Зинаида Гиппиус
Сокатил
Собираются.
Метелица метет, на улице зги не видать. В калитку идут Василь-Силантьичеву. На крыльце снегу натоптали, и в сенях натоптали. Идут и в одиночку, и парами, и тройками.
Ночь темная, метельная, да хоть бы и не так – опаситься да хорониться много нечего: вся Ефремовка – свои, верные. А село Крутое – шесть верст. Да и там своих много. Семен Дорофеич сам в Крутом проживает. В Ефремовку ездит, потому что у Василь-Силантьича изба очень приспособленная.
Горница такая есть, пристроена, во двор вся, и без окон.
Там и собираются.
Дарьюшка пришла с мужем, Иван Федотычем. Во дворе с другими повстречались. Идут все, закутанные, с узелками.
В передней избе у Василья Силантьича уж был народ. Рядом с хозяином, впереди, – сидел сам батюшка, Семен Дорофеич, рослый, не старый, – да и не молодой, борода вся серая.
Кто приходил – низко кланялись, здоровались.
Села и Дарьюшка на лавку, в ряд, где бабы сидели. Темный платок пониже подвинула.
Молчали. Да и дверь все хлопала: все новые братцы и сестрицы приходили, кланялись, здоровались и садились поодаль.
Потом дверь перестала хлопать. Иванушка, сын Василья Силантьича, вышел на двор – посмотреть, нейдет ли еще кто, и замкнуть ворота.
С ним вошел один запоздалый. А больше уж никто не приходил, – все.
– Все ли? – еще спросил Семен Дорофеич.
А потом встал, за ним мужчины встали, придерживая узелки, и пошли через сени в дальнюю дверь.
Там – другие сени, теплые, и боковушка, где одевались.
Всем порядки были привычны, всяк знал дело, а потому не случилось ни суеты ни неустройства. Сестры остались смирно сидеть, и когда мужчины оделись, – пошли тоже в боковушку одеваться.
Разговоров пустых не было. Торопились, молчали.
Дарьюшка проворно скинула с себя все: чулки, башмаки, скинула и рубашку, – и привычно и ловко набросила на себя другую, вынутую из узелка, с широкими и длинными, до самых пят, рукавами. Поверх еще завязала белую юбку. В узелке все было: и платок, и косынка. Старая Анфисушка не скинула чулок, потому что у нее ноги были больные; а прочие сестры все босиком.
Свечки позажигали одна у другой и пошли молча через сени в радельную.
Лица у всех, и у старых, и у молодых, теперь были не такие строгие и скучные, как в избе под темными платками. От зажженных свечей, верно, – засветились, потеплели.
