наш национальный вид спорта. Может, если бы у нас народишко не тащил всё прямо на ходу, были бы мы впереди планеты всей не только в ракетах и балетах. Хотя говорят, что это по инерции мы так думаем. На самом деле и в том и в другом мы уже давно не безусловные лидеры. Но с мифами расставаться жалко, особенно когда ты вырос на них.