Зинаида Гиппиус
Ближе к природе
III
Текла Павловна, вне себя, пришла на кухню. Надо было самой посмотреть пироги. Лукерья ничего не умела.
– В воскресенье! – волновалась Текла Павловна. – Жди до воскресенья! А у нас ни картофеля, ни капусты, ни керосина! Да и не даст он в воскресенье никакого работника!
– Что это, Текла Павловна? – спросила любопытная Оля.
Она была хорошенькая петербургская горничная, затянутая в корсет и скучавшая здесь не меньше своей барышни, Лили.
Текла Павловна принялась жаловаться.
– А что вы думаете? – сказала вдруг Луша, доставая противень из духовой. – У нас Дунька ботиком править умеет. Около ихней деревни озеро есть.
Все посмотрели на Дуню.
Она сидела на пороге открытой двери и толкла сахар.
– Правда, что ли, Дуня? Ездила на ботике?
– Ездила. Я могу.
Дуня совсем не шевелила губами, когда говорила, а потому слова ее были невнятны. Полное лицо ее с тупым носом и светлыми глазами напоминало невыразительные лица некоторых статуй. Рот она никогда не закрывала, точно верхняя губы была слишком коротка. Одевалась в деревенские платья с лифчиком, но они не портили ее широкую фигуру. Когда Дуня шла босая мимо буфета, посуда звенела и дерево трещало.
– Да врет она все, деревенщина, – проговорила Текла Павловна.
Дуня ничего не ответила и продолжала толочь сахар.
– Не врет, – вступилась Луша. – Она умеет. Я хоть сама с ней поеду.
– Поедете вы, как же! Вот попробуйте-ка, утоните-ка!
– Зачем утопать. Я могу на ботике, – мерно проговорила Дуня, не шевеля губами.
Решено было попробовать и отправить Дуню с Лушей в заводскую лавку.
– Ишь ты какая умелая, – сказала Оля. – Никто и не знал. Даром, что из лесу.
Дуню только два месяца тому назад привезла к Назаровой тетка ее из глухой деревни, которая была недалеко от ее собственного захолустного имения, в Тверской губернии. Назарова давно хотела нанять деревенскую девушку.
Дуня была ко всему равнодушна, говорила мало и непонятно, молча работала, сохраняя почти веселый вид.
– Дуня, ты какой губернии? – приставала к ней Оля.
– А я не знаю.
– Эка ты! А как царя зовут?
– Да не знаю.
– А Троица святая где?
– Какая Троица? На Троицу девки венки…
– А звать тебя как?
– Звать Авдотьей.
– Слава Богу, это хоть знаешь. Что у вас все такие-то?
– Какие?
– Да ничего не знают, ни царя, ни Бога?
– А откуда что знать? Церква далеко. Школа далеко. Бабы все такие.
– Ну а мужчины?
– Мужики? Мужики похитрее.
– Откуда ж мужики знают?
– Они в волость ходят. Им подать. Ихнее дело не бабье.
Дуня устала от длинного разговора. Однако Оля и Луша не унимались.
– А что, Дунька, у тебя жених есть? Дуня удивленно взглянула.
– Да я ж в услужении. Я замуж теперь не пойду.
– Отчего так?
– Воля. Девка – что хошь, то и делаешь. А баба – другое.
– А парни у вас на деревне есть?
– Есть.
– Что ж, тебе не нравились?
– Ничего. Девке – воля. Вот баба – другое.
– Чудная ты, Дунька. Никакого у вас понятия ни о чем нет. Люди тоже называются. Сторона-то глухая у вас.
– Что ж, что глухая? Оля не нашлась ответить.
IV
Солнце стояло еще высоко, было душно, когда к пристани стеклянного завода причалил ботик. Им управляла Дуня, стоя с лопатой на одном конце. Внутри, держась обеими руками за борты, сидела Луша.
У пристани пыхтел грузовой пароходик «Альберт». Он только что притащил четыре пустые барки со станции. На берегу валялись рогожи, мусор и кучи битого стекла. Рабочие кричали и бранились.
– Дяденька, куда нам в лавку пройти? – робко спросила Луша.
– Прямо идите.
Луша и Дуня отправились по дороге в гору. Дорога была хорошая, с двумя канавками, с густыми деревьями по обеим сторонам.
Завод оказался целым небольшим поселком. Домики, домики, около даже доски положены, вроде тротуара. Приближаясь к главному зданию, Дуня и Луша услыхали пронзительный свисток. Было четыре часа, рабочим полагался отдых и чай.
Главное здание – большой черный деревянный сарай с соломенной крышей – смотрело неприветливо. Внутри было темно, жарко, только бегали красные отсветы от пылающих печей, на полу валялись осколки и брызги стекла, люди в высоких деревянных башмаках суетились и что-то кричали. Едва-едва Луша добилась, чтобы ей показали лавку.
В лавке были пуговицы, чай, сапоги, колбаса, замки, марки и капуста. Только все оказалось втридорога, и в самой лавке сильно пахло мышами. Толстая сердитая немка и говорить с Лушей не стала, когда та вздумала торговаться.
Пока отмеривали и отвешивали, в лавку вошел рабочий, одетый чисто, в синей рубахе с кушаком.
– Копченой на пятачок, – сказал он, подавая книжку.
– На пять нельзя, на десять можно, – сказала немка, записала что-то в книжку и отпустила товар.
Рабочий взял, но не уходил.
– Чего ж ты, Филипп? – сказала немка.
– Вот на красавиц еще погляжу.
– Очень вам благодарны, – ответила бойкая Луша. – А только не стоит глядеть.
– Нельзя ли по имени-отчеству узнать? Откуда, с какой стороны?
– Меня Лукерья Афанасьевна, а это – Авдотья, – сказала Луша. – Мы не издалека. Мы на Столбах живем.
– А, на Столбах! Ну, соседи, значит! Еще увидимся. Прощенья просим.
Он улыбнулся и вышел.
– Что, каков, красивый? – сказала немка, которая стала добрее.
– Очень хорошенький! – с убеждением проговорила Луша. – Кто такой?
– Филипп, подмастерье, в шлифовной работает. Хорошо зарабатывает, только пьет. А такой недурной.
У Филиппа были – что не часто между крестьянами – совершенно черные волосы. Сзади они вились правильными, блестящими кудрями. Небольшая борода и усы, здоровый цвет лица и приятные светлые глаза – все было в нем привлекательно.
– Дуня, тебе Филипп понравился? – говорила Луша, когда они ехали назад на ботике с мукой, крупой и другими припасами.
– Ничего.
– Ничего! Эка разиня! С медведями росла! Не видит – не слышит!
– Нет, он ничего. Он мне понравился, – настойчиво произнесла Дуня.
