Юрий Вяземский
Молот Тора
Самолично сын блудницы и отца из колена Данова. Лже-Мессия, имеющий злую сущность, но выдающий себя за спасителя униженных и оскорбленных, ограбленных и эксплуатируемых, безземельных и истощенных войной. Антихрист имя ему… Что бы там ни говорили некоторые мои коллеги, Россия-матушка радостно приняла и впустила в себя нового своего Сожителя! Она его давно ожидала.
Профессор опрокинул новую рюмку водки и закусил соленым огурчиком; эти огурчики незаметно появились рядом с грибками на откинутой столешнице. Речь его становилась все более сбивчивой.
– У пророка Иезекииля и в Откровении Иоанна Богослова Антихрист иногда предсказывается в виде Гога и Магога. И произойдет это по окончании тысячелетнего царства!.. Как видите, и тут совпадение. России к этому моменту уже тысяча лет исполнилась, и в Новгороде памятник воздвигли… Стало быть, Гог и Магог. Они все время вместе упоминаются. Как Маркс с Энгельсом. Или как Ленин со Сталиным. И я, с вашего разрешения, нашего российского Антихриста тоже позволю себе раздвоить. Он, Антихрист, и должен двоиться.
Профессор переместился еще ближе к шкафчику и принялся за грибки.
Трулль одним глазом следил за ним, а другим – за Петровичем. И наконец-то успел заметить, как тот налил Профессору водку и пиво. Сделал он это поразительно быстро и ловко. Александру даже показалось, что Драйвер будто раздвоился и часть Петровича оставалась за рулем лодки, в то время как другая его часть метнулась к шкафчику с бутылками. «Меня все хвалят за быстроту реакции. Но я мальчишка по сравнению с этим умельцем!» – восхищенно подумалось Труллю.
– Вы считаете их русскими? – спросил Ведущий. – У Бердяева в его «Истоках и смысле русского коммунизма»…
– Назовем их хазарами, – перебил Сенявин. – Вернее, неохазарами. У тех, у древних хазар, иудеи управляли разными народами, у которых сам черт не разберет, кто они были на самом деле по национальности… А Ленин даже внешне был похож на хазарина… Эти неохазары тоже объявили себя «рахдонитами» – «знающими путь». И подобно Иисусу Навину… был такой герой в Ветхом Завете… подобно этому ученику великого Моисея, наш лже-Иисус повел за собой на завоевание Земли обетованной. Но не в пространстве, а во времени, назвав ее Светлым Будущим и Коммунизмом, в котором все будут, дескать, равны и счастливы. Он-то, этот лже-Навин – а на деле антихристов Гог – и привиделся поэту Блоку… И очертя голову, страдая и Плотью, и Душой, и разрывая, расстреливая Сердце, отправилась несчастная Россия за новыми своими разумниками-большевиками, не чувствуя и не видя, что ведут ее не вперед в Светлое Будущее, а вспять – в крепостничество и в рабство русское; не в долину священного Иордана, в котором крестился Христос, а в Царство Египетское, с его десятью казнями, не египтянам, а ей предназначенными… Она даже не заметила, как ее, великую женщину, в мужика превратили. На пути через пустыню ее обозвали Советским Союзом, СССР, а прекрасное имя Россия сделали прилагательным и стыдливо спрятали внутри безликого РСФСР.
– А когда Ленин умер и Гог незаметно для всех стал Магогом, казни египетские как раз начались, – продолжал Андрей Владимирович. – Забальзамировав Ленина и поместив его в ступенчатую пирамиду, которую для отвода глаз велели называть мавзолеем, Иосиф – не ветхозаветный Израилев, а наш, неохазарский – себя превратил в фараона и в бога земного. Как древние фараоны, он Советский Союз стал считать своим телом и решал, каким частям его «давать жизнь к носу» – египетское выражение, – а каким не давать, чтоб задохнулись и не мешали. Верующее русское Сердце, Храм наш, он пуще прежнего обескровил, а земную церковь преобразовал в египетское святилище, где ему и Марксу-Энгельсу-Ленину, как Амон-Ра-Птаху, поклонялись и возносили молитвы на съездах, в собраниях и в застольях… Большевиков-неохазар – разных там троцких, каменевых с зиновьевыми, рыковых с бухариными – он одного за другим ввергнул в царство Анубиса, потому как те продолжали считать себя «знающими путь» и верными соратниками Ленина-Навина, вовремя не догадавшись, что Путь может знать только он, Иосиф Божественный. На место этих наивных зазнаек он поставил верных ему служек – древние египтяне называли их хемуу нисут, «царские люди». И в таких же «хемуу» он превратил то, что мы называем творческой интеллигенцией, или Душой. Потому как в Египте всё и вся должно подчиняться фараону и трудиться в его хозяйстве, будь то наука, или искусство, или прочая разного рода инженерия… Рабочих и крестьян, полагаю, и поминать не следует. Это уже не хемуу, не люди, а клетки в едином национальном организме, вернее, даже не клетки, а винтики… Он, Иосиф Ужасный, эти винтики-клетки в такой порядок привел, что заставил народную Плоть выиграть величайшую в истории войну; создал империю, с которой только империя Чингисхана может сравниться. В космос первым советского человека отправил.
Профессор повертел в руке рюмку с водкой, но поставил ее на место и приложился к стакану с пивом.
– Если мне не изменяет память, Гагарин полетел в космос уже при Хрущеве, – заметил Ведущий.
– Да, при Хрущеве, – усмехнулся Сенявин. – Но космическая промышленность и вся оборонно-ракетная мощь при Сталине и благодаря ему были созданы. Хрущев и последующие бабуины лишь пожирали плоды, которые он взрастил.
– Бабуины? Почему бабуины? – поинтересовался Трулль.
– Потому что у бабуинов… у них стадом руководят пожилые самцы с посеребренными спинами, – обрывочно объяснял Профессор, часто прихлебывая из стакана. – У них седина на спине выступает… У них, кстати сказать, тоже коллективное руководство… Сталин, стало быть, умер и Магог ушел. Но бабуины, животные бога Тота, остались… Они по утрам солнце приветствуют, а затем отдыхают, силы берегут, старость свою охраняют и друг друга поддерживают… Они мало на что способны, если их к искусственной почке не подключить… Да и Россия, простите, Советский Союз, сильно ослабла от казней, которые на нее обрушились… И возраст у нее стал почтенный. Когда началась перестройка, ей шестьдесят шесть стукнуло… Через несколько биомесяцев ей вернули прежнее имя – Россия… Но уже вечер настал…И от искусственной почки ее отключили.
Тут Петрович вдруг разразился длинной карельской тирадой, внутри которой безошибочно угадывались русские матерные слова. А потом крикнул Ведущему:
– Давай, быстро сматывайся с правой стороны!
– Зачем?.. Хорошо сидим.
– Сматывайся, говорю! Они нам всё перепутают.
– Кто перепутает, Толя? – удивлялся Ведущий.
Петрович выстрелил новой тирадой и скомандовал:
– За руль, блин, садись, и влево бери! Я буду крутить!
Он, словно воробей, выпорхнул из-за руля и с поразительной скоростью принялся сматывать правые спиннинги.
По-прежнему не понимая причины тревоги, Трулль быстро пересел за руль и повел лодку влево.
– Круче бери! Зацепимся, на хер! – угрожал Петрович.
– Да за кого зацепимся, Толенька? – почти умоляюще произнес Ведущий.
– За гондонщиков, мать их язви!
– Где ты их увидал?.. Они тебе не приснились? – спрашивал Трулль, оглядываясь по сторонам.
– Сейчас нарисуются, – пообещал карел, смотав уже три спиннинга и с той же головокружительной скоростью принявшись за четвертый.
Профессор встал, подошел к бортовому удилищу, но Драйвер крикнул:
– Не трожь! Я сделаю!
Сенявин обмер.
Митя открыл глаза и уставился в Сенявина…
Через минуту именно нарисовалась резиновая лодка – будто на пустом месте возникла метрах в ста от их катера.
– Теперь видишь?! – крикнул Драйвер. Он уже смотал четыре верхних удилища, подтянул крыло-поплавок, освободил первый бортовой спиннинг и принялся за второй. – Говорят тебе – некюмет. Туман-обманка. Только вблизи, блин, заметишь!
Им навстречу двигалась резиновая лодка, утыканная распущенными спиннингами. В лодке сидели четверо человек: два молодых парня и две девицы лет по шестнадцати, из которых одна сидела за рулем. Один из парней пил из бутылки. Другой тискал вторую девицу. Если бы тот, что пил из бутылки, не вытолкнул первую девицу из-за штурвала и не отвернул вправо, лодка и катер наверняка бы столкнулись.
Когда лодки поравнялись бортами, Петрович, уже успевший смотать второй спиннинг, вскочил на скамью и заорал на чухонском наречии, судя по всему, свирепо ругаясь. А затем спрыгнул со скамьи и, подбежав к мотору, вслед уходящей лодке прокричал несколько фраз на русском отборном. Никто ему не ответил. Рулевой опустил голову. Парочка расцепила объятия, и парень обе руки прижал к груди, а девица хихикала и помогала встать на ноги другой девице, которая от толчка упала на пол лодки.
– Они, суки, все пьяные, – пояснил Петрович и в сердцах уточнил, в какую часть тела у них проник алкоголь. Но вдруг заметил, что на него смотрит Сенявин, захлопал белесыми ресницами и испуганно затараторил: – Ради бога, профессор! Пардону прошу! Говно во мне вскипело, и я не сдержался!.. Если б я вовремя не угадал, перехлестнулись бы на фиг. Пришлось бы часа два или три…
С деланой суровостью Сенявин смотрел на Драйвера, с трудом сдерживая улыбку. Петрович же обернулся к Ведущему и в спину ему продолжал выстреливать:
– Тот, за рулем, – вепс, понимает по-нашему. А другой – начальник у них. Русский. Мы их гондонщиками называем. У них там, – он махнул рукой в сторону берега, – лагерь. Детский, по ходу. А они как бы вожатые. Девок берут и с ними типа рыбачат. Ну ты понял. Как будто им на земле тухло… Меня это, Саня, выбешивает. Они ведь управлять не умеют, костюмов не надевают, гондоны их на воде неустойчивые. К тому же они еще все время нетрезвые.
– Хрен с ними, Петрович! Не заморачивайся! – посоветовал Трулль.
– С ними-то хрен! Так они, прикинь, и детей с собой часто берут. Набьют в лодку человек по двадцать и мотыляются с ними вдоль берега!
– А вы куда смотрите? – спросил Трулль.
– А что ты с ними сделаешь? У них большой лагерь. Человек двадцать качков. Хозяин крутой. Менты у него на подкормке. Олег наш Виталич один раз пытался с ними стрелку забить. Но ему знающие люди объяснили: сиди на жопе ровно!
– Ладно. Вернемся на базу – позвоню одному человечку, чтобы порядок у вас навел, – пообещал Ведущий.
– Только смотри звонок не сломай. Тут тебе не столица, – вдруг будто огрызнулся карел.
Трулль на него обернулся и, солнечно улыбнувшись, возразил:
– Кончай негативить, Петрович. С этой темы мы соскочили. Давай ставить спиннинги.
– Не вопрос, – быстро ответил Драйвер и с надеждой спросил: – А может, с этой стороны теперь старенькие поставим?
– Нет, давай новые, японские попробуем: минношки.
Петрович сел за руль. Александр стал доставать из своего чемоданчика новейшие японские воблеры и прикреплять их к удилищам.
Ни Профессор, ни Митя в переговорах не участвовали. Профессор успел налить себе и осушить стакан пива. Митя сидел на противоположной скамье и неотрывно смотрел на Сенявина, следя за его движениями. И вдруг заговорил:
– Я вас внимательно слушал. А глаза закрыл, чтобы не кашлять и вам не мешать. Я, когда сел в лодку, заметил, что, когда у меня закрыты глаза, я не кашляю.
Андрей Владимирович в это время закусывал и чуть не поперхнулся соленым огурчиком. А Митя продолжал:
– Мне понравился тот портрет, который вы нарисовали. Интересно и образно. Потому что именно художественно, а не научно. Я согласен, что научно изучать живое невозможно. Потому что оно все время меняется. Или тут нужна какая-то совершенно особая наука.
Насмешливо глянув на Сокольцева, Андрей Владимирович произнес:
– Благодарю вас за ваше внимание и вашу высокую оценку.
А Митя продолжал:
– Но, как мне кажется, вы зря ввели понятие Сердца. Оно лишнее и только сбивает с толку. Я понимаю, Храм и церковь. Но Храм, если он вообще существует, не в Сердце, а в Духе заключен, которого у вас как раз и нет. Без Духа никак нельзя. Там судьба страны. Там ее главный ген, если хотите. Правильнее было бы назвать его кармой. Я помню, вам не нравится это слово. Но если вы мне позволите внести некоторые уточнения…
Митя не договорил, потому что Профессор погрозил ему пальцем и приказал:
– Вот этого ни в коем случае не следует делать! Переводите кого угодно и с каких угодно языков. А меня увольте. Договорились?
Митя закашлялся.
Когда же приступ закончился, Ведущий, снаряжая последний спиннинг, спросил у Профессора?
– Вы эту лекцию тоже студентам читали?
– Читал, – весело откликнулся Сенявин.
– И вам это…
– Да, сошло с рук, представьте себе.
– Тогда за что вас…
– Вы хотите спросить: за что меня выперли из университета? – и тут догадался Андрей Владимирович.
Трулль молчал, сама деликатность.
А Профессор направился к шкафчику, налил себе рюмку водки, осушил ее и, не закусывая, объявил:
– Могу доложить. Если я вам не наскучил.
Хельгисага (32–44)
32
Теперь надо рассказать о Хальвдане Черном.
Годовалым младенцем лишившись отца, Хальвдан воспитывался у своей матери, Асы, в Агдире.
Ему едва исполнилось семнадцать лет, когда Аса женила его на Рагнхильд, дочери Харальда Золотая Борода, конунга Согна. Рагнхильд была на семь лет старше своего юного мужа, и тот ее никогда не любил.
Хальвдану было восемнадцать лет, когда он отправился в Вестфольд и поделил владения со своим единокровным братом Олавом. На следующий год Олав умер или погиб, и Хальвдан завладел всем Вестфольдом и половиной Вингульмёрка. В девятнадцать лет, как уже сообщалось, он завоевал Раумарики. В двадцать два года – окончательно подчинил себе Хейдмёрк. В двадцать три – Тотн и Хадаланд.
От Рагнхильд у Хальвдана родился сын Харальд. Его дед по матери, Харальд Золотая Борода, у которого не было сына, когда одряхлел, уступил Согн своему внуку. Но через год после того, как Хельги был принят Асой, один за другим умерли Харальд конунг, Рагнхильд и маленький Харальд – тесть, жена и десятилетний сын Хальвдана Черного. Тот сразу же заявил, что притязает на наследство своего сына и, не встретив сопротивления, завладел Согном.
Как видно, многое, очень многое уже было сделано, и Харальду Прекрасноволосому, другому сыну Хальвдана Черного, лишь оставалось продолжить завоевания и подчинить себе всю Норвегию.
33
О Хальвдане Черном есть несколько саг. И ни одной – о его матери, Асе. А ведь она была выдающейся женщиной.
Отца ее звали Харальд Рыжебородый. Он был конунгом в Агдире. Когда к Асе посватался Гудрёд Охотник, Харальд ему отказал. Тогда Гудрёд спустил на воду свои корабли и поплыл с большим войском в Агдир. Высадившись там неожиданно, он в ночной битве убил конунга Харальда и его сына Гюрда, а Асу насильно увез с собой и сделал своей женой.
Аса родила ему Хальвдана. Но, когда тому был год от роду, слуга Асы бросился на Гудрёда и пронзил его копьем. Хотя никто не тянул Асу за язык, она тут же призналась, что это она подослала слугу, чтобы тот отомстил Охотнику.
Она сразу уехала с сыном на запад в Агдир и стала править во владениях, которые раньше принадлежали ее отцу.
О завоеваниях Хальвдана саги подробно рассказывают. Но не говорят, что не Хальвдан завоевывает земли, а его мать, Аса, из своей усадьбы в Харальдстадире руководит походами, посылая сыну воинов и предводителей, с которыми и совсем не смыслящий в военном искусстве конунг может стать победителем.
Утверждали также, что единокровный брат Хальвдана, сын Гудрёда Охотника от его первой жены Альвхильд, Олав по прозвищу Альв Гейрстадира, он, дескать, был тайно убит каким-то нанятым Асой даном, а вовсе не умер от болезни суставов. Где это видано, чтобы люди в самом расцвете лет умирали от подобных болезней?
Судачили и о том, что, подчинив себе Эйвинда рогаландского, а с хордаландским Эйриком заключив договор, черноволосого сынка своего она женила на согнской Рагнхильд, чтобы через земли, принадлежавшие ее отцу, подобраться затем к Мёру и Раумсдалю и оттуда – к Земле Трёндов. Но тут у нее дело не заладилось. Хальвдан свою великовозрастную женушку, как уже упоминалось, не жаловал; Рагнхильд женщиной оказалась своенравной и свекрови не желала подчиняться; по ее наущению престарелый Харальд Золотая Борода владения свои передал не зятю Хальвдану, а малолетнему внуку своему Харальду. И вскорости один за другим отправились в Хель оба Харальда и строптивая Рагнхильд. Где ж это видано, чтобы люди, столь неугодные, сами собой умирали по неизвестно какой причине?
Некоторые болтали, что дочь конунга Хрингарики Сигурда Оленя, Рагнхильд, вторую жену Хальвдана, эту другую Рагнхильд, когда она после убийства отца томилась у берсерка Хаки, тоже Аса велела доставить сыну, объясняя ему, что от этого брака он породнится с тогда уже прославленным викингом Рагнаром Кожаные Штаны – тот приходился двоюродным братом Сигурду.
Ни в первом, ни во втором, ни в третьем Аса не признавалась, как когда-то бесстрашно призналась в убийстве мужа по ее наущению. А как было на самом деле – одни норны ведают. Асу, однако, все люди боялись, ее родной сын в том числе.
34
Доподлинно известно, что Аса, дочь Харальда Рыжебородого, замуж больше не выходила, но к мужчинам имела тягу и их к себе властно притягивала. Это были люди молодые, сильные, храбрые, которые, как правило, затем становились известными викингами. Сомнительно, чтобы у Асы в постели когда-нибудь побывал Рагнар Лодброк – хотя чем Локи не шутит! Но Торгильс, до того как отправился воевать в Шотландии и в Ирландии, долго гостил у Асы. Когда он отплыл, с Асой был замечен его брат Фроди. Сын Рагнара, юный Бьёрн, уже тогда прозванный Железным Боком, когда случалось ему бывать в Харальдстадире, всегда пировал за столом у Асы и ближе к ночи первым исчезал из-за стола.
Возле своего длинного дома Аса построила с южной стороны дом для дружинников, а с северной – еще один дом для гостей. В длинном доме находилась горница Асы, так называемая закрытая кровать, потому что располагалась в алькове и закрывалась. Там Аса спала, когда ночевала в одиночестве. Но оттуда через подземный ход можно было попасть в еще один дом, фрюстюгу, женский дом.
Никто не знал в точности, кого и когда водили по подземному коридору в эту фрюстюгу, потому как при свете дня Аса ни взглядом, ни чем иным не выделяла своего ночного избранника из дружинников и гостей, которые ее окружали. Догадывались, конечно, но в Харальдстадире не судачили даже за глаза. После того как однажды кто-то из дружинников позволил себе именно за глаза пошутить по поводу Асиного обычая. И тут же случилось, как в поговорке, которая гласит, что у конунга много ушей. Встретив шутника, Аса ему объявила:
– Когда-то меня имел один мужчина. Теперь я имею мужчин. Ну как, успокоился?
С тех пор этого человека больше не видели в окружении Асы.
– Говорят, ты только молоденьких любишь! – однажды пошутил гостивший у Асы Рагнар Лодброк; он-то никого никогда не боялся и мог высказать все, что пришло ему в голову.
Аса ничуть не смутилась и ответила:
– Они меня сильнее любят. Потому что я делаю из них настоящих мужчин.
Своих избранников Аса щедро одаривала кораблями и людьми, а те из походов привозили ей сокровища, которыми она пополняла казну.
35
Хельги прожил при дворе Асы Правительницы два лета и две зимы.
Аса сделала Хельги своим ближним дружинником, щедро одаривала золотом и серебром, велела красиво одеваться, но никакого дела не поручала, держала всегда при себе – ночью в постели, а днем в хирде телохранителей.
Хельги это наскучило. И он обратился к своей благодетельнице с просьбой:
– Как говорится, на стоялого коня плохая надежда. Отпусти меня служить твоему сыну, конунгу Хальвдану. В его дружине – выдающиеся мужи. Они все время заняты делом и добывают себе славу.
– Ты – мой конь, – строго ответила Аса и добродушно прибавила: – И у меня к тебе пока нет замечаний.
Через какое-то время Хельги снова решил попытать счастья и попросил дать ему корабль и отпустить в плавание, хотя бы недалекое. И снова получил отказ. А его друзей Вестейна и Кари отправила в весенний поход на Оркнейские острова.
Больше Хельги не предпринимал попыток.
Он, как мы видим, маялся, а многие завидовали, как им казалось, его удаче. Эйвинд Кривой Рот послал к Хельги нарочного с просьбой пристроить ко двору Асы Сульки и Соти. Хельги, разумеется, тут же замолвил о них словечко. Но Аса, когда он к ней обратился с ходатайством, ничего по поводу Сульки и Соти ему не ответила, а лишь спросила:
– Эйвинд, кажется, обещал тебя сделать ярлом? Сделал?
36
Однажды в Харальдстадире Хельги встретил Эндота, своего бывшего наставника, и очень обрадовался встрече.
Они долго беседовали, рассказывая каждый о своей жизни. А в конце беседы Эндот вдруг говорит:
– Очень хорошо, что ты теперь служишь у Асы. Я, правду сказать, чем дальше, тем больше за тебя опасался, когда ты жил у конунга Эйвинда.
– Чего же ты опасался? – поинтересовался Хельги.
– Мне стало казаться, что конунг лишь притворяется, что ты ему как сын. Он к тебе берсерков если не подсылал, то разрешал, чтобы они с тобой бились на поединках… Меня от тебя отстранил, а к тебе приставил Рафна, велев ему следить за тобой… Потом у тебя начались поездки, одна другой опаснее. Мне твои друзья кое-что рассказали… Сдается мне теперь, что он хотел от тебя избавиться.
Хельги ему учтиво ответил:
– Если бы я не уважал тебя как своего старшего друга и наставника, я бы тут же предложил закончить разговор. Однако прошу тебя: никогда при мне не клевещи на моего благодетеля, конунга Эйвинда. Он воспитал меня так, как родных сыновей не воспитывают.
– То-то и оно, что так не воспитывают. Родных-то, – сказал Эндот, и разговор на этом так или иначе закончился.
Отец Хельги, Авальд Добрый, когда-то сказал сыну, что в Хель отправляются не только трусы и предатели, но также неблагодарные, которые сродни предателям и трусам. Хельги эти отцовские слова на всю жизнь запомнил.
