Зинаида Гиппиус
Превращенья
В дверях стоял, потом в мою сторону двинулся, а я все глаз с него не спускаю. Удивлен был, в кои-то веки! А он меня заметил и – прямо ко мне: руку так широко, по-прежнему, подает: «А, здравствуйте, батенька! Сколько зим! Позволительно присесть к вам? Я тут кое-кого дожидаю».
Представьте, говорит даже совсем ничего, по-петербургски, ясно, положительно, бормотанья – никакого; точно и вправду был тогда не он, а теперь вот он. Видит мое удивление – захохотал:
– Метаморфоза? Да, батенька! Выпьем-ка чего-нибудь поинтереснее. Вы одни? Гарсон!
– Что ж, говорю, сынка давно домой отправили?
Вдруг он поморщился, нахмурился, постарел, придвинулся ко мне и сказал не так громко:
– Единственная туча на моем горизонте. Вам можно сказать, вы нас тогда в ламентабельном виде, сразу из страны чудес, встретили. С тех пор много воды утекло. Да. Не поехал он! И со мной уж давно не живет. Я сначала думал – пропаду. Анна-то Федотовна! Ну, умному человеку никогда отчаиваться не следует. А уж Анна-то Федотовна, не умница ли! Погрозила, да и выручила. Мне что, лишь бы я здесь, а я со всем справляюсь. Маркушу пускай сама ловит, коли дастся.
– Ничего не понимаю, – сердито сказал я, – если ваш сын исчез, вы можете через полицию его отыскать.
– То-то, батенька, не понимаете! Пережили бы с мое – поняли бы. Кабы исчез! – хуже: в такой уклон завязался… То-то и страшно мне было. А деньги-то с меня требует. Дрожу (не знает Анна Федотовна), а даю. Шантажист мальчишка. Коли деньги материнские, да мои, не нравятся – не бери. Иди тогда с кем знаешь. А то ведь, на порог к себе не пускает, на свиданья в кафе только согласен, и пожалуйте!
Опять он мне сумасшедшим показался. Молчу.
– Да вон он, является! Небось идеи идеями, а своего не упустит. Э, где вам таких знать, новый переплет!
Я поднял глаза и тут мне пришлось так удивиться, что даже приятно стало, с непривычки. К нам подходил статный молодой человек, ловко одетый, со спортивной ноткой в костюме: без шляпы, как ходит парижская молодежь, с гладко прилизанными темными волосами. Лицо я узнал… а, пожалуй, не совсем: запомнил рыбьи глаза, но были они уж не рыбьи. Бог весть, какие, только без тупости; наглые, может быть, а скорее просто молодые, дерзкие глаза.
Не подавая руки отцу, но кивнув мне головой, он уселся за наш столик. Крикнул что-то проходящему гарсону – и с какой непринужденной манерой! Да, способный мальчик.
– Ну? – сказал отцу с прежней грубостью (грубость в нем оставалась), – есть?
Байков пошевелил плечами, нерешительно улыбнулся.
– Да, ладно. Ведь посидишь еще.
Марк взглянул на браслет.
– Десять минут. Время мне с тобой!
