Зинаида Гиппиус
В литературе
Большинство окружавших его людей, кроме самых грубых, тоже не считали его «хуже», нисколько; но черту разделяющую, отличность его, чувствовали все, даже те, кто боялся этого чувства и оказывал «особенное внимание Катцелю, потому что он еврей, подчеркивал свое юдофильство…» Это ему было особенно «противно и обидно».
В любви эта черта должна была, конечно, обозначиться особенно резко, почувствоваться, как полярность, как глубочайшая отталкиваемость. Правда, доктор Катцель так же неодолимо притягивался к девушке, как она отталкивалась; но это ничего не меняет, это все та же полярность; чуждость вызывала силу притяжения, как, с другой стороны, силу отталкивания. В области пола все данное становится лишь более острым – крайним.
Девушка умерла, доктор Катцель, кажется, отравился, – но нам не интересны дальнейшие перипетии этой драмы, этой, так неумело написанной, повести. Остановим внимание на затронутой в книге стороне «еврейского вопроса», на внутренней, коренной различности нашей с евреями, отличности их от нас, и обратно.
Я считаю, что самая острота еврейского вопроса в России, ужас, мерзость его положение и вытекающая отсюда наша вина перед евреями, – не позволяют нам тут молчать, отказываться от обсуждений и суждений всесторонних. Надо раз навсегда перевести вопрос из той подлой плоскости, где он обычно находится, в другую. Нечего притворяться, что еврей и русский – одно и то же. Русский, не желающий видеть эту разность, молчащий о ней, унижает еврея и тем унижает себя. Ведь отчего он молчит? Да все оттого же, от бессознательно-грубой, въевшейся мысли: «Если признаю, что мы разные, тем признаю, что еврей „хуже“». Самая возможность, тень возможности такого суждения показывает всю глубину нашей душевной и умственной некультурности.
Нет, – мы разные люди. Латипцы чужды нам, мы тоже разные, но с евреем мы еще более разные; еврейская раса, еврейская кровь, еврейский народ до такой степени особенны, так удивительны в своем собственном совершенстве, что сливать их произвольно, сейчас, с другой народностью, затирать различие – бесцельно и недобросовестно. Еврей и я – оба люди; палец указательный и третий на одной руке – оба пальцы; по я не буду говорить, что они одинаковы; что один хуже, другой лучше, тоже не буду говорить, но каждому на руке моей свое место и свое дело, по его особенностям. Как пальцы эти на одной руке, так в одной России должны быть рядом русские евреи и русские русские.
Не замалчивать разность свою и неслиянность должны оба народа, но, утвердив ее, присматриваться к ней, наследовать ее, стараться понять в другом то, что можешь понять, и не бояться непонятного.
В этом – рост каждого народа, таков истинный национализм. Чужая женщина никогда не будет моей матерью, моей, единственной; еврей никогда не будет мне так близок, как может быть русский; но и чужая женщина для меня матерински свята: я знаю, она кому-нибудь мать.
Дальнейшее сближение народностей принадлежит будущему, и, конечно, нет пределов этому сближению. Но для того, чтобы оно шло и совершалось, мы должны честно, по-человечески, осознать данное, понять, что мы различны и равны все, что нет народов «хуже» и «лучше», что во всяком случае не в нашей власти судить тут, как не в нашей власти распоряжаться судьбою народов.
