Зинаида Гиппиус
Живые и мёртвые
V
Июльский день жарок невыносимо. Солнце насквозь прогрело сухой, мглистый воздух. Деревья с широкими, совсем распустившимися листьями безмолвно принимают солнечные лучи, сонные и радостные, как ящерица в полдень на горячем камне. Пахнет пылью и всевозможными цветами. Цветами теперь полон весь парк кладбища. Порядок и чистота образцовые, могилы аккуратны и веселы. Но к разнообразным и тонким ароматам, к благоуханию отцветающих лип, примешивается еще какой-то запах, чуть заметный, но тревожный, неуловимый и тяжелый. Он бывает только на кладбищах в очень жаркую пору. Шарлотта всегда думала, что это – дыханье умирающих липовых цветов. Они именно так пахнут, опадая. Шарлотта не чувствовала жары. Ее тонкое лицо по-прежнему было бледно, руки привычно работали. И тут, за решеткой могилы Альберта, где она теперь проводила дни, особенно тенисто. Давно отцветшая сирень разрослась густо, а сверху сплошным зеленым навесом наклонились старые березы. На могиле Альберта уже нет фиалок. Там теперь цветут два куста больших белых роз. Шарлотта сама за ними ухаживает, и нигде они не распускались так пышно и свежо.
Шарлотта надела сегодня светлое платье с короткими рукавами. Ей с утра весело на душе. Веселье ее, как и вся она, тихое, невидное. Точно в сердце теплится ровный и мягкий огонек. Свертывая длинные стебельки ландышей для заказного венка, она вдруг тихонько и тонко запела, и сейчас же сама застыдилась. С ней так редко это случалось.
Белый медальон внизу креста был теперь полускрыт розами. Шарлотта любила проводить рукою по нежному, чуть выпуклому профилю этого полузаметного лица: мрамор был холодноватый, бархатистый, всегда ласковый.
Казалось, стало еще душнее. Мглистый воздух полз с окрестных болот и со стороны далекого леса. Шарлотта, оторвав на минуту глаза от ландышей, подняла взор. Она вздрогнула, слабо вскрикнула и покраснела: верхом на старом дощатом заборе, за которым тянулись чужие огороды, дальше – болота, перелесок, сидел плотный, красивый юноша, в пунцовой, затейливо вышитой сорочке. Это был Иоганн.
– Не пугайтесь, мамзель Шарлотта, – произнес он, очень вежливо, даже галантно приподнимая белую фуражку. – Извините, что я так… прямым сообщением. От нас в эту сторону гораздо ближе, хотя путь несколько затруднителен. Но я знал, что вы избрали этот уголок… И, не желая беспокоить вашего уважаемого папашу прохождением через главные ворота, через дом… Вы позволите присоединиться к вам?
– Да, – прошептала Шарлотта, не поднимая ресниц.
Веселости ее как не бывало. Тупое беспокойство сосало сердце. Теперь ей казалось особенно душно, жарко, густые благоуханья туманили воздух.
Иоганн ловко соскочил на дорожку и через минуту уже сидел рядом с Шарлоттой на удобной скамеечке около самой могилы Альберта.
– Прелестный уголок! – проговорил Иоганн, сняв фуражку и проводя рукой с немного короткими и толстыми пальцами по своим круто курчавым, черным волосам. Иоганн с полным правом назывался красавцем: он был невысок, но широк в плечах, ловок, в лице – теплая смуглость, на верхней губе немного выдающегося вперед рта – коротенькие, красивые, жестковатые усики. Шарлотта никогда не могла вынести взора его больших выпуклых глаз, черных, как маслины, с легкими красноватыми жилками на белках.
– Давно не имел счастия видеть вас, мамзель Шарлотта, – продолжал Иоганн. – Я целый день занят по магазину, минутки почти нет свободной. В прошлом году, помнится, вы однажды удостоили нашу лавку своим посещением… Для меня этот день, поверьте, запечатлелся… Я еще первый год тогда помогал отцу, только что гимназию кончил.
Шарлотта опять вздрогнула и невольно, чуть-чуть, подвинулась к краю скамьи. Она тоже помнила, как однажды, с отцом, случайно зашла в лавку Иоганна. Лавка была светлая, чистая. Остро пахло кровью и только что раздробленными костями. Самые свежие, светло-красные трупы быков без кожи, с обнаженными мышцами, с обрубленными и распяленными ногами, пустые, как мешки, висели у дверей и по стенам. Пониже висели маленькие телята с телом гораздо бледнее и пухлее, почти серым, такие же пустые, так же распростирая кости ног до коленного сустава. На блистающем столе из белого мрамора лежали в сторонке темные, вялые куски мякоти с золотистыми крупинками жира по краям. В белом фартуке стоял Иоганн, веселый, сильный, здоровый, и ловко рубил большим, как топор, ножом крупные части от лопатки. Шарлотта запомнила короткий, решительный звук ножа. Брызги кости отлетели на пол. Темные пятна были на переднике Иоганна и на мраморе стола. Шарлотта вышла на воздух и сказала робко, что у нее закружилась голова. Вероятно, она не привыкла к тому пряному и пьяному аромату, который бодрил Иоганна.
– Теперь у нас преобразования, изволили слышать? – спросил Иоганн. – Надстроили третий этаж. Туда папаша сами переедут, а бельэтаж, весь, что над лавкой, мне намереваются отдать. Не теперь конечно… А вот Бог даст…
Он замялся.
Шарлотта поняла. Он говорил о ней. Это для нее этаж над лавкой, когда она выйдет замуж за Иоганна. Она будет слышать у себя наверху решительные и веселые звуки его топора, когда он около мраморного стола станет рубить свежие, пухлые куски мяса.
– Одно неудобство, мух много в лавке. Страшная масса мух. Залетают и в квартиру. Да можно бумажки ставить.
Шарлотта не ответила.
– А тут у вас хорошо, – начал Иоганн. – Тень, прохлада… Цветов сколько! А это чья же могилка? Вы ведь постоянно около нее. Известная вам?
– Нет, так… – промолвила Шарлотта.
Ни за что на свете она не стала бы говорить с Иоганном об Альберте. Она даже не хотела, чтобы он заметил белый медальон с портретом. Он, вероятно, напомнил бы Иоганну мрамор его стола.
– А я думаю, жутко вам здесь, мамзель Шарлотта? И вечером гуляете…
– Отчего жутко? – спросила удивленная Шарлотта.
– Да как же… Все вечно с ними…
– С кем с ними?
– А с мертвецами. Шарлотта слабо улыбнулась.
– Что вы! Какие же мертвецы? Здесь нет мертвецов. Они под землей, глубоко. Здесь только могилы да цветы. Вот у вас – осмелилась прибавить она. – У вас точно мертвецы… Я помню: все тела мертвые, кровь…
Иоганн залился громким смехом.
– Ах, мамзель Шарлотта! Какая вы шутница! Это вы наших быков, да телят… мертвецами! Ха, ха, ха!
Шарлотта смотрела на его сузившиеся глаза; в розовом, полуоткрытом рте блестела полоса крепких зубов.
– Что же мы о таких несоответственных вещах говорим? – начал Иоганн, перестав смеяться. – У меня к вам просьба, мамзель Шарлотта: давнишнее желание сердца. Не откажите!
Он сделал умоляющее лицо.
– Не откажете?
– Нет… Если могу…
– Подарите мне цветок, сделанный вашими искусными пальчиками. Буду его вечно носить в петлице, а ночью стану класть под подушку. Мамзель Шарлотта! Вы знаете, как я ценю каждый ваш взор. У вас глаза, как самые лучшие фиалки. Отчего вы со мною так суровы? Я вам противен, мамзель Шарлотта?
В голосе его было много искренности. Тоненькая, всегда бледная, молчаливая Шарлотта очень нравилась Иоганну.
– Я вам противен? – повторил он, подвигаясь к ней. Кругом была тишина и зной. Даже кузнечики замолкли.
Томительная, душная, невидимая мгла поднималась от прогретой земли. Мертвый аромат лишь кружил голову.
– Нет… отчего… это не то… – лепетала Шарлотта. Сердце ее стучало часто, испуганно.
Она не договорила. В ту же минуту сильные руки сжали ее и теплые, влажные, мягкие губы жадно прильнули к ее устам. Она помнила эти губы: они только сейчас были перед ее глазами, слишком пунцовые, как кумач его рубашки, немного темнее. И горячее и грубое прикосновение точно ударило ее. Красные пятна поплыли перед ее взором.
– Пустите меня! – крикнула она дико, не своим голосом, вскочила и оттолкнула его от себя с силой. – Пустите! Вы не смеете! Нельзя, нельзя!
Она кричала, голос ее рвался, небывалый ужас наполнял сердце.
Иоганн стоял растерянный, сумрачный.
– Извините, мамзель Шарлотта, – заговорил он неровно. – Я не знал. Я, может быть, испугал… Но я надеялся… Ваш папаша… И мой папаша…
Гнев Шарлотты исчез. Остались только страх и горе. Она закрыла лицо руками.
– Уйдите, – прошептала она бессильно.
– Я уйду теперь, – продолжал ободрившийся Иоганн. – Я вас понимаю, простите ли вы меня? Вы так нежны, так деликатны… Вы – нервная, впечатлительная девица… Но я вас обожаю, вы это должны знать, я достоин прощения именно потому, что я вас честно, искренно обожаю, мой папаша не далее, как завтра…
– Уйдите, – опять прошептала Шарлотта с мольбой, не открывая лица. «Боже! – думала она. – Здесь! Какое оскорбление, какой позор! Здесь, при нем!».
