Юрий Чучмай
Ведьмы танцуют в огне. Том I и II
Глава 9
ВИДЕНИЯ
Дитрих, как обычно, ждал у ратуши. Буря загнала его и стражников под арку ворот, и Готфрид посочувствовал солдатам – им предстояло мокнуть под проливным дождём ещё целый день, мёрзнуть в своём железе.
– Здорово, – сказал он, оторвавшись от своей вечной болтовни.
Друзья пожали руки и вошли внутрь.
По гулкому холлу сновали мальчишки с письмами, плешивые монахи в рясах, тощий секретарь со скрежетом волок конторку по каменному полу, придерживая стоящую на ней чернильницу.
– Ну как у тебя, Готфрид, с Эрикой? Ещё не устроил ей ритуальную дефлорацию? – спросил Дитрих и громко расхохотался, будто в жизни не слышал ничего смешнее, а затем выжидательно посмотрел на друга.
– Ты не мог бы не упоминать о ней при посторонних? – процедил Готфрид сквозь зубы. – И, Дитрих, я же тебе говорю, что ни о чём таком речь не идёт! Её отец был лучшим другом моего отца, так что я считаю своим долгом…
– Ну уж конечно! Да ты влюбился в неё по уши, и только себя обманываешь этими сказками про честь и долг. Я же вижу, у меня опыта побольше твоего.
– Может быть, – холодно ответил тот. – Только давай об этом говорить без посторонних. Мало ли что.
– А что? – деланно удивился Дитрих. – Кто тебя будет подслушивать? Кому вы нужны?
Я говорю, что влюблённость твоя ненормальная! Сколько тебе лет, вспомни?
Он ждал, что Готфрид ответит, но молчание друга так и повисло порванной струной.
– Ну? – спросил Дитрих, чувствуя триумф. Ему приносило удовольствие насмехаться над людьми подобным образом. За это он и получил ощутимый тычок под рёбра.
Когда они зашли под своды ратуши, Готфрид сразу направился к викарию в кабинет. Дитриха он оставил за дверью, сказав что потом всё объяснит.
– Ты мне сразу не мог сказать? – заворчал он. – Вечно тайны какие-то…
Но Готфрид уже закрыл дверь за собой.
– Герр Фёрнер, – обратился он к викарию, после короткого приветствия. – У меня есть, что сообщить вам.
– Я слушаю.
– Это касается нашего дела. Понимаете, я вчера побывал у дома Альбрехта Шмидта…
– Так, – викарий кивнул.
– Я видел, как из него выходила та самая ведьма, которая проводила ритуал в ночь на среду. Которая хотела принести Эрику в жертву.
– Так, – с интересом повторил викарий. – Когда это было?
– Вечером, прямо перед закатом. Она закрыла дверь на ключ и куда-то пошла. Я не смог проследить, потому что она меня заметила…
– Снова без приказа, Айзанханг? – викарий повысил голос, что было редкостью. – Почему вы никого не предупредили? Если мы спугнём их во второй раз, то…
Он замолчал, и Готфрид попытался оправдаться:
– Мне просто было интересно, я даже не думал…
– Ваш интерес может нарушить всё, вы понимаете?
Готфрид опустил голову и тихо сказал:
– Я готов отправиться туда с отрядом..
Но Фёрнер отмахнулся от него.
– С каким отрядом, Айзанханг? То, что вы видели старуху у дома Шмидта, само по себе ничего не значит. Это могла быть его соседка или сестра, да кто угодно! И если отправим туда отряд ландскнехтов, это не только не послужит на пользу делу, но может и нанести вред. Я сейчас же пошлю наблюдателя туда.
– Разрешите мне! – выпалил Готфрид.
– Нет, – викарий резко помотал головой. – Я пошлю другого человека, а вы слишком фанатичны. Он проследит за домом. А когда мы будем готовы, я тотчас назначу вас командовать арестом! Всё. Сейчас отправляйтесь на дознание к Фогельбаум, а я… А у меня пока здесь дела.
Готфрид щёлкнул каблуками и вышел.
Вместе с Дитрихом они быстро дошли до Труденхауса. По дороге он ругал себя: прибежал, как мальчишка, «скорее, герр Фёрнер, надо атаковать, арестовать всех! Я сам готов повести отряд…». Ему стало противно от самого себя, и он сплюнул. «Разрешите мне!». Дурак…
Холодные внутренности тюрьмы приняли их без особой приязни. Из дальней камеры доносились чьи-то дикие, нечленораздельные вопли и грохот двери.
– А ну заткнись там, а то я солдат позову, – прикрикнул Денбар на неведомого бунтовщика. – А, здравствуйте. Проходите, проходите, не обращайте внимания…
Они направились к пыточным камерам, но по пути Дитрих остановился возле троих палачей и принялся жать им руки.
– Как дела, Дит? Ты, говорят, служишь теперь? – спросил его тощий парень с густыми чёрными бровями, сросшимися над переносицей.
– Да вроде того, – небрежно ответил Дитрих. – А вы всё тут?
Троица заржала.
– Тут местечко тёплое, – усмехнулся белобрысый палач с подростковым пушком на подбородке. – Недавно плату подняли, а иногда разрешают забить кого-нибудь из молчунов. Ну, ты понимаешь.
– Понимаю, – кивнул Дитрих. – Нас тоже к вам поставили, на время. Говорят, народу не хватает.
– Ещё бы его хватало, – хохотнул третий, толстый и красномордый. – Мы тут чужих не любим. Если кто новый приходит, сразу объясняем, что к чему, так что большинство тут надолго не задерживается. Надо, так сказать, бороться за место под солнцем.
– Ну, ладно, – Дитрих похлопал их по плечам. – Нам уже идти нужно. На днях надо пива выпить вместе.
– Добро, – кивнул толстый. – Потом увидимся.
Командовать сегодняшним дознанием и расспрашивать полагалось доктору Фазольту. Видимо Анну не посчитали важным свидетелем, поэтому решили обойтись одним инквизитором.
Два священника стояли по сторонам от стола, секретарь Иоганн Шмельциг сидел за своей конторкой и подробно записывал, что происходит. Фазольт вздохнул и начал дознание.
Анна Фогельбаум, после того, как её попросили подтвердить вчерашнее признание, снова начала говорить, что верует только во Христа, и что вчера её заставил солгать исключительно дьявол. Так почти всегда бывает – посидит ночь в камере, ужаснётся своей участи, а наутро начинает отпираться.
Руки её, после вчерашней пытки, висели как плети – вывихнутые суставы отзывались жуткой болью при каждом движении и отказывались служить. В серых глазах стояла мука, и, казалось, что она вот сейчас упадёт в беспамятстве на холодный каменный пол.
– Айзанханг, начинайте пытать её, – махнул рукой Фазольт.
Готфрид кивнул. Понимая, как у ведьмы болят руки, он подошёл к неровно оштукатуренной стене, на которой был развешан палаческий инструмент, и кое-что снял оттуда. Два небольших тисочка, в пядь длиной, куда вставлялись пальцы несчастного.
Фазольт оценил его выбор.
– Послушай, ведьма, – предупредил он. – Мы собираемся применить тиски для пальцев. Ты до сих пор будешь искать оправдания?
Ведьма резко помотала головой. Как будто язык проглотила от страха. Знает, видать, что становится с пальцами после того, как их укусят эти вот тисочки.
Фазольт кивнул палачам.
– Дитрих, держи, – приказал Готфрид.
Секунда – и крепкие руки Дитриха ухватили её, верёвка затянулась на запястьях. Потом он перехватил грудь ведьмы поперёк, а другой рукой взялся за её связанные и извивающиеся руки. Анна заплакала от боли и страха – плечи, должно быть, причиняли ей адскую боль при каждом движении, а тут грубый Дитрих ухватил её так, что даже у крепкого мужика кости хрустнули бы.
Готфрид надел ей на растопыренные пальцы левой руки одно из своих приспособлений. Красивые, женственные пальчики, которым если и стоит работать, то только ощипывая спелый виноград с вьющихся лоз. И потемневшие от времени тиски, отполированные множеством рук, кривые, сделанные, видимо, самым ленивым подмастерьем, с выщербленным винтом в середине. Один только их вид наталкивал на мысли о раскаянии.
– Признаёте ли вы, Анна Фогельбаум, что в ночь на первое мая подписали договор с дьяволом, отдав ему свою бессмертную душу в обмен на мирские блага? – начал читать Фазольт с одной из бумаг.
Руки повернули винт, железные челюсти тисков сомкнулись на кончиках пальцев. Ещё поворот, и фаланги хрустнули, ногти смешались с плотью в сплошном месиве.
– Признаю! – выкрикнула Анна и разревелась, с ужасом глядя на свои когда-то тонкие и женственные пальчики.
– Признаёте ли вы, что с помощью колдовства наносили вред людям и животным?
– Признаю!
– Как это происходило?
– Я варила колдовские зелья, морила скот. Собирала лягушек в горшок, чтобы вызвать дождь.
– Возможно вы просто хотите прекратить свои мучения, сознаваясь во всём, – задумчиво сказал инквизитор. – Вы раскаиваетесь в содеянном?
– Да, ваша честь, – пробурчала ведьма, опустив голову.
Иоганн Шмельциг записал признание. Фазольт вздохнул, подпёр голову рукой и начал без особого интереса рассматривать инструмент на стене, пережидая, пока ведьма успокоится, пока утихнут её рыдания. Из соседней комнаты донеслись жуткие крики. Кричала женщина, захлёбываясь рыданиями, но сквозь её плач были слышны холодные и жёсткие голоса инквизиторов.
Фазольт начал читать дальше:
– Назовите соучастников шабаша.
– Никого я там не знаю, – залепетала Анна. – Я впервые там…
– Тиски!
– Рудольф Путцер! – закричала она, но Фазольт лишь поморщился.
– Не нужно называть тех, кого мы уже поймали, ведьма! В твоих же интересах отвечать чётко и быстро, и тогда ты потерпишь меньше мучений. Неужто дьявол даёт вам мётлы и колдовские мази, но забирает остатки разума?
Ведьма молчала.
– Ну? Так кто ещё, кроме известных нам, был на шабаше?
Она попыталась что-то промычать, но остановилась.
– Тиски!
Ведьма вновь закричала.
– Кто? – давил судья.
– Мария Вагнер, Альберта Фегер! – выкрикивала она, задыхаясь. – Они привели меня, я никого больше там не знаю!
– Неплохо, – одобрительно кивнул Фазольт. – Сможете подтвердить это на очной ставке? Отлично. Герр Шмельциг, подготовьте приказ об аресте Марии Вагнер. Где она, кстати, живёт?
Ведьма рассказала ему всё о троих еретиках, и её отправили обратно в камеру. Слишком быстро сдалась, обычно держатся подольше. Молодая ещё.
Потом Готфрид с Дитрихом отправились в ратушу.
– Как думаешь, отпустит нас пораньше? – спросил Дитрих.
– Наверное. Пятница ведь.
– Ох, надеюсь. У меня сегодня ещё дела есть – надо мамке помочь, да в пивную сходить. Пойдёшь со мной?
– Нет, – Готфрид помотал головой. – Меня Эрика дома ждёт.
– Тебе эта баба дороже пива, – буркнул Дитрих.
Они поднялись к кабинету викария и постучали.
– А, Айзанханг, извольте зайти.
– Простите, – сказал Готфрид, просовываясь в дверь. – На сегодня будут ещё поручения?
– Здравствуйте, – невпопад вставил Эбенхольц.
– Нет, нет, – замахал руками Фёрнер. – Байер может быть свободен, а вы заходите, посидите с нами.
– Разрешите сообщить Байеру?
– Извольте.
Готфрид на мгновение выглянул из кабинета и сказал Дитриху, что тот свободен.
– А ты? – удивился тот.
Готфрид пожал плечами и вернулся в кабинет.
– Именно! – викарий снова погрузился в прерванную беседу. – Не ведьмы одиночки, большинство из которых просто малолетние фантазёрки, а настоящий ковен, я бы даже сказал, conventus professionalis!
– Фридрих, а ты знаешь, что означает слово ковен? – еле сдерживая возбуждение, спросил Вольфганг.
Фёрнер подозрительно посмотрел на него и осторожно ответил:
– Знаю. Это колдовская община.
– Да нет, – отмахнулся демонолог. – Я говорю об этимологии, корнях этого слова…
Лицо Фёрнера сделалось обречённым, но он терпеливо молчал.
– Слово «ковен», – продолжал Эбенхольц, – происходит от латинского «convenio», что означает сходиться, съезжаться, собираться… э-э… сейчас, – он пролистал свою книжицу и ткнул пальцем в записи. – Ага, «означает сходиться, съезжаться, собираться, общаться, встречаться, соглашаться, соответствовать, подходить, сочетаться, соединяться, сцепляться, а так же спариваться и вступать в половую связь». Что очень интересно, учитывая то, что еретики не только «встречаются» и «общаются» на своих шабашах, но так же вступают в половую связь в отвратительных оргиях.
На лице его застыл восторг. Демонолог явно был доволен своим открытием и ожидал одобрения и похвалы от Фёрнера.
– Это всё весьма интересно, – сказал викарий, – только я имею в виду нечто иное…
В дверь постучали, и, едва Фёрнер разрешил войти, в кабинет ввалился молодой стражник, запыхавшийся от бега.
– Ваше преосвященство! Там ведьму привели! – начал тараторить он. – Велено вам доложить…
Викарий со вздохом поднялся.
– Прямо сюда? – поинтересовался Фёрнер.
– Так точно.
– Что ж, пойдёмте, Айзанханг. Вольфганг?
– Нет, спасибо, Фридрих, я лучше побуду тут.
Фёрнер достал из шкафа какой-то чёрный ящичек с металлическими набивками на углах, передал его Готфриду. Ящичек был тяжёлый, в нём что-то звенело и грохотало. Вместе они спустились вниз, где, под конвоем из двоих стражников, стоял красивый молодой мужчина, держа верёвку, которой были связаны руки красивой молодой девушки.
– Что тут случилось? – поинтересовался викарий.
– Она ведьма, – заявил красивый молодой мужчина, указывая на упирающуюся девушку.
– Я не ведьма, Пауль! – чуть не плача ответила та, и начала дёргаться, пытаясь вырвать конец верёвки из его рук.
– Почему вы решили, что эта девушка – ведьма? – спросил викарий.
– Я не ведьма! – упрямо повторила она.
– Вы не поверите, герр инквизитор, но у неё, – Пауль наклонился к уху Фёрнера и что-то прошептал, потрясая открытой ладонью с оттопыренными пальцами.
У невозмутимого герра викария, которого обвинитель принял за инквизитора, округлились глаза.
– Целых пять! – повторил Пауль шёпотом.
– В таком случае, её нужно осмотреть. Айзанханг и… Кляйн, – Фёрнер указал на одного из стражников, потому что Дитриха не было рядом. – Отведите её в этот зал. Вы, Пауль, пойдёте с нами. Остальные – разойтись.
– Что вы делаете? – запричитала подозреваемая, но крепкие руки уже схватили её за плечи.
Фёрнер, тем временем приказал нескольким стражникам разыскать судей: Герренбергера, Шварцконца и Айнвага.
Готфрид с Германом привели её в просторный зал суда и усадили на стул. Вскоре появились судьи, и герр Фёрнер с Гансом Шталем, своим личным секретарём.
– Ну что же, давайте приступим, – сказал викарий, когда все расселись по местам и перестали скрипеть стульями. – Вот вы… хм… как вас зовут?
– Пауль Фаульбире, – ответил красивый молодой мужчина.
– Итак, Пауль Фаульбире привёл сюда эту женщину и утверждает…
Викарий сделал паузу и посмотрел на Пауля, ожидая продолжения.
– Что? – смутился он, но быстро опомнился. – А, я утверждаю, что эта женщина – ведьма.
– Извольте предъявить доказательства.
– У неё пять сосков на груди!
Судьи переглянулись и озадаченно покачали головами.
– Что вы на это скажете? – обратился Фёрнер к девушке. – И, представьтесь, пожалуйста.
– Меня зовут Кристина Фаульбире…
– Вы что, сестра этого человека? – удивился доктор Шварцконц.
– Нет, понимаете, дело в том, что я его жена…
– Жена? – удивлённо ахнули все разом. Такой преданности Богу можно было лишь завидовать.
– Да, это моя жена, – сказал он. И, будто бы оправдываясь, добавил: – Мы поженились недавно.
– Хорошо, в таком случае, расскажите всё по порядку, – попросил доктор Герренбергер.
Оказалось, что в первую брачную ночь, этот молодой муж, ни разу до свадьбы ни уединявшийся со своей женой, обнаружил, что она, хоть и девственна, но имеет пять сосков на груди.
– Вы представляете, герры судьи, целых пять! – он потряс растопыренной пятернёй, театром пяти сосков. – Пять!
– Давайте проверим? – с энтузиазмом спросил Шварцконц. Другие судьи, хоть и скривились, но не отказались – дознание есть дознание.
Готфрид начал оголять ей грудь.
– Что вы себе позволяете! – закричала она, и попыталась отбиться, но связанные руки ей этого не дали.
– Вот, видите! – сказал Пауль Фаульбире.
Трое судей в удивлении затихли. На груди Кристины и вправду было пять сосков. Три на правой, в форме треугольника с вытянутой книзу вершиной. Самый нижний сосок был скорее под грудью, чем на ней. Два же оставшихся соска были на левой груди – один там, где положено, а другой немного справа и чуть повыше. Все соски были разного размера и формы, поэтому судьи в отвращении скривились и начали торопливо креститься.
– Отвратительно! Это нарушение божественной симметрии подобно преступлению! – сказал Герренбергер. – Айзанханг, оденьте её!
– А как же проверить её на дьявольские метки? – спросил Шварцконц. – Может быть эти соски у неё вовсе не от дьявола?
Двое оставшихся судей, вместе с герром Фёрнером поглядели на него, как на умалишённого.
– Ну, давайте проверим, – сказал молчавший до этого Айнваг.
– Айзанханг, будьте любезны, откройте ящичек, – попросил Фёрнер.
Внутри чёрной коробки лежали палаческие инструменты. Самые малые, конечно, но также и одни из самых действенных: тиски для пальцев, шило для проверки дьявольских меток, воронка, клещи… Готфрид взял шило. От обычного шила оно отличалось тем, что на рукоятке имелась небольшая кнопочка. Когда кнопочку нажимали, то внутренний упор иглы сдвигался, и шило легко входило в ручку. Это подсказал ему Дитрих и научил, как пользоваться таким устройством.
Пока Готфрид колол шилом её «нечувствительные» к боли соски, Паулю Фаульбире, как верному сыну Церкви, отсыпали вознаграждение за донос на ведьму и отправили домой.
Кристина сразу потеряла всю уверенность в себе и стала испуганными глазами смотреть на судей.
– Ну что, – произнёс Герренбергер, – покажите ей инструменты.
Готфрид продемонстрировал девушке остальной палаческий инструмент, разложив его на столе: стальные тиски, воронка, клещи… и простая верёвка – одно из самых страшных.
Она заплакала и начала что-то бормотать, нервно тряся головой.
– Герры судьи, – произнёс молчавший до этого Фёрнер. – Давайте на секунду остановимся и подумаем: в чём виновата эта девушка?
Судьи прекратили все разговоры и дружно уставились на Фёрнера. А на лице того блуждала полуулыбка.
– Вы сами слышали, что её муж сказал, что она сохранила девственность. Он так же не упрекнул её в колдовстве. Следовательно остаётся лишь её… хм… уродство. Врождённая особенность. Corporalis anomalia. Но разве виновна она в этом?
Судьи молчали, а викарий продолжал.
– Так какой же приговор мы ей вынесем? Обвиняется в «нарушении божественной симметрии»? Но, позвольте, разве стоит винить скульптуру в её непропорциональности? Любой нормальный человек вам скажет, что винить в этом стоит скульптора. Но ведь это ересь! Всё, что создаёт Господь, служит его неисповедимым целям. Я считаю, что эта девушка не только невиновна, но даже полезна. Да, да, полезна! Если Господу было угодно создать её с пятью сосками, кто знает, может быть ими она выкормит пятерых верных католиков?
– Невиновна! – сказал Шварцконц.
– А как же нечувствительность к боли? – спросил Герренбергер, в отвращении приподняв верхнюю губу.
– Но ведь кости человека и мозг его тоже не чувствительны к ней, – парировал Фёрнер. – Может быть для того Господь и наградил её соски таким свойством, чтобы их не ранили зубки малышей?
Судьи одобрительно закивали.
– Ладно, – махнул рукой Герренбергер. – Согласен. Оправдать.
Лицо Кристины засияло, улыбка проступила сквозь слёзы, как солнце сквозь тучи.
– Готфрид, проводите её, – сказал викарий.
– Разрешите мне! – встрял обычно вялый и безынициативный Отто Кляйн.
– Хорошо, – ответил Фёрнер с некоторым удивлением. – Извольте, отведите вы. А вы, Готфрид, собирайте инструменты и пойдёмте, выпьем вина.
Вечером они с викарием пили его любимое белое франконское и болтали о разных пустяках. Эбенхольц присутствовал тут же и надоедал цитатами из своей будущей книги. Но постепенно разговор перешёл на тему, которая всех волновала:
– Стоило ожидать, – говорил Фёрнер, – что в войне с Данией мы победим.
– Лютеране вернули нам два архиепископства, дюжину епископств и монастырей больше сотни, – уточнил Эбенхольц.
– Да, – кивнул викарий. – Но в начале года шведы захватили остров Рюген. Это раньше их удерживала война с Польшей за Балтийское побережье, но теперь у них развязаны руки, и Россия им помогает. Эти обстоятельства дают мне право полагать, что в грядущем война будет происходить и на наших землях, поскольку у шведов новейшее огнестрельное оружие и пушки. Боюсь, как бы они не добрались до Бамберга.
– Мне приходилось слышать, что их величество уволили известного чешского аристократа за попытку захватить престол…
– Это всё наветы, – отмахнулся Фёрнер. – Уверен, что Валленштейна оболгали придворные, чтобы самим выслужиться. Его наняли для войны с Данией, у него было множество возможностей захватить престол, но он не сделал этого. Вот увидите, император позовёт его назад, как только поймёт, какого союзника потерял.
– А как вы думаете, герр Фёрнер, долго ещё продлится война? – спросил Готфрид.
Фёрнер отхлебнул вина и вздохнул.
– Если ты читал мой труд «Panoplia Armaturae Dei», то ты знаешь, как я отношусь к этому вопросу, – он оценивающе поглядел на Готфрида. – Но ты не читал. Вольфганг?
– Признаюсь, Фридрих.. – виновато начал Эбенхольц.
– Хорошо, объясню кратко. Боюсь, мы не будем рады концу этой войны. Я считаю, что она – одно из последних столкновений сил Света и Тьмы. Чума, Война, Голод и Смерть – все всадники уже здесь, а разнообразные еретики и колдуны помогают дьяволу в этом противостоянии. Ужасно также известное обстоятельство, что многие сочувствуют казнённым и арестованным. С библейских времён повелось, что тот, кого преследуют – несчастная жертва, несправедливо осуждённый, бедная овечка, за которой гонится волк. Но я всегда говорил, что неправота гонителей не означает правоты гонимых.
Дьявол ослепляет самых маловерных обещаниями богатств, славы, власти. Так, например, он действует, через умы лютеранских еретиков, ведя Евангелическую Унию против Католической Лиги. Мы же, истинно и безоглядно верующие, делами нашими и мыслями, стоим против него, потому что именно мы – последний рубеж в этой войне, именно наши души являются тем барьером, через который он не может перешагнуть. И покуда мы чисты сердцем и крепки в вере, дьявольским силам не сломить нас. Всё, что создал Господь на этой земле, охраняется верой нашей.
К счастью обыватели во многом нас поддерживают. Они часто не видят, но чувствуют, что война со Швецией – это война Господа с дьяволом, а ведьмы – предатели, переметнувшиеся на сторону врага. И как только падёт сопротивление, тотчас наступит конец всему. И свет померкнет. Потому-то мы и должны искоренять ересь калёным железом, уничтожать проклятие ведовства на наших землях, не жалея живота своего.
Но в охоте на ведьм имеется один скрытый плюс. Дело в том, что ведьмы – как раз тот самый враг, который помогает нашим рядам сплотиться и стоять, подобно нерушимой стене. А единство в это тяжёлое время – весьма ощутимое преимущество на нашей стороне. Господь поддерживает нас, и, как мы видим, колдуньи сначала начали скрываться, их с каждым днём всё меньше и меньше, а вскоре они и вовсе перестанут существовать.
Готфрид с Вольфгангом согласно кивнули и сдвинули бокалы за победу Господа как на кровавых полях войны, так и в сердцах людей.
Полная луна освещала покосившиеся каменные кресты и надгробия. Это было бамбергское кладбище, заросшее и пустое, как и положено кладбищу. Поговаривали, что здесь живёт кладбищенский сторож, но его мало кто видел. Скорее всего это был какой-то свихнувшийся старик, который ходил целыми днями пьяный или спал в укромном уголке своей истлевшей сторожки.
Проржавевшая калитка отворилась со скрипом и Готфрид вошёл внутрь. Зачем он попёрся сюда ночью, прямо из пивной? Наверное, его просто терзали сомнения, действительно ли Альбрехт Шмидт умер. И, даже если умер, действительно ли он похоронен здесь? В последнее время он начал сомневаться во всём.
Узкая тропинка, вытоптанная родственниками и друзьями умерших и погибших. Она петляет между могильных плит, и надгробия, как дорожные камни, отмечающие мили: миля Гретхен Пфаффе, миля Ганса Ульга, миля Германа Обдаха, миля Альбрехта Шмидта… И рядом с ней сидит Эрика, глядя на новую и холодную могильную плиту.
Готфрид подошёл к ней, и положил руку на плечо. Хотелось сказать, что ему очень жаль, но это было бы глупо. Почему жаль? Разве это он виноват?
– Да, это ты виноват! – вдруг закричала Эрика, подняв на него глаза, полные ненависти. – Это ты во всём виноват!
Он попытался её успокоить, совсем растерявшись, но девушка оттолкнула его. И с остервенением начала рыть кладбищенскую землю. Не с тем отчаяньем, которое просыпается порой на похоронах дорогого человека, но с остервенением, похожим на злобу, ненависть.
Готфрид попытался взять её под руки, оттащить, увести, успокоить… Но это была уже не Эрика – когти, похожие на собачьи; глаза без зрачков, слепо смотрящие сквозь него; кривые и острые зубы, пытающиеся ухватить, растерзать…
Он проснулся рывком. На улице было ещё темно, но закрывать глаза больше не хотелось. Ночной кошмар, бессмысленное и бесплотное наваждение напугало его так, как не напугала бы компания пьяных головорезов. Он помолился и спустился вниз. Эрика ещё спала, и Готфрид какое-то время стоял в темноте, любуясь её красотой, её золотистыми волосами. Потом он подбросил дров на тлеющие угли камина и пошёл на кухню, в надежде чем-нибудь позавтракать.
Готфрид уже строил планы на субботу – пойти в пивную, отдохнуть, поболтать с Дитрихом, послушать от него последние сплетни… Однако, появилась работа. Викарий почему-то был очень озабочен тем, чтобы поскорее начать дознания одного из арестованных. Как будто что-то подозревал, но вслух не говорил, так что и в субботу Готфрид встал рано и отправился на дознание.
Он вышел из дома, затворил дверь и вдруг краем глаза заметил человека. Тот стоял на противоположной стороне улицы и глядел на дом. Готфрид повернулся к нему, чтобы рассмотреть. Может быть, это был сосед, может быть, человек просто пришёл к кому-то в гости… пусть даже ранним утром.
Однако незнакомец тотчас отвернулся, надвинул шляпу на глаза и быстро пошёл по направлению к Ланге штрассе. Готфрид проводил его подозрительным взглядом. Странный он был какой-то, но, с другой стороны, нельзя же каждого странного незнакомца хватать и допрашивать.
В Труденхаус он пришёл одним из первых. Раньше его пришли только те, кому в этот день обещали снять срамную железную личину или чугунный крест, которые они должны были таскать с собой, дабы искупить прегрешения.
Пришлось привести молчаливого и покорного Путцера в камеру, привязать к креслу, а потом долго ждать судей.
– Здоров будь, – послышался весёлый голос.
Готфрид поднял глаза – у двери стоял тип в засаленной шляпе грязноватой одежде.
– Я – Фидль, – он прошёл внутрь, не глядя на скорняка, и протянул руку. – А ты?
– Готфрид.
Фидль был крепким парнем. На лице, туповатом, но открытом, играла идиотская полуулыбка, какая бывает у юродивых или пьяных.
– Ну что, Готфрид, кто тут у тебя? – панибратски сказал Фидль и уселся рядом с ним на стол.
Готфрид смерил его взглядом.
– А ты кто?
– Как кто? – удивился тот. – Тоже палач. Жду, вот, когда герры инквизиторы изволят прийти. – Так кто у тебя тут? Колдун или еретик?
– Колдун, – сказал Готфрид. Фидль его раздражал своими расспросами, панибратством и вообще всем видом. Интересно, он всех так расспрашивает?
– А где поймали его? Небось, соседи шепнули?
Готфрид промолчал.
– Ну, как хочешь, – сказал Фидль, не дождавшись ответа. – Сам-то давно тут? Я тебя раньше не видел.
– Три дня.
– А-а, значит, ещё привыкнуть не успел, – кивнул палач. – Это поначалу не очень, а потом привыкаешь. А так работа отличная – мало того, что злодеев пытаешь, так ещё и деньги платят, – он глупо усмехнулся. – Герры судьи, бывает, на обед уйдут, а тебя оставят признание выбивать, чтобы записать потом. Вот уж тут можно душу отвести! Делаешь с ним что хочешь, никто не видит! А если девка попадётся, то вообще… – Фидль причмокнул и мечтательно вздохнул.
– А если люди на улице узнают? – поинтересовался Готфрид. – Не боишься, что отомстят?
– Я-то? – хмыкнул палач. – Неа. Пусть попробуют чего, их самих живо в колодки. Есть, конечно, дураки, но редко. В основном спокойные все. Зыркают страшно, а сделать ничего не могут – кишка тонка.
Послышался лязг входной двери, незнакомые голоса.
– Ну ладно, – сказал Фидль, вставая. – сейчас мне работу дадут. Видел эту, Фогельбаум? Вот бы к ней меня приставили, красивая баба, титьки особенно.
С этими словами он пожал Готфриду руку и удалился. А сразу после него в камеру вошёл Фёрнер.
– Кто это был? – осведомился он.
Готфрид спрыгнул со стола и, вытянувшись перед викарием, ответил:
– Другой палач.
– Что его сюда привело? – спросил Фёрнер, раскладывая на столе какие-то книги, кодексы и прочую литературу, без которой не обходится ни одно дознание.
– Он рассказывал о работе.
– Жаловался? – поинтересовался викарий, усаживаясь.
– Никак нет. Мне показалось, что ему… нравится мучить.
Викарий кивнул.
– Но, герр Фёрнер, разве это правильно? Ведь пытка – это необходимость, а не…
– Я понимаю вас, Айзанханг. Но подумайте сами: здесь он за деньги мучает людей и получает от этого некое удовлетворение, находясь под контролем органов инквизиции и применяя свои умения, если можно это так назвать, к подозреваемым в колдовстве и ереси. А что было бы, если бы этот человек без дела слонялся по улицам, не имея возможности выплёскивать свои низменные желания? Многие из тех, кому здесь платят из епископской казны за пытки и мучения, могли бы, при других обстоятельствах, стать разбойниками, убийцами, насильниками, от которых страдали бы невинные люди. Некоторые из них даже готовы работать за еду, лишь бы…
Готфрид хотел спросить, что с домом Шмидтов, но тут дверь снова отворилась и в камеру вошли Дитрих, худощавый доктор, двое священников и Ганс Шталь.
Пока они усаживались, Дитрих успел поведать Готфриду очередную сплетню, мол, когда стражники вели Путцера в ратушу, он так грозно зыркнул на одного из них, что у того сразу прихватило ногу.
– Рудольф Путцер, как вы объясните своё присутствие на шабаше в Хаупсморвальде в ночь на первое мая?
Голос Фёрнера бился о стены, искажаясь и становясь металлическим. Но в ответ толстый скорняк молчал, только зыркал злобными глазами.
– Путцер? – переспросил Фёрнер. – Вы меня слышите?
Путцер молчал.
– Может он немой? – предположил доктор. – Может быть у него нету языка?
Дитрих подошёл к скорняку и бесцеремонно разжал его челюсти.
– Язык на месте.
– Тогда почему он молчит? Уважаемый, вы – Рудольф Путцер?
– Ну, я, – с неохотой, наконец, пробасил тот.
– Тогда извольте отвечать на вопросы. – викарий поправил шляпу и заглянул в бумаги. – Рудольф Путцер, как вы объясните своё присутствие на колдовском шабаше в Хаупсморвальде в ночь на первое мая?
– Никак, – буркнул он.
– Но вы не отрицаете, что были там?
Скорняк промолчал.
– Путцер? – Фёрнер улыбнулся и оглянулся на священников. – У него какая-то выборочная немота, вы не находите?
Те промолчали.
– Хорошо, – герр викарий кивнул и обратился к Шталю. – Запишите, пожалуйста, что обвиняемый не соизволил отвечать на вопросы, а потому…
