Замиль Ахтар
Стальные боги
– Михей Железный, – сказал епископ Иоаннес. Его ряса тоже была серой, как и усы. – Добро пожаловать в храм Гроба святого апостола Бента. – Даже его голосу не хватало яркости. Что он прятал под этой простотой?
Он провел меня в кабинет, маленькую комнату, примыкающую к церковной библиотеке. Никакой роскоши – лишь тарелка с фигами на каменном столе и полка, полная книг.
– Ты слышал историю ангела Михея, в честь которого назван? – спросил он.
– Не больше тысячи раз.
– В ней говорится, что его крылья…
– Разрушили звезду и сожгли землю, а потом закрыли солнце на сотню лет, пока земля не замерзла. И не оттаивала, пока греха не стало меньше. Я всей душой люблю Писание, но пришел сюда не для того, чтобы распевать с тобой гимны.
– Тебе дорого время. Ты хочешь оказаться кое-где так быстро, что не можешь уделить ни минуты мыслям об ангелах. – Епископ взял книгу с полки и открыл ее – «Ангельская песнь», глава о Михее. – Прочти мне ее с первого стиха.
Я расхохотался так, что заболело ребро, по которому когда-то попал молотом аланийский пират.
– Я тебе не мальчишка из хора. И ты прав, мое время дорого. Прощай, епископ.
Я не успел сделать и шага, как епископ сказал:
– Пересечешь порог, и я объявлю тебя еретиком.
Улыбка стерлась с моего лица.
– Ты не посмеешь. Император Ираклиус послал меня сюда за твоим благословением.
– Хоть ты и любимец императора Ираклиуса, но известия до него дойдут только через несколько дней. Кто знает, что может случиться с тобой за это время?
– Ничего. У меня на этом острове пятьдесят тысяч человек. А у тебя?
Должно быть, епископ своими глазами-бусинками уже играл в гляделки с десятком выскочек и думал, что я один из них.
– Только двое занимают более высокое положение в этосианской церкви, чем я, – патриарх и император. Как святые паладины, твои люди преданны Архангелу. Ты заставил их совершить деяния против их собственных душ и душ собратьев-крестесцев. Сколько из них уже сомневаются в тебе? И сколько откажутся исполнять приказы, когда я объявлю тебя еретиком?
– Мои люди никогда не перейдут на твою сторону.
– Посмотрим. В одном я уверен – без полной преданности твоих людей работа по перестройке кораблей займет намного больше времени.
Я подошел к столу. Епископ Иоаннес встал и с мерзкой улыбочкой посмотрел мне в лицо.
– Это святая земля, одна из немногих, не оскверненных неверными, – сказал он. – А ты явился сюда и ведешь себя так, будто она принадлежит тебе, а не Архангелу. Ты ответишь за свои преступления.
Я не моргая смотрел ему в глаза.
– Я отправил в ад больше людей, чем населяет твой маленький безмятежный остров. Осторожнее выбирай слова, епископ.
– Тебя ценит Ираклиус, и потому ты неприкасаем. – Его тон потерял резкость, он перестал ухмыляться и отвел взгляд. – Чего нельзя сказать о твоих солдатах. Я должен показать своей пастве, что могу вершить ангельское правосудие над теми, кто их обидел. Мне нужны командиры тех пяти легионов, которые ты послал в наши города. Они предстанут перед судом вместо тебя.
– Ты не будешь судить моих людей. Они умрут на поле боя, а не в твоей петле.
Епископ закрыл книгу с гимнами и стряхнул с нее пыль.
– Хорошо сказано. Настоящий командир никогда не бросает своих людей. – Он кашлянул. – Но настоящие люди бросают своих командиров постоянно. Легко быть верным победителю, но ты не можешь победить Церковь. Я предлагаю тебе выход…
Я снова сел и взял фигу, покатал ее в руке.
– Продолжай.
– Ты только что вернулся с островов Эджаз, где поклоняются проклятой Лат.
– Это верно. И мы отправили множество неверных прямо к ней в ад.
– Да, но ты взял и множество пленных, не так ли?
Он говорил о моих моряках из Эджаза. Они выделялись своими восточными манерами и одеждой; неудивительно, что епископ их заметил.
– Эджазцы – лучшие моряки в мире, – сказал я. – И все же я казнил тысячи пленных. Те две сотни, что я пощадил, приняли веру в Архангела и стали нашими братьями. Ты их не получишь.
Епископ провел пальцами по корешку книги.
– Я говорю не о моряках. Я говорю о другом твоем пленнике.
Он же не мог иметь в виду… Я тщательно скрывал ее ото всех, кроме самых ближайших помощников. Конечно, эджазцы знали… Но тем не менее…
Я подавил страх и разочарование.
– О каком еще другом пленнике?
Как горько понимать, что меня предали. Не только меня, но и каждого паладина, мечтавшего освободить Костани, мечтавшего быть свободным.
Я бы стер кулаком самодовольную улыбку с лица епископа, не будь он священником.
– Думал, я не узнаю? Чтобы занять высокое положение в Церкви, нужно понимать, где проходят границы верности.
– Кто рассказал тебе?
– Всего лишь ничтожный эджазец. Его границей стал большой палец на ноге. Из мизинца я едва извлек простой вскрик.
Во мне вспыхнул праведный гнев.
– Нет ничего мягче, чем сердце только что уверовавшего. Неужели ты так жесток?
– Ох, Михей, люди не так легко забывают своих богов. Он призывал Лат, когда мой инквизитор поднес нож к его горлу. – Хихиканье епископа было таким же мерзким, как и ухмылка. – Отдай мне пленника, и мы с тобой будем едины. – Он сцепил руки. – Ради этосианской веры.
Я не ответил епископу Иоаннесу. Он дал мне одну ночь. Нужно было узнать, будет ли пленница полезна или лучше отдать ее на костер.
Мы держали ее на моем флагмане, на «Морском клинке». Я захватил его у аланийских пиратов. В отличие от крестеских галеонов у него был второй, более глубокий, трюм для сокрытия золота от сборщика податей, в который можно было попасть только через люк. Там я и держал пленницу.
За исключением моего фонаря, там стояла кромешная тьма. Запах плесени бил в нос сильнее, чем где-либо на корабле. Пленница с прикованным к ноге железным шаром сидела в углу. Она посмотрела на меня своими зелеными, как морская вода, глазами. На ее лице не было ни страха, ни гнева, ни печали – лишь безграничный покой.
– Как проводишь время? – спросил я.
– В истине.
Странный ответ. Может, она знает наш язык не так уж хорошо.
– Я могу улучшить твое положение. Намного. Хочешь?
Она молча смотрела на меня.
– Вот мое предложение. Отрекись от своей ложной богини, прими веру в Архангела и присоединись к моей команде. Ты будешь единственной девушкой, но я ручаюсь за твою безопасность и честь. Альтернатива намного хуже: я отдам тебя епископу, и он тебя сожжет.
– Я не отрекусь от своей богини.
– Я поклялся уничтожить ее веру, поскольку она – враг моего ангела. Ты не можешь поклоняться Лат в моей команде.
Я поднял фонарь, чтобы получше ее рассмотреть. Ни морщин, ни тусклых волос. Никак не старше восемнадцати; слишком невинна, чтобы быть той, кем ее считали эджазцы. Целую вечность назад я влюблялся в похожих девушек в родном городе. Дочь пекаря. Племянница мясника. Подозрительно юная жена ростовщика. Они не были красавицами, слишком бледные и худые, но для сына трактирщика – просто мечта.
– Я сожгу ваши святилища. И предам мечу тех, кто откажется принять истинную веру, пойми это.
– Да, ты сделаешь все это, и даже больше.
Она смотрела прямо перед собой, будто глядела на невидимого человека позади меня.
– Мы враги, пока ты не сменишь веру.
– Кто служит Спящей, не враги.
Опять неправильно выбранное слово? Но казалось, что она хорошо говорит на крестеском.
– Епископ будет рад заполучить тебя, – продолжил я. – Он обожает жечь ведьм.
Я схватился за металлическую перекладину трапа.
– Семь морских стен Костани не преодолевал никто за всю историю. Как ты пересечешь их, когда тысяча пушек будет сеять смерть? – Теперь стало очевидно, что она владеет нашим языком лучше, чем большинство чужеземцев. – Под Костани есть туннели, и я знаю проход.
– Туннели? Что за туннели?
– Лабиринт.
– Невозможно, – фыркнул я. – Лабиринт – это врата в ад. Через него нет прохода.
Она встала и пошла ко мне. Шла, пока вес железного шара не остановил ее.
– Где ты меня нашел?
– В титановых копях Эджаза. Ты появилась внезапно, будто призрак.
– Ты знаешь, где я была днем раньше?
Она придвинулась ближе. Железный шар поддался. Она поднимала ноги и тащила его, будто он из воздуха. Я едва не разинул рот от удивления.
И тут я ощутил ее дыхание. Лед, мята и мед. Она провела в трюме несколько дней, не имея воды для мытья. Как она могла пахнуть так соблазнительно?
– В Костани, в шестистах милях оттуда. В Лабиринте, – сказала она.
Я усмехнулся.
– Надо бы отшлепать тебя за такое вранье.
– Я могу провести вас через туннели за несколько часов. Вы окажетесь прямо под Небесным престолом, пока шах вместе с армией будет спать. Вы расправитесь с ними и захватите морские стены. Твои корабли пройдут Тесный пролив, и Костани станет вашей.
Крестеский флаг, реющий над городом. Божественные гимны, несущиеся из величайшего из наших храмов. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но ее слова сделали образ захваченной Костани таким реальным.
– У всего есть цена, – продолжила она. – Такая, которую не смыть тяжелой водой. Вошедший в Лабиринт не будет прежним. Прикосновение Ахрийи меняет всех.
Ахрийя – еще один ложный бог, которого верующие в Лат считали воплощением зла. Как будто самого греха недостаточно. Как будто нужен кто-то, чтобы воплощать его. Да, Падшие ангелы тоже были злом, но грехи были их собственными.
Я рассмеялся ей в лицо.
– Вот почему моя религия истинная, а ваша ложная. Вы берете рабов. Вы верите, что человеком можно владеть. Если и есть на свете зло, то это рабство. Грехи, которые мы совершаем друг против друга, – вот что такое зло, а не какая-то темная богиня, которая правит адом.
Я мог бы поклясться, что она едва заметно ухмыльнулась.
– И как же называется то, что делаешь ты? Сколько людей трудится над перестройкой твоих кораблей, не получая ни монетки?
Я удивленно моргнул.
– Кто тебе рассказал?
– Я знаю многое, так же, как ты знаешь, что ты не такой несгибаемый, каким пытаешься казаться.
– Я верующий человек. Первое, что я сделаю, когда разграблю Костани, – привезу все ее золото и серебро на этот остров, чтобы заплатить всем, кто хоть раз поднял для меня доску. А вдовам тех, кто умрет на жаре, я отдам целый корабль драгоценностей шаха.
– Сначала нужно завоевать Костани. А без меня ты сделать это не сможешь.
Девушка отошла от меня, волоча за собой железный шар, будто он ничего не весил, и села в углу.
В ту ночь мне предстояло выбрать, кого отдать епископу, – ведьму или пятерых моих помощников. Я забился в угол своей каюты и накрыл голову простыней, чтобы отгородиться от окружающего мира. Я молил того, кто слышит все молитвы, о наставлении на путь истинный, об избавлении. Как я мог думать о том, чтобы отдать своих людей? И все же обещанная девушкой Костани запала мне в душу. Ведьма показала мне свою силу, передвинув железный шар, и я не мог отдать ее епископу и его инквизиторам. На рассвете я ползал по полу, все еще накрытый простыней, и умолял Архангела о прощении, потому что уже знал, что должен сделать.
Собрав пятерых командиров, я рассказал им о желании епископа, чтобы они предстали перед судом вместо меня, но умолчал о его предложении выдать ведьму.
– Мы готовы умереть за тебя, – сказал Беррин от всех пятерых. – Не стоит колебаться из-за твоей любви к нам. Мы знаем, что и Архангел так же любит людей.
– Мне жаль, – только и мог сказать я.
– Не нужно жалеть, брат, – сказал ясноглазый Зоси. От мысли о нем, болтающемся в петле, меня бросило в дрожь. – Мы все только что очистились в воде, смыли свои грехи. Мы умрем, почти не успев наделать новых, и, возможно, книга наших добрых дел окажется толще, чем книга грехов.
– Пусть Архангел запишет все ваши грехи в мою книгу, – сказал я. – Я понесу их, как вы несли наше святое дело.
Орво, мой главный алхимик и сапер, положил обожженную руку мне на плечо.
– Я не хочу умирать. Я еще не испробовал множество рецептов. Но буду горд увидеть ангелов с такой компанией.
Его грубое безбровое лицо было мне милее лица любой прекрасной девы.
Эдмар, имевший шрамов не меньше, чем волос, кивнул.
– Можешь назвать в мою честь мост в Костани. А, нет, пусть это будет бомбарда. Самая большая.
Каждый шрам на его лице был святее священного гимна, ибо они были получены на службе Архангелу.
Один Айкард снисходительно молчал. Он дергал светлую козлиную бородку – тщеславная мода, которую я терпеть не мог. Мой главный шпион менял форму бороды каждую неделю и, похоже, сейчас раздумывал, что отрастить в следующий раз, как будто знал, что останется в живых.
– Моими последними словами станет молитва за твою победу в Костани. – Беррин стукнул кулаком по столу, едва не разбив медный компас. – Раздави шаха своим сапогом и назови ему мое имя!
От одной мысли о том, что епископ сделает с ним, у меня закипела кровь. Я не мог это принять. Я – Михей Железный, возрожденный в тяжелой воде Священного моря, слуга Архангела и Двенадцати ангелов, покоритель Пасгарда, Саргосы, Пендурума, Диконди и Эджаза. За десятилетие кровопролития я утроил размер империи. А чего добился епископ Иоаннес, чтобы иметь власть надо мной?
Я обнажил меч, бросил его на стол и взглянул в непреклонные глаза своих верных соратников. Таких смелых, что им и смерть нипочем. Нет, таких преданных, что они приветствовали смерть.
– Сегодня, – сказал я, – начинается наша война за чистое место без подлых священников и жестоких лордов. За землю, которой правит Архангел. Но только для тех, кто верен ему на словах и на деле. – Я высоко поднял меч. – Вперед!
Мы вшестером убили или покалечили всех этосианских рыцарей, охранявших Гроб апостола Бента, хотя в основном это была заслуга Эдмара. Его метательные ножи всегда находили плоть, будь то подмышечная щель в латах или задняя часть колена. А мне, здоровяку с длинным мечом, рубить рыцарей было все равно что разрывать детей в доспехах (не то чтобы я когда-либо занимался подобным).
Епископ Иоаннес подсчитывал десятину в своем кабинете. Я выволок его из собора за волосы, связал и потащил на самый высокий холм. Он приготовил там костер – из всех способов казни сожжение было самым болезненным. Предполагал ли он, что я отдам ему ведьму? Или он собирался пытать моих людей?
Так или иначе, его судьба была решена.
– Тебе конец, Михей Железный, – сказал он, когда я привязывал его к столбу на костре. – Я говорю от имени Архангела. Неужели ты не понимаешь?
– Тогда ищи у него прощения. Скоро ты предстанешь перед судом.
Вокруг собрались паладины. Пятеро моих помощников держались рядом. Беррин с детским лицом, мягкий Зоси, Орво, Эдмар, несгибаемый Айкард. Я больше никогда в жизни не допущу мысли о том, чтобы бросить их.
Но кое-кого я увидеть не ожидал. Мою пленницу, ведьму.
– Кто освободил тебя? – спросил я, когда она шла ко мне с лицом безмятежным, словно ясное небо.
Она сняла с головы желтый шарф. Зрачки отражали солнечный свет, будто изумруды.
Увидев ее, епископ выпучил глаза.
– Это про́клятая женщина! Это за нее ты готов убивать, Михей? Разве ты не видишь, кто она такая? Не знаешь, что она такое?
– Кем бы она ни была, она моя.
– Она маг! – вопил епископ. – Чародейка, чьей силы тебе даже не постичь! Убей ее, пока она не погубила всех нас!
Беррин зашептал мне на ухо:
– Великий магистр, это же епископ, посвященный в сан во имя Архангела патриархом и императором Ираклиусом. Он лично провел обряд возрождения для сыновей императора в Священном море. Ты уверен, что стоит это делать?
Разумные слова. Хотя я желал, чтобы епископ Иоаннес сгорел, и был в ярости из-за его жестокости, он все же оставался этосианином. Я умерил свою ярость милосердием, как и полагается доброму этосианину.
– Я дам тебе шанс спастись, епископ, – произнес я. – Если ты истинно верующий, то ответь мне. В истории ангела Михея, когда он закрывает крыльями солнце… Почему он позволяет праведным замерзнуть вместе с грешниками?
Епископ плюнул мне в лицо.
– Я не стану спорить с тобой о теологии и не позволю судить меня!
Я стер слюну со лба.
– Потому что все мы грешники. – Я выхватил у Беррина кремень. – Мы все заслуживаем мучительной смерти. Во времена ангела Михея лед очистил верующих от греха. Тебя очистит огонь.
– Ты – проклятие этой земли, – начал свои последние причитания епископ. – Император Ираклиус отлучит тебя от Церкви. Он объявит тебя врагом веры, и все, что ты сделал, будет напрасно!
Я высек искру. Пришлось повторить это несколько раз, чтобы разжечь огонь на ветру.
– Ты прав, скорее всего, так и будет, – сказал я. – Я совершал и еще совершу страшные грехи. Но все они будут прощены.
Епископ засмеялся в последний раз.
– Как ты можешь быть таким самонадеянным?! Император никогда этого не простит! Архангел бросит тебя в самый глубокий ад!
Я разжег костер, и дрова затрещали.
– Я буду прощен, потому что дам императору Ираклиусу то, чего он хочет больше всего на свете. Чего хотел с того дня, как взошел на трон. Я дам каждому этосианину то, чего он жаждет всем сердцем.
Когда пламя лизнуло епископу ноги, он заблеял, как подыхающий козел. В нос ударила вонь горелой плоти.
– Во имя Архангела и всех верующих в него я очищу самую святую землю из всех. Я освобожу Костани. Я низвергну неверующих и верну восток Этосу.
Я надеялся, что вопли епископа слышны всему острову. Я наслаждался каждым. Когда все закончилось, я повернулся к ведьме, равнодушно наблюдавшей за происходящим.
– Кто освободил тебя? – спросил я еще раз.
– Я была пленницей, пока хотела этого, – ответила она. Пепельные волосы спутались на ветру. – Теперь я свободна, потому что так хочу.
Она посмотрела на обгорелые останки епископа. Ее гладкое, почти детское лицо не выдавало никаких чувств. Была ли смерть ей в диковинку? И, что более важно, была ли смерть в диковинку мне?
Я уставился на свои руки. Что я наделал?
– Он всего лишь первый, – сказала девушка.
– Первый в чем?
– Первый из тех, кого ты убьешь для меня, – прошептала она мне на ухо.
Что за странные слова. Пусть и красивая, девушка все равно не стоила того, чтобы из-за нее убивать, даже если была непростой горожанкой.
Мои люди начали спускаться с холма, молча, будто в трауре. Большинство из них преклонялись перед священниками и теперь были потрясены. Мне придется немало потрудиться, чтобы вернуть им веру в справедливость нашей цели.
Ведьма смотрела на Никсос, и ее глаза мерцали, как его изумрудные воды.
– Ты даже не назвала свое имя.
Она подошла ближе.
– Можешь называть меня Ашерой.
И ушла.
3. Кева
Обугленные тела и пепел усеивали каменную часовню, служившую некогда домом этосианскому апостолу. Рой ожиревших от крови мух вился над скамьями, пока янычары вытаскивали сгоревших людей на носилках. Я прикрыл рот платком и закашлялся: поджаренное человеческое мясо – это слишком, даже для бывалого воина. Я вышел наружу, под жгучее солнце, в дымный воздух узенькой, вымощенной кирпичом улочки старинного это-сианского квартала Костани. По их Писанию, почти тысячу лет назад на это место спускались ангелы и пели славу. Но я не мог вообразить ангела глядящим на смерть, что покрыла это место сегодня.
В связи с внезапной бойней этосианских паломников шах собрал в тронном зале совет. Великий визирь Эбра занял место слева от шаха, прочие визири собрались вместе рядом с местным этосианским епископом. Мы все (кроме шаха, сидевшего на высокой золотой оттоманке) разместились на полу, и с нами – несколько старших и прекрасно выглядевших детей шаха. Но все внимание привлекал Великий муфтий Тайма, глава Источника, собрания величайших ученых, и честь сидеть рядом с шахом предназначалась только ему. Из всех присутствующих, не считая шаха Мурада, реальной властью обладал только он. И если шах по некой причине желал казнить кого-либо из царственного дома Селуков, ему требовалось для этого дозволение Великого муфтия.
Десять лет назад я наблюдал, как в Голубых куполах, высочайшей точке Костани, шах отрубил голову своему брату. Селим, тайный наследник престола, умер с улыбкой. Тот проиграл войну за престолонаследие (главным образом потому, что я сразил мага, который удерживал войско Мурада, не допуская его в столицу). Великий муфтий Тайма обвинил Селима в тирании, палаш шаха сделал все остальное.
Сегодняшний муфтий Тайма мало чем отличался от того, прежнего. На нем были белый кафтан и кремовые шаровары. Густая, но аккуратная каштановая борода и золотые очки подчеркивали статус ученого, а власть его зиждилась на уважении по этой причине. Он был из тех людей, каких я боялся в юности: его осуждающий взгляд пронзал человека, как копье пронзает мешок с мукой, насквозь.
Местный этосианский епископ, с ожогами и перевязками на шее и на щеке, дрожащим голосом рассказал о случившемся.
– Вокруг алтаря быстро вспыхнул огонь. Мы попытались бежать через внутренний коридор, но там был… человек, охваченный пламенем. Сперва я подумал, что он страдает, и бросился ему на помощь. Но то, как он шел… С такой легкостью… Он поднял руку, и пламя охватило весь коридор. Я задохнулся в дыму и лишился сознания. И это последнее, что я помню, перед тем как очнулся в лечебнице.
Другие свидетели подтвердили, что видели того горящего человека. Все они были этосианами, а я никогда не встречал этосианина, который не был бы склонен к полету фантазии, особенно когда дело касалось веры, войны и смерти.
– Позвольте мне пояснить, – произнес муфтий Тайма. – Наша религия не позволяет убивать кого-либо – неважно, последователя Лат, верующего в Архангела, или поклонника глиняного идола – без должного рассмотрения дела. – Его речь текла как плавный поток. – Тот, кто это сделал, осквернил святые заветы и должен предстать перед судом.
Никто не решался это сказать. Мы переглядывались, как малолетние школьники, боящиеся назвать имя мучителя.
– Из описания свидетелей все понятно. – Эбра сглотнул. Пот над бровями выдавал его страх. – «Человек, охваченный пламенем». Это сделал колдун.
– Маг!
Шах хлопнул по столику у оттоманки так, что зазвенели золотые кубки и блюда с фруктами.
Не ошибался ли я насчет мага Вайи? Он не выказывал кровожадности – предпочитал подавать странный чай.
– Полгорода поклоняется этому Архангелу! – Казалось, шах готов достать меч и снести кому-нибудь голову. – Когда пятьдесят тысяч крестеских паладинов осадят Костани, для этосианцев это будет идеальным поводом сплотиться с ними!
– Единственный выход – привлечь виновных к ответственности, – сказал Великий муфтий, – и показать тем, кто верит в Архангела, что мы станем их защищать, как своих. Призвать мага Вайю к ответу.
– Кева, ступай немедля, – приказал шах. – Скажи магу, чтобы явился не позднее завтрашнего дня, не то заклеймлю его врагом Лат и предателем.
«Проклятие, – только и мог думать я. – История полна безголовых посланников».
– Разумно ли отталкивать его, о мой шах?
– Эбра, собери сотню лучших янычар, – велел шах, не обратив на меня внимания. – Маг Вайя войдет в Небесный дворец и не покинет его, пока муфтий не вынесет приговор.
– Но почему вы думаете, что он подчинится? – Я вынужден был настаивать, иначе нас могла постигнуть судьба этосианских паломников. – Если он владеет огнем, неужто сто янычар удержат его?
Воцарилась ошеломляющая тишина. Но я понимал, что то же самое было на уме у всех.
Великий муфтий улыбнулся мне, как старый друг.
– А разве не ты убил мага, впервые со времен Темура Разящего? Разве ты не эксперт в подобных делах?
Я часто думал о том, убил ли я того мага на самом деле. Мы сражались с ним под градом, вызванным его колдовством, и вдруг он взглянул на небо, удивленно раскрыв глаза, как будто на горизонте появился ангел, как, по легенде, это случилось в той полной горелой плоти часовне. Отвлекшийся маг даже не вздрогнул, когда сабля перерубила его шею.
В юности я жаждал славы. Нет лучше трофея, чем деревянная маска мага, источник его силы, хотя она становилась невидимой, когда ее надевали.
– Маг – существо из плоти и крови, – ответил я. – Сруби ему голову, и она не отрастет заново. Но сделать это – совсем другая история. И, честно сказать, я сам не знаю, как мне это удалось.
– И тем не менее законы должны соблюдаться, а правосудие – свершаться. – Муфтий пристально смотрел на меня сверху вниз сквозь золотые очки. – У магов тоже есть свои законы. Они дают клятву защищать веру в Лат. Случается, что заблудший маг неверно истолковывает эту клятву. Защита латианской веры может означать убийство последователей иных религий и даже убийство соперника, претендующего на трон, как это произошло десять лет назад.
– Как приятно напоминание о моем любезном и милом братце. – Шах откинулся на оттоманке. – Маг Вайя и его приспешники хотели видеть моего брата на троне. Он всегда был сорной травой у меня в саду. – Шах устало вздохнул. – Нам не следовало щадить мага Вайю, избавляя от судьбы, постигшей его господина. То была ошибка… и твой совет, Эбра!
Эбра вздрогнул, словно получил пощечину от наставника.
– Приношу извинения, ваше величество, – склонил голову он. – Вы всегда должны следовать собственной мудрости, что на тысячу лиг глубже моей.
Он, похоже, умел умиротворять.
– Тогда что в тебе толку?! – Шах вскочил, пнул ногой золотую оттоманку и метнулся к веранде. Но на полпути обернулся и закричал: – Исправляйте это! Вы все, кто твердит, что служит своему шаху, разгребите наконец этот проклятый беспорядок! А иначе, если не справитесь, я покажу тем, кто поклоняется Архангелу, каков суд шаха, возложу на вас всю ответственность за гибель тех, кого уничтожил маг!
Меня ожидало очередное унылое путешествие в Балах. В янычарской оружейной я позаимствовал саблю; ухватил было и аркебузу, но не мог забыть, как едва не лишился пальцев, впервые попробовав ею воспользоваться.
«В Шелковых землях уже не пользуются саблями!» – сказал бы Тенгис. Полагаю, в Шелковых землях я не стал бы прославленным воином. Надо было переехать туда.
Но сегодня моя карета напоминала миниатюрный дворец на колесах. Что ж, по крайней мере, я с комфортом поеду навстречу смерти. И меня будут сопровождать конные янычары. Как неловко быть под охраной, а не охранником. Я открыл дверцу, плюхнулся на сиденье. Там, в засаде, кое-кто уже караулил меня.
– Мелоди? Что, во имя Лат, ты здесь делаешь?
Она была в кольчуге поверх желтого кафтана и в розовых шароварах – достаточно ярких, чтобы сойти за янычара. На поясе висели кинжал и сабля. Она подготовилась лучше, чем я.
– Ты медлительный толстяк и не сможешь себя защитить, – сообщила она. – Я поеду с тобой.
– Нет, не поедешь. Я могу не вернуться из этой поездки.
– А я позабочусь о том, чтобы вернулся.
– Марш отсюда, Мелоди. – Я распахнул дверцу кареты. – Как вообще ты об этом пронюхала?
– Некоторые рабы, которых воспитывал дедушка, подросли и стали дворцовыми стражниками. У меня есть знакомства в высших кругах.
– Тенгис сварит мою печень в корыте с кровью девственниц, если я возьму тебя с собой.
Мелоди захлопнула дверцу.
– Я не уйду. Я за тебя отвечаю.
– Но, во имя Лат, тебе только пятнадцать! – Я опять открыл дверь. – Выходи, или мы не поедем.
– А что делал в пятнадцать ты?
Она снова захлопнула дверцу и насупилась.
Я в пятнадцать был стражником во дворце и уже омыл свое копье кровью. Правда, конской – я пронзил животное, и конь сбросил разбойника. Тот упал головой в канаву и сломал себе шею.
Я опять открыл дверцу.
– Ни за что я не повезу тебя туда, где может случиться бойня.
Мелоди снова закрыла ее.
– Если ты умрешь, никогда себе этого не прощу.
– Ты себе не простишь? А что, по-твоему, буду чувствовать я, если ты умрешь? – Я пинком распахнул дверцу и указал наружу.
– А ты ничего не почувствуешь, потому что, скорее всего, умрешь первым. – С недовольным видом она слезла с сиденья и выбралась наружу.
Я захлопнул дверцу и заорал:
– Гони в Балах!
Возница хлестнул коней, и я отбыл.
Я очнулся от тревожного сна из-за шума толпы снаружи. Потные балахские фанатики перегородили дорогу. Вокруг камни гор Зари-Зар, бежать некуда. Я похлопал себя по щекам, чтоб окончательно проснуться, и выпрыгнул из кареты, намереваясь с ними договориться.
Во главе толпы стоял маг Вайя; как обычно, ни улыбки, ни гнева – никаких эмоций на вечно юном лице. Воздух здесь достаточно сухой и запросто вспыхнет, чего я и опасался.
– Благодарю за то, что избавил меня от поездки, – произнес я. – Не хотелось подниматься по крутым склонам Балаха.
Со мной рядом встали пять янычар, еще четверо оставались верхом. Один янычар точно может прикончить десятерых из этой толпы, зато маг способен убить нас всех.
– Ты явился, чтобы доставить меня к шаху, – сказал маг.
– Так мне приказали, – неискренне засмеялся я. – Ты избавил меня даже от сотрясания воздуха, благодарю.
Что касается дрожи в моих костях – сказать, что я нервничал, было бы слишком слабо.
– Как верный слуга шаха, я пришел, чтобы ответить на призыв к правосудию, – сказал Вайя.
Я сообразил, что сжимаю саблю, лишь ослабив хватку.
– Откуда ты узнал, что шах призывает тебя?
– Когда я услышал о страшной резне, то сразу понял, что шах обвинит меня. Я могу поехать с тобой?
Я не смог отказать. Полагал, что Вайя хотел поговорить по дороге, но он большую часть времени провел за молитвой. Непрерывное клацанье его четок было хуже дорожных ухабов. От него не несло застарелым недельным потом, как от его последователей. У него вообще не было запаха.
– Когда кончилась война за престолонаследие, я дал клятву подчиняться шаху Мураду, – наконец сказал он, когда мы уже ехали по мощеным улицам Костани. Одного конника я выслал вперед, чтоб уведомить шаха о нашем прибытии. До дворца оставалось недолго. – Мы, маги, связаны клятвами, хотя наши последователи – нет. Признаю, я предпочитал не замечать грабежи – до тех пор, пока никого не убили. Но я никогда не нарушил бы клятву и не убивал бы людей на улицах.
– Клятву. Каждый янычар дает клятву. Но это не останавливает их от мятежа.
– Я был в Балахе, когда случилась эта трагедия. Сто один человек сможет это подтвердить.
– И внезапно все они – твои последователи.
– Сотня человек не сможет одинаково лгать. – Вайя вглядывался в меня, как будто читал мою душу. – Я чувствую твои колебания… Чувствую страх. Но за всем этим я ощущаю и глубоко запрятанную печаль.
– Я не так хорошо, как ты, умею скрывать эмоции.
– Я бы никогда не причинил тебе вреда. Я же вижу твой рух, твою подлинную натуру. Ты хороший человек.
– Огонь всех сжигает – и плохих, и хороших.
Нестареющий маг пронизывал меня взглядом.
– А ты знаешь, чего я боюсь? Боюсь Лат. Боюсь ее гнева. Дня, когда ее милость иссякнет, как источник в песках пустыни.
– Как и все мы.
– Еще я боюсь Лабиринта. – Неужели маг содрогнулся? – Лабиринт – это конец всего. Вера не выдерживает касаний Ахрийи. Шах отправит меня туда, если меня признают виновным?
