Юрий Валерьевич Мороз
Днище
Так вот, на фанерном прямоугольничке были краской написаны слова и цифры, обозначавшие фамилию, имя, отчество и годы жизни. Ни тебе благодарностей, ни даже затёртых до подкладки «помним, любим, скорбим». И ни одну слезинку не впитала в себя глинистая коричневая почва, давшая приют отвыкшему от постоянного места дяде Толе.
Глава 6
У Любови Ивановны было две дочери от разных отцов. Надя, а теперь уже солидная женщина 35-ти лет, Надежда Львовна Чертко, решила не идти по стопам родителей, закончила педагогический институт и теперь была завучем в соседнем городишке.
У Сергея Чертко, её законного супруга, была сеть из трёх киосков и кафе под названием «Элита». От всего этого поступали солидные дивиденды, на благодатной почве который вырос дом, несколько машин и трое наследников. Кто был отцом Надежды, знали только два человека: её мать и Анжела Петровна. Сам же виновник сего происшествия ровно 35 лет назад скрылся с места преступления. Он вышел из квартиры с целью избавить жилище от накоплений мусора, и больше никогда Любовь Ивановна не видела ни ведра, ни его похитителя.
Надя росла послушной, умной девочкой, а её мама дала себе зарок больше никогда не верить мужикам, какие бы красивые усы у них ни были. Но как-то раз, ровно через 15 лет, 3 месяца и 4 дня после злополучного похищения, дверь магазина, где она работала, распахнулась, и вошёл Толик. Ещё не совсем лысый, самую малость оборванный, с немного подрагивающими руками, он через неделю притащил цветы, потом конфеты и, наконец, подытожил всё шампанским, уговорив Любу распить его совместно и желательно на брудершафт.
Так и появилась Вера. Люба целый год не разрешала Толику выносить мусор, но даже закалённый в боях воин в мирное время расслабляется и теряет бдительность. Поэтому к детскому плачу примешались причитания о повторной краже мусорного ведра, которое не несло в себе никакой ценности, кроме обоснованного предлога обрести свободу романтической натуре.
20 лет, как 20 рублей, ушли незаметно, заглушив в душе тёти Любы любые романтические нотки. Два человеческих существа, по неосторожности появившиеся в её жизни, всё время требовали финансовых вливаний, которые магазин «Угловой», где Любовь Ивановна работала так давно, что именно там и познакомилась со всеми отцами всех своих дочерей, этот магазин не мог удовлетворить аппетиты своей зарплатной частью. И тётя Люба, как истинный стратег, в течении нескольких лет научилась таким финансовым махинациям, которые были впору Остапу Бендеру или Сергею Мавроди. Случай с неудачной попыткой смещения её с поста только подтвердил экономический гений Любови Ивановны. Конечно, в этой бурной реке не водились особо крупные денежные особи, но малька и всяких карасиков хватало стабильно, что и позволило старшей дочери Наде обременить себя высшим образованием.
Гены же Толика оказались настолько прочными, что Любови Ивановне так и не удалось выкорчевать давно посеянный порок из Вериного характера. Милиция давно учла тот факт, что Вера существует, и это даже где-то записали, чтоб не забыть.
В общем, от двух, с первого взгляда похожих друг на друга похитителей мусорных вёдер, появились в квартире и жизни тёти Любы две абсолютно разные индивидуальности, которые и превратили так интересно начинавшуюся жизнь в пригоршню одинаковых, как старые копейки, дней.
Опустившись до скупого языка литературных аллегорий, можно сказать, что упорхнувшая в самостоятельное плавание Надежда оставила под одной крышей Веру, скатившуюся на самую низшую ступень физиологического атеизма, и Любовь, которая дала окончательный и бесповоротный обет безбрачия.
Глава 7
Первым делом Лёня поднёс правую руку так близко к глазам, как ювелир, желающий убедиться в подлинности бриллианта. На тыльной стороне ладони был какой-то замысловатый рисунок, который при вдумчивом анализе оказался следами протектора от изрядно поношенной, но ещё вполне пригодной обуви. Это подтверждалось небольшого размера цифрами 4 и 3, взятыми в овал.
– Сорок третий, сука, – прошептал он крошащимся голосом и почувствовал, как в руке от движения что-то запульсировало.
По остаткам знаний анатомии, пылившимся в багажных отделах головы, он знал, что сердце находится где-то в груди. Но ощущение было такое, что этот главный орган любви за ночь перекочевал в руку и теперь трепыхался там, как рыба, пойманная в сеть. Сделав беглый визуальный анализ окружающего пространства, Куций со звуком «бля!» осознал, что заточён в обезьяннике районного отделения милиции, визиты в который он наносил с постоянством пунктуального человека.
– Эй, начальник, дай водички, а то возьму и подохну на твоей смене, – крикнул Лёня в сторону стола, за которым обычно восседал дежурный. Никто не ответил, и Куц, борясь со сбоями вестибулярного аппарата, встал и подошёл к решётке.
– Аллё, есть кто живой?
– Чё орёшь, падла, тут люди отдыхают. Ещё звук уловлю, будешь свои ботинки всухомятку жрать, понял? – раздался уверенный командирский голос с верхних нар.
– Понял, – приуныл Куций, и вправду всё резко осознав. Что-что, а возможность трапезничать всухомятку произведениями обувной промышленности его совсем не прельщала.
Глава 8
В то же самое время в приёмном отделении больницы врач отдёрнул с лежащего на каталке человека простыню, как фокусник сдёргивает платок со шляпы, в которой должен находиться кролик.
– Он? – спросил доктор скучным официальным тоном, глядя в бледнеющее лицо Любови Ивановны Катковой.
– Ой! – вскрикнула та, будто её кольнули булавкой в мягкую часть, и стала медленно клониться назад, предпочитая, видимо, отдых на комфортабельном кафельном полу дальнейшему созерцанию представлений фокусника в белом халате.
Под простынёй лежал Анатолий Иванович Катков, последний мужчина в жизни тёти Любы, столь бесцеремонно оставивший её квартиру без мусорного ведра.
Глава 9
Олег Гиппиус к литературе был причастен так же, как Алла Пугачёва к народному бунту. До недавнего времени он работал на стройке сторожем. Но трагедия под личиной праздника всех мужчин, служивших в армии, сделала в его вялотекущей жизни такой перелом, о котором ни один поэт ещё ничего не написал. Начиналось всё весело. Два украинца пришли в его апартаменты с несколькими пузырями свежайшего, ароматнейшего самогона. И, чтобы свести к минимуму шансы на отказ от совместного распития, к набору прилагались сало, лук, чёрный ржаной хлеб и малосольные огурчики. Всё, надо сказать, домашнее, кроме хлеба, который пытался оправдаться чрезмерной мягкостью при хрустящей корочке. Олегу сразу стало ясно, что больше он над своей судьбой не властен, и дегустация классической национальной кухни изрядно сдабривалась воспоминаниями о службе и всего, что с ней связано прямо или косвенно.
Утром, ощутив далеко не нежное прикосновение к своему туловищу, Олег открыл глаза, вокруг которых шли концентрические круги как от камня, брошенного в воду.
– А? Чё? Что такое?
– Ну, проснулся? – ласково спросил начальник участка и кулаком разрешил ещё минутку полежать.
– Больно, бля! За что?
– А ну дуло залепи и напряги на секунду кусок говна, который у тебя вместо мозга, ты, дегенерат! Слушай, сука, внимательно. Ты попал. Ты так попал, что вся твоя предыдущая имбецильная жизнь тебе курортом покажется.
По ходу монолога, читаемого начальником в лучших театральных традициях, стал ясен ответ на загадку столь странного пожелания доброго утра. Суть речи, переполненной афоризмами, аллегориями, описаниями и экспрессивной жестикуляцией сводилась к следующему: пока Олег отдыхал от интернационального застолья, с участка пропало столько дорогих сердцу начальника предметов, материалов и инструментов, что даже переход Гиппиуса в лучшую жизнь по ту сторону реки Лета не залечит его, начальника, душевной раны. После всего сказанного был задан Олегу один единственный вопрос:
– Квартира есть?
– Есть, – ответил он, не поняв, причём одно к другому.
– Считай, что сегодня твой счастливый день. Второй день рождения. А то бы перевели тебя к двум твоим жовто-блакытным друзьям на работу по кормлению червей своим организмом. Вставай, павлин очкастый, поехали к нотариусу.
– Зачем к нотариусу?
– День рождения у меня через месяц. Вот и сделаешь мне подарок в виде жилплощади. А на сдачу, так и быть, забирай свою гнилую жизнь.
Так как подавать на апелляцию в данном случае было бессмысленно, то через один оборот минутной стрелки по циферблату швейцарских часов ручной работы, их владелец стал обладателем однокомнатной малосемейки на пятом этаже пятиэтажки.
– Если завтра тебя тут увижу, закопаю. Понял? – обратился начальник злополучного участка к Олегу, который столь щедро его одарил.
– Понял.
– Всё, срыгнул отсюда, маргинал, – и будущий именинник подкрепил свои слова таким волшебным пендалем, что ровно через пол минуты горизонт был чист.
